Читать онлайн «От Балаклавы к Инкерману». Страница 65

Примерно в 11 часов Канробер с офицерами своего штаба прибыл к Раглану.{929} В это же время два эскадрона африканских егерей (примерно 350 чел.){930} прошли слева от еще (или уже не?) занятых турками редутов №№5 и 6, пересекли Воронцовскую дорогу и вместе с двумя прибывшими батареями составили резерв.

Генерал Моррис, опытнейший командир, известный своими отчаянными выходками в Северной Африке, которому одного взгляда на развернувшийся бой хватило, чтобы понять всю сложность положения, в которое сами себя загоняли англичане, начал действовать не дожидаясь их просьб о помощи. Французы всегда были энергичнее своих союзников, хотя через 5 лет после Балаклавы Морриса самого будут обвинять в нерешительности в сражении при Сольферино.{931} Но в этот день он не колебался. Англичане оценили решительность генерала: Королева Виктория личным указом наградила его Большим крестом Ордена Бани, высшей в то время наградой Англии.{932} Но и это было еще не все их преимущество. Психология Французской армии, значительно меньшее число бюрократов в мундирах, порожденных длительным мирным периодом, делали путь приказа от его отдачи до исполнения должностными лицами значительно короче. Старшие офицеры и генералы армии Наполеона III были не только образованнее джентльменов Королевы Виктории — они были моложе, часто почти на три десятка лет!{933} Уже в ходе войны правительство Великобритании с горечью констатировало, что у них появилась каста старых военачальников, порожденная самой государственной системой с ее отсталой подготовкой офицеров и наследством средневековья в виде покупки офицерских патентов.

Насколько офицеры Наполеона были моложе своих британских коллег, настолько же они были и решительнее. Лучший тому пример — последовавшее во время разгрома Легкой бригады ее спасение, предпринятое эскадронами двух полков африканских егерей с двумя конными батареями.{934} Одной из батарей командовал капитан Тома, один из будущих известных французских военных писателей и генерал.

Атака французов последовала скоро. Поняв, что их союзники опять оказались «по уши» и если не прекратить их избиение, то они в нем и утонут, французские командиры начали действовать. Незадолго до них попытку спасти остатки Легкой бригады предприняли полки первой линии бригады Скарлета. Лукан, получив странный приказ, отправил своего адъютанта капитана Уокера к командиру Тяжелой бригады с требованием помочь Кардигану.{935} Но Скарлет, понимавший, что в этом случае и его кавалеристы будут вынуждены пройти под шквалом огня русской артиллерии, предусмотрительно остановил свои эскадроны, едва только первые снаряды накрыли его драгун. Как мы помним, своему другу, артиллерийскому капитану Шекспиру. Уокер вообще не обмолвился о приказе. Французы оказались умнее.

Генерал Моррис, наблюдая происходящее в долине, не мог понять смысла безрассудно храбрых,{936} но катастрофически безумных («поправших благоразумие»){937} англичан, но явно видел грозившую им смертельную опасность, потому не колебался ни единой минуты.{938} Капитан де Рамбо передал Аллонвилю приказ атаковать русскую батарею и прикрывавшую ее пехоту, поражавшую огнем левый фланг английской кавалерии.

Для прикрытия их отступления генерал Аллонвиль, получив точный приказ Морриса, атаковал с только что прибывшим на поле битвы 4-м африканским конно-егерским полком русскую артиллерию, стоявшую на Федюхиных высотах.

Африканские егеря 1-го (полковник де Феррабо) и 4-го полков (полковник Коста де Шамперон) были не только «красивейшей»{939} бригадой, но и отличными «выносливыми»{940} «ловкими»{941} бойцами. По позднейшим оценкам этого вида кавалерии русскими офицерами, отмечалось, что ее части «…гораздо более соответствуют требованиям аванпостной службы, как, например, конно-егерские полки, имеющие африканских степных коней, весьма легких и в высшей степени выносливых».{942}

Егеря были не только элитой французской кавалерии, отличный конский состав позволял им выполнять самые сложные задачи: «…Алжир поставляет прекрасную породу кавалерийских лошадей, и лучшие полки французской кавалерии — chasseurs dAfrique — укомплектованы исключительно ими».{943}

Сами французы, в отличие от русских и англичан, эффективность действий своей кавалерии в Крыму высоко оценили по атаке африканских егерей под Балаклавой. Иногда звучало мнение, что если уж сумели в условиях пересеченной местности чуть не отбить орудия у таких сильных противников, как русские артиллеристы, только одно это дает кавалерии право на будущее.{944}

Атака, которую возглавили лично генерал Аллонвиль и полковник Шамперон,{945} «…была произведена разомкнутая, en l’ourrageurs, в алжирском стиле,{946} и вынудила несколько русских батарей сняться с позиции; выполнена она была смело, искусно и своевременно».{947} Хотя французы и понесли потери, но свою задачу выполнили полностью.{948}

Французы выгодно использовали ровную местность, особенно ее пологий наклон в сторону русской батареи:{949} «Два французских эскадрона, сделав заезд, понеслись на нашу позицию. Мы поспешно построили каре. Атака африканских конных егерей … стремительна».{950}

Прорвав без особых усилий стрелковую цепь, егеря ворвались на батарею и принялись рубить ее прислугу.{951} Первым на батарее оказался 4-й эскадрон майора Абделала{952} рубить, конечно, звучит громко, так как артиллеристы укрылись под орудиями и большинство полученных ими ран носило, скорее, характер глубоких порезов и сильных ушибов от ударов. Да и судя по воспоминаниям Горбунова, егерей было не так уж много.{953}

Спасли ситуацию батальоны Владимирского пехотного полка, принявшие в свои интервалы батарею, которая оказалась «почти без урона».{954}

Полк с началом сражения занял свое место на Федюхиных высотах и до этого времени остался лишь зрителем разворачивавшегося перед ним сражения.[42] Случайно долетавшие до них гранаты рвались преимущественно в воздухе, не долетая до владимирских батальонов, и особого беспокойства не доставляли. Ниже прикрываемой полком батареи выставили цепь штуцерных, впереди цепи, преимущественно прикрываясь кустарником, развернулись пластуны. Последние произвели впечатление на солдат, когда не творили молитву, как все, перед боем, а лишь перейдя реку и омывшись чистой водой{955}.

Они же открыли сильный огонь по французским кавалеристам, заставив их отступить. Умелые и спокойные действия пластунов, спокойно встречавших кавалеристов выстрелами с земли, произвели впечатление на владимирцев.

«Во время нападения африканских конных егерей на батарею… пластуны первыми открыли по этим удальцам ружейный огонь. При этом один из пластунов (они все время находились в кустах) только что лежа выстрелил и встал, чтобы зарядить ружье, как навстречу ему скакал один отсталый всадник и готовился уже саблей снести голову. В это мгновение пластун, падая на спину, выстрелил почти в упор и убил всадника, потом медленно встал и начал вновь заряжать ружье. Замечательны их хладнокровие и находчивость; причем все это делалось не спеша, не выказывая никакой особой суетливости».{956}

Черноморцы действительно, рассыпавшись по кустарнику, не стали по пехотной методе сбиваться в кучки, а продолжали действовать поодиночке, демонстрируя особенное умение стрелка распоряжаться своими выстрелами. От сабельных ударов они умело защищались, в результате ни один не погиб от холодного оружия, хотя царапины имели многие: «набиты были пьявки».{957}

Французы сами признают, что первые потери, в том числе двоих офицеров, они понесли от стрелков, стрелявших с земли. Пластуны спешили нескольких егерей, один из которых избежал плена лишь благодаря трубачу эскадрона.{958}

Офицер африканских егерей, капитан Дангла, увлекшись атакой, доскакал почти до самых штыков одного из каре Владимирского полка и был там убит.{959} Похоже, именно его смерть была описана офицером Владимирского полка Розиным в своих воспоминаниях.

«В минуту самой жаркой схватки к нашему фронту подскакал французский офицер, крича с польским акцентом по-русски: «руби их, русских!».

Мне очень хотелось взять его живым. Я предупреждал свой фас, чтобы, не трогая седока, подбили только его лошадь. Но тут же чья-то пуля, шагах в десяти от линии фронта, повалила его на землю. После отбития атаки я подошел к этому интересующему меня и так отчетливо ругавшемуся по-русски субъекту. Он оказался смертельно раненным, однако несмотря на то, озлобленный вопросом моим, как он попал в ряды неприятеля, еще мог приподнять револьвер, намереваясь выстрелить. Сопровождавший меня солдат, угадав эту мысль, остановил его руку».{960}