Читать онлайн «Вторжение». Страница 22

Оценивая же российский военный флот, те же самые исследователи считают, что 5 отличие от европейских флотов российский «…не был современным. Парусные деревянные корабли не могли соперничать с паровыми судами».{188}

Позволю лишь прокомментировать это с точки зрения человека сухопутного. На мой взгляд, техническое отставание — это только одна сторона медали. С этим как-нибудь можно было справиться. Тому примеры есть. Ведь смог же американский адмирал Д.Фаррагут,[98] имея только парусные деревянные корабли, разгромить броненосный флот южан.{189} История Черноморского флота имела факты, когда пароходо-фрегаты и колесные пароходы не были способны эффективно сражаться с крупными парусными артиллерийскими кораблями. Еще не был забыт бой у Пицунды фрегата «Флора»,[99] под командованием Скоробогатова, с тремя турецкими пароходами под командованием Мушавер-паши (он же Адольфус Слэйд).

Увы, Фаррагутов у нас не оказалось. К сожалению, русское военно-морское командование откровенно дарило инициативу противнику. Английский писатель Гилберт Кит Честертон высказал парадоксальную мысль, что в каждой победе кроется залог поражения. Удивительно, но блестяще разгромив турецкий флот в Синопе, черноморские адмиралы даже не думали ни о каком сопротивлении английскому и французскому флотам, тем более что соотношение сил свидетельствовало о том, что без борьбы отдавать инициативу противнику не следовало.{190}

Таким образом, мы подходим к главному: управление и стратегический уровень готовности русского флота к действиям не соответствовали времени. События лета-осени 1854 г. наглядно демонстрировали, что многие мировые военные доктрины по мере установления господства пара над парусами безнадежно устарели и настоятельно требовали коренного пересмотра. Это признавалось апологетами русской военной мысли второй половины XIX века.

«Борьба отживающего парусного флота с нарождающимся паровым была невозможна — и союзники, господствуя на море, совершенно не боялись за безопасность своих сообщений во все время продолжительной осады Севастополя.

Без сомнения, если бы пар в нашем флоте имел такое же широкое применение, какое он имел у противников, то влияние враждебных флотов было бы сильно оспариваемо, и смело можно сказать, что Восточная война несмотря на силу наших врагов не закончилась бы падением Севастополя и торжеством врага».{191}

Опасность для Российской империи лежала в самом стратегическом планировании морской войны. А точнее — в его отсутствии.

Проблемами морской стратегии занимались чины сформированного в 1831 г. Морского штаба, вскоре переименованного в Главный морской штаб. Однако вопросами оперативно-стратегического управления флотом этот орган вплоть до 1903 года занимался формально.

В первой половине XIX в. сооружению и укреплению приморских крепостей в России уделяли серьезное внимание. Получили развитие такие крепости, как Кронштадт, Севастополь, Выборг и Ивангород. Однако техническая отсталость России не позволила создать крепости, которые могли бы выдержать атаки с суши и моря вооруженных сил европейских стран. Флот российский тоже не был современным…

В связи с этим накануне Крымской войны на всех морях флот имел сугубо оборонительные планы, в которых предполагалось для обороны приморских крепостей использовать корабельный состав (то есть превратить корабли в плавучие батареи). Например, из трех дивизий Балтийского флота две прикрывали Кронштадт и одна — Свеаборг. Образовался комитет по составлению частных инструкций комендантам крепостей, но он со своей задачей не справился: не смог даже собрать достоверные сведения о состоянии крепостей. Например, в Петербурге считали, что в Кинбурне находится более 250 орудий, на самом деле их было менее 25.

О разработанном еще адмиралом М.П. Лазаревым плане, согласно которому предусматривалось в начале войны в районе Босфора внезапно высадить десант[100] в составе более 6 000 человек при 32 полевых орудиях, видимо, забыли».{192}

И последнее. Техническое превосходство ничто, если даже при наличии хорошего стратегического планирования нет мотивации к достижению успеха. А потому необходимо было учитывать и моральный фактор. Как ни прискорбно, но на первом этапе война стала невероятно популярной во Франции и особенно в Англии, где все общество горело желанием наказать русских за разгромленный турецкий флот.{193} Все средства массовой информации были заполнены карикатурами, на которых Россия изображалась в разных, часто оскорбительных лицах, но исключительно как мировой злодей. Среди русского народа столь ярко выраженного единого патриотического порыва не наблюдалось.

Снова вернемся в союзные штабы, где, пока мы с вам рассуждали о стратегии и стратегической инициативе, полным ходом шло планирование операции. Удивленные быстрой потерей русскими господства в акватории Черного моря, английские и французские командиры искали возможность сохранения его не на короткий срок, а на все время экспедиции. Тем более, что ее продолжительность не была определена конкретными временными рамками: все зависело от хода военных действий. Конечно, учитывалась техническая отсталость России, у которой не было шансов уже по ходу кампании переломить ситуацию в свою пользу если не прервав сообщение неприятеля с базами в Турции и Болгарии, то хотя бы держа «…их коммуникационные линии под постоянными ударами».{194} Но все свидетельствовали о том, что военное командование России свою стратегию морской войны строило от обороны.

И всё же союзники явно опасались Черноморского флота, считая его серьезным препятствием к высадке.{195}

А опасаться было чего. Русский флот всегда непредсказуем. Чтобы лишить Черноморский флот возможности эффективно наносить удары в акватории, необходимо было лишить его места базирования с развитой инфраструктурой. Уничтожение главной базы влекло за собой смертельный удар непосредственно по самому флоту — еще одной цели операции.{196}

Это предопределяло участь Севастополя,{197} своим естественным географическим положением обеспечивавшего стратегический контроль за акваторией Черного и Азовского морей, одновременно прикрывая устья Дуная, днепровские и бугские лиманы, Одессу, Херсон и Николаев: «…Генуя, Севастополь, Торрес-Ведрас, Данциг получили, каждый по-своему, свой смысл из-за близости к морю».{198}

И хотя география и определяла место Севастополя в планируемой кампании, всё же главным аргументом, определившим его основной целью кампании, стала даже не геополитическая составляющая, а прежде всего отмечаемые многими исследователями стратегические выгоды расположения крепости.{199}

«Положение Севастополя, расположенного на южной оконечности выдвинутого в море Крымского полуострова, является как бы центральным для всего театра. (Расстояние от Севастополя до Одессы — 160 миль, до устья Дуная — 179, до Батума — 280). В силу этого Черноморский флот, базируясь на Севастополь, получал командующее положение над всеми путями между восточными и западными портами, точка пересечения которых лежит недалеко к югу от него… Соседние с Севастополем бухты Крымского побережья имеют важное тактическое значение в отношении обороны района».{200}

«В смысле господства на Черном море положение Севастополя крайне выгодно: он находится в середине, напротив Босфора, может прикрывать устья Дуная, лиман Днепра и Буга, Одессу и лежит недалеко от входа в Азовское море. С другой стороны, положение его как военного порта опасно вследствие изолированности со стороны суши: Перекопский перешеек легко перекрыть, также легко прервать сообщение с востока через Керчь. Через мелкое Азовское море к северо-восточному берегу полуострова с Дона могут проходить лишь небольшие суда, так что владеющий морем в известной степени контролирует уже и Крымский полуостров. Севастопольская бухта с маленькими заливами на южной стороне представляет прекрасный военный порт с удобными входами и обширными якорными стоянками для большого флота. Владеть Севастополем — значит, владеть Крымом и господствовать над Черным морем».{201}

Что ж, по-другому и не могло быть. Рожденный в эпоху бурного военного строительства, порт и приморская крепость Севастополь был обречен стать центральным пунктом грядущей кампании, хотя изначально события, предопределившие его судьбу, начинались совсем в другом месте.

Значит, если союзники решались на действия против России на ее территории, то уничтожение Севастопольской крепости становилось ее непременным условием, И тому подтверждений множество. В письме от 29 июня 1854 г. премьер-министр Великобритании Джордж Гамильтон-Гордон[101] обращает внимание английского главнокомандующего на то, что любые военные усилия в регионе не будут иметь смысла, если Севастополь не будет взят, а его укрепления — разрушены.{202}