Читать онлайн «Большая война России: Социальный порядок, публичная коммуникация и насилие на рубеже царской и советской эпох». Страница 36

Если рассматривать политические заявления не как практические программы, по мере возможности осуществлявшиеся атаманами, а как компоненты идентичности, насаждавшейся ими с целью мобилизации поддержки, то обнаружится, что эти декларации весьма показательны. Григорьев ссылается на идеализированный образ крестьянина, используя такие эпитеты, как «труженик святой» и «царь земли», и апеллирует к недовольству крестьян, вызванному коммунами, реквизициями, насилием и принудительным призывом в армию, а также к крестьянским чаяниям земли, свободы и прекращения братоубийственного конфликта. Атаман призывает крестьян взяться за оружие, свергнуть власть большевиков и выбирать свои собственные советы и представителей. Григорьев заявляет, что поднял восстание в поддержку трудящихся и советской власти, против капитала и однопартийной диктатуры. По его словам, в состав будущего советского правительства должны входить все партии и независимые лица, признающие советскую платформу; все национальности Украины получат в нем пропорциональное представительство{449}.

Таким образом, «Универсал» затрагивал моменты, волновавшие крестьян, повторяя популярные требования мира, земли, хлеба и советской власти. Он отражал характерное для рабочих и крестьян дихотомическое разделение мира на трудящиеся и нетрудящиеся классы{450}, причисляя большевиков — «кровососов» и «авантюристов» — ко второй группе. «Универсал» представлял Григорьева главой спонтанного восстания, в то же время призывая сделать это восстание реальностью. Вместе с тем Григорьев наделялся в «Универсале» ореолом государственного деятеля, что выражалось, например, в осуждении мародерства и погромов, в обещании того, что меньшинства будут представлены в будущем правительстве, а также в использовании как в русской, так и в украинской версии «Универсала» слова «еврей» вместо слова «жид»[46]. Несмотря на все свои противоречия, «Универсалу» порой удавалось мобилизовать свою целевую аудиторию: так, размещавшийся в Золотоноше красноармейский полк, ознакомившись с «Универсалом», отказался воевать против Григорьева. Благодаря этому тот сумел взять город и принял участие в организованном там погроме{451}. Из того, что Григорьев заявлял о поддержке советов как системы управления и отождествлял себя с трудящимся народом, следует, что подобные союзы — включая предполагавшийся союз с Махно — являлись выражением относительно последовательной политической позиции{452}.

Изобилие подобных деклараций, воззваний и манифестов свидетельствует о том, что атаманы, чье время пришлось на эпоху становления массовой политики, ощущали необходимость в народной поддержке. Соответственно, они стремились подать свои действия в рамках конфликта между революцией, контрреволюцией и конкурировавшими националистическими проектами. Группа атаманов Киевской губернии в январе 1920 года издала программу, объявлявшую их сторонниками «трудящегося народа» и советской системы власти. Таким образом, подобно Григорьеву и большинству других атаманов, они взяли на вооружение популярные требования мира, земли, хлеба и советской власти. В то же время эти атаманы объявляли нацию источником гения и прогресса, из чего следовало, что экономическую и политическую свободу можно было получить лишь через национальное освобождение. Тем не менее атаманы не требовали независимости, вместо этого выражая интернационалистическое стремление к единству со всеми прочими нациями мира. В атаманской программе провозглашались различные демократические принципы и права национальных меньшинств. Однако тот же самый документ призывал украинцев заменить евреев на всех властных должностях{453}.

Эта программа представляла собой эклектичную смесь заявлений, вероятно противоречивших друг другу. Тем не менее подобный подход в полной мере отвечал карьере, построенной на политическом лавировании. Более того, он не слишком отличался от позиции украинских партий. Многие из них поддерживали и построение интернационалистического социалистического государства, и защиту национальных украинских интересов, одобряли советы как систему управления страной, но отвергали власть большевиков — по крайней мере на Украине. В качестве примера можно упомянуть «боротьбистов» — левое крыло украинских социалистов-революционеров, и «незалежников» — левое крыло украинских социал-демократов. Обе эти фракции откололись от соответствующих партий, обращались за помощью — причем небезуспешно — к атаманам (которые, собственно говоря, декларировали почти те же самые цели) и пытались создать советское Украинское государство.

Кроме того, атаманы обращались к такому источнику идентичности, как мифы о запорожских казаках. Например, Ефим Божко в ноябре 1918 года объявил себя атаманом новой Запорожской Сечи, избрав своей резиденцией днепровский остров Хортица с намерением воссоздать лагерь казаков, находившийся там в XVII веке. Согласно некоторым (возможно, апокрифическим) сведениям, Божко, задавшись этой целью, потребовал, чтобы директор Исторического музея в Екатеринославе прислал ему хранившиеся в музее древнюю казацкую Библию и прочие казацкие реликвии. Божко и некоторые из его сторонников старались выглядеть как казаки: выбривали головы, оставляя один лишь чуб, отращивали длинные усы и носили одежду, скроенную по образцу запорожской (меховые шапки с тряпичным шлыком, жупаны с высоким воротником и большими пуговицами, мешковатые шаровары и широкие пояса){454}.

Божко был не одинок в этом отношении. Согласно одному донесению о погромах 1919 года в Фастове, Зеленый и Тютюнник «расхаживали по местечку в актерских костюмах, разноцветных шляпах»{455}. Подобно Божко, Коцур обосновался в месте, тесно связанном с казацким прошлым, — в Чигирине, бывшей столице Богдана Хмельницкого, поднявшего в 1648 году восстание казаков против Польши. Вероятно, Коцур надеялся перенести украинскую столицу из Киева в этот город{456}. Но хотя казаки до 1917 года действительно существовали в Российской империи в качестве отдельного сословия с особыми обязанностями и привилегиями, никто из украинцев, о которых здесь идет речь, не принадлежал к их числу. Запорожские казаки, которым пытались подражать атаманы и их сторонники, прекратили существование в 1775 году, когда Екатерина Великая в ходе централизации страны ликвидировала их базу в Запорожье. Божко, Коцур и прочие атаманы явно сами изобретали себе традиции. В этот же ряд укладывается и их склонность брать себе такие клички, как Зеленый или Гонта.

Некоторые историки полагают, что атаманы не имели отношения к украинскому националистическому движению. Согласно Сергею Екельчику, «возрождение термина “атаман” свидетельствовало о спонтанном возвращении к казацким традициям, однако повстанцы не были сознательными украинскими националистами. В большей степени они мотивировались местными проблемами, предрассудками и наивным анархизмом»{457}. Действительно, в воззваниях некоторых атаманов — например, Зеленого — не содержалось откровенных ссылок на националистическую идеологию. Однако, как свидетельствуют попытки подражания казакам, многие атаманы опирались на те же образы, символы и мифы, что и «настоящие» украинские националисты в Киеве. И те и другие обращались к одному и тому же воображаемому украинскому прошлому как к источнику современной идентичности и легитимности. Например, и Центральная рада, и Скоропадский для обозначения своих режимов прибегали к терминам XVII века — словом «рада» казаки называли свои советы, а Скоропадский носил титул гетмана, подобно вождям запорожских казаков. То же самое наблюдалось и в национальных вооруженных силах, использовавших терминологию XVII века для наименования чинов и званий: например, офицеры назывались «старшинами» — так же, как звались военные офицеры и гражданские чиновники у казаков, а батальон носил название «кош» (казацкое слово, обозначавшее лагерь){458}.

Кроме того, не следует воспринимать несколько амбивалентную позицию атаманов по отношению к украинской независимости как свидетельство отсутствия украинской национальной идентичности. Большая часть националистически настроенной украинской интеллигенции стала выступать за независимость Украины лишь после вторжения Красной армии в конце 1917 года, а «боротьбисты» и «незалежники» по-прежнему высказывались против независимости{459}. В этом отношении позиция атаманов тоже зачастую не слишком отличалась от позиции украинской националистической интеллигенции.

Несмотря на свой национализм, крупномасштабные насилия над евреями и регулярную (но не постоянную!) оппозицию большевикам, украинские атаманы не имели отношения к широкому центрально- и восточноевропейскому контрреволюционному движению и не воспринимали себя в качестве его составной части. В целом они приветствовали возможности, созданные революцией, и во многих случаях поддерживали социальные преобразования, проходившие под эгидой советов. Поражение России в Первой мировой войне не стало для них источником стыда и, наоборот, открыло перед ними новые пути. Однако прочие факторы, упомянутые Гервартом и Хорном, сыграли заметную роль. Большинство атаманов воевало на мировой войне и стремилось подать свои действия в рамках борьбы между революционными и контрреволюционными силами, представлявшей собой реакцию на крах Российской империи и различные националистические притязания, выдвигавшиеся на Украине. В то же время сознательное возрождение традиций запорожского казачества показывает, как на поведение атаманов влияло восприятие прежних конфликтов.