Читать онлайн «Век тревожности. Страхи, надежды, неврозы и поиски душевного покоя». Страница 40

Карьеру биохимика Бернард «Стив» Броди начал с разработки лекарств от малярии во время Второй мировой. Когда в 1950‑х гг. торазин и милтаун поступили в продажу, он руководил лабораторией в Национальном институте сердца в составе Национальных институтов здоровья в городе Бетесда, штат Мэриленд. В ближайшие 10 лет этой лаборатории предстояло совершить переворот в психиатрии.

Первоначальные эксперименты проводились с резерпином, вытяжкой из растения Rauwolfia serpentina (с похожими на змей корнями), которую в Индии использовали больше тысячи лет от всего подряд, начиная с повышенного давления и бессонницы и заканчивая младенческими коликами и укусами ядовитых змей. Однако помимо прочего резерпин с успехом, если верить записям индийцев, применялся для лечения «помешательства». На Западе резерпин как-то обходили вниманием. Но, увидев поразительные результаты воздействия торазина, руководство Squibb задумалось, не составит ли ему конкуренцию резерпин. Натану Кляйну были выделены средства, чтобы он протестировал соединение на группе пациентов Государственной больницы Рокленда: у нескольких наступили кардинальные улучшения, а иные из обладателей медкарты с записью «парализующая тревожность» даже были выписаны и вернулись к полноценной жизни.

За этим исследованием последовали более масштабные. В 1955 г. уполномоченный по охране психического здоровья штата Нью-Йорк Пол Хок договорился с губернатором Эвереллом Харриманом о выделении 1,5 миллиарда долларов на эксперимент: резерпин был назначен всем 94 000 пациентов всех психиатрических клиник штата{212}. (В наше время такое исследование сделали бы невозможным ограничения Управления по контролю за продуктами и лекарствами.) Результаты: на кого-то из пациентов резерпин подействовал, однако слабее, чем торазин, и вдобавок у этого средства обнаружились серьезные, иногда смертельные, побочные эффекты. Большинство практикующих психиатров от его использования отказалось.

Но Стив Броди и его коллеги по Национальному институту здоровья все же успели благодаря резерпину проследить четкую взаимосвязь между биохимией и поведением. Вдохновленный примером Джона Гаддума, установившего взаимосвязь между ЛСД и серотонином, Броди начал давать резерпин кроликам и отслеживать изменения уровня серотонина{213}. Выяснились два интересных факта: во-первых, резерпин уменьшал содержание серотонина в кроличьем мозге, вызывая «летаргичность» и «апатию», схожие с угнетенным состоянием, которое у человека мы бы сегодня назвали депрессией. Во-вторых, Броди с коллегами обнаружили, что «депрессивное» состояние у кроликов можно вызывать и ослаблять воздействием на содержание серотонина. Освещавшая эти результаты статья Броди в журнале Science за 1955 г. впервые связывала уровень определенного нейромедиатора с поведенческими изменениями у животного{214}. Как позже выразится один из историков медицины, Броди перекинул мостик от нейрохимии к поведению{215}.

Проведенное Броди исследование резерпина загадочным образом пересекалось с открытиями психиатров, касающимися свойств ИМАО. Если упрощенно, исследователи мозга в 1950‑х гг. еще только выясняли, что нейромедиаторы выпускаются «передающими» нейронами в синапсы – крошечное пространство между нервными клетками, побуждая «принимающий» нейрон «выстрелить». Нейромедиатор стремительно перескакивает от одного нейрона к другому и прикрепляется к рецептору, своему зеркальному молекулярному отображению, сидящему в мембране нейрона. И когда нейромедиатор вступает в реакцию с рецептором постсинаптического нейрона (серотонин цепляется к серотониновому рецептору, норэпинефрин – к норэпинефриновому), принимающий нейрон меняет форму: его мембрана становится пористой, позволяя атомам извне проникать внутрь, вызывая внезапную смену электрического напряжения нейрона. В результате принимающий нейрон выстреливает, выпуская собственный запас нейромедиаторов в окружающие синапсы. И эти нейромедиаторы цепляются к рецепторам других нейронов. Этой лавине активности – нейронные выстрелы, высвобождение нейромедиаторов, побуждающих выстреливать другие нейроны, – захватывающей сотню миллиардов нейронов и триллионы синапсов нашего мозга, мы и обязаны своими эмоциями, восприятием и мышлением. Нейроны и нейромедиаторы обеспечивают (каким именно образом, ученые еще не выяснили) физическую основу для наших эмоций и мыслей.

Как выяснилось в ходе ранних исследований ипрониазида, антибиотик блокировал фермент под названием моноаминоксидаза (МАО), расщепляющий и убирающий серотонин и норэпинефрин, накапливающиеся в синапсах. Впрыскивающийся в синапс нейромедиатор, как правило, быстро убирается МАО, расчищающей пространство для следующей передачи. Однако при «угнетении» фермента моноаминоксидазы ипрониазидом нейромедиатор задерживается на нервных окончаниях дольше, и этим излишком нейромедиаторов в синапсах исследовательская группа Броди и объясняла антидепрессивное воздействие ипрониазида. И действительно, кролики, получавшие ипрониазид перед введением резерпина, не впадали в летаргию, в отличие от других накачанных резерпином подопытных кроликов. А значит, пришли к выводу Броди с коллегами, ипрониазид удерживает кроликов от «депрессии», повышая уровень норэпинефрина и серотонина в синапсах.

Именно в этот момент фармацевтическую промышленность осенило: психотропные препараты можно продвигать на рынке как корректирующие «химический дисбаланс» или дефицит определенных нейромедиаторов. В одной из первых реклам ипрониазида 1957 г. Hoffmann-La Roche представляла его как «ингибитор аминоксидазы, влияющий на выработку серотонина, эпинефрина, норэпинефрина и других аминов»{216}.

Подтверждением этой концепции стало исследование еще одного нового медикамента. В 1954 г. швейцарская фармацевтическая компания Geigy, «слегка модифицировав химическую структуру торазина, создала соединение G 22355, которое назвала имипрамином. Это был первый трициклик (характерная особенность препаратов этой категории – три кольца в химической структуре). Швейцарский психиатр Роланд Кун, работавший над созданием улучшенного снотворного, пробовал давать имипрамин своим пациентам. Из-за химического сходства имипрамина и торазина (разница в два атома) Кун предполагал у имипрамина такие же седативные свойства, как у торазина. Он просчитался. Вместо того чтобы усыплять пациентов, имипрамин взбадривал и повышал настроение. В 1957 г., испытав действие имипрамина на пяти с лишним сотнях больных, Кун сообщил в своем докладе на Международном психиатрическом конгрессе в Цюрихе, что за несколько недель приема медикамента даже у находившихся в глубокой депрессии наступали серьезные улучшения. Настроение повышалось, ощущался прилив энергии, «ипохондрические иллюзии» пропадали, «общее угнетенное состояние» снималось. «Нередко выздоровление было полным, больные и их родственники подтверждали, что такой ремиссии не наблюдалось уже давно», – заявлял он{217}. В 1958 г. компания Geigy вытащила имипрамин из сундука с нафталином и вывела на европейский рынок под торговым названием «Тофранил»[130].

6 сентября 1959 г., когда имипрамин выпустили в Соединенных Штатах, The New York Times напечатала статью под заголовком «Лекарства и депрессия» о марсилиде (ипрониазиде, первом ИМАО) и тофраниле (имипрамине, первом трициклике). В статье эти лекарства назывались антидепрессантами – и, судя по всему, это первый случай использования данного термина в прессе и популярной культуре.

Хотя, по некоторым оценкам, число американцев, принимающих сегодня антидепрессанты, перевалило за 40 миллионов, до выступления Куна на Международном психиатрическом конгрессе в 1957 г. такого понятия, как антидепрессант, попросту не существовало. ИМАО и трициклики породили новую категорию медикаментов.

В начале 1960‑х гг. биохимик и заслуженный сотрудник лаборатории Стива Броди в Национальном институте здоровья Джулиус Аксельрод занялся определением воздействия имипрамина на различные химические компоненты мозга. Выяснилось, что имипрамин блокирует обратный захват норэпинефрина в синапсах. (А также серотонина, как спустя несколько лет обнаружит Аксельрод.) Он предположил, что именно антидепрессивным воздействием на обратный захват норэпинефрина объясняются подъем настроения и смягчение угнетенного состояния. Идея была новаторской: если имипрамин блокирует обратный захват норэпинефрина и способствует уменьшению тревожности и депрессии у больных, значит, норэпинефрин связан с психическим здоровьем. Марсилид или тофранил – или, если на то пошло, кокаин, обладающий схожим действием, – избавляли от тревожности и депрессии за счет повышения уровня норэпинефрина в синапсах, замедляя его обратный захват нейронами.