Читать онлайн «Афган: русские на войне». Страница 40

Несмотря на секретность, родители быстро поняли, что происходит. Те, кто располагал деньгами или связями (особенно жители Москвы, Ленинграда и прибалтийских республик), и прежде давали взятки сотрудникам военкоматов или нажимали на скрытые пружины, чтобы их сыновья не попали в армию[38]. После начала войны они утроили усилия.

Поэтому ребята, попавшие в армию, в основном происходили из сельской местности или из семей рабочих. Опрос полутора тысяч солдат, призванных в 1986 году, показал, что больше двух третей из них прибыли из сел или принадлежат к рабочему классу и не имеют полного среднего образования, тогда как почти две трети населения в то время жило в городах. Почти четверть новобранцев происходили из неполных семей. И среди них не было ни одного, чья семья принадлежала бы к партийной, бюрократической, академической или военной элите{263}. Военный историк генерал-полковник Кривошеев саркастически заметил, что пора бы уже вернуть «Вооруженным силам прежнее романтическое название — Рабоче-Крестьянская Красная Армия»{264}.

Порой призывникам даже не сообщали, куда их отправляют, а просто выпроваживали их с водкой, чтобы облегчить передислокацию{265}.[39] Но и те, кому пункт назначения стал известен заранее, должны были сказать семье лишь то, что будут служить за границей. Со временем этот запрет сошел на нет, но многие солдаты, подобно комсомольскому советнику Вячеславу Некрасову, все еще пытались успокоить родных, объясняя, что отправляются в Монголию. Впрочем, большинство обмануть было невозможно. Отец Владислава Тамарова ответил на его первое письмо домой: пусть не думает, что его родители дураки, они прекрасно знают, где он оказался{266}.

Андрей Пономарев вспоминал, что прямо перед отправкой его и его товарищей построили и сказали: любой, кто не хочет служить в Афганистане, пусть сделает три шага вперед; его оставят служить в Союзе. При всем желании ни Пономарев, ни его товарищи не решились на это из стыда и боязни подвернуться остракизму. Пономарев служил в 860-м отдельном мотострелковом полку в Бадахшане, на северо-востоке Афганистана{267}.

В мае 1985 года Виталия Кривенко и его товарищей-новобранцев посадили на поезд, а потом в самолет. Они проехали две тысячи километров из Казахстана в тренировочный лагерь под Ленинградом. Там их отправили в баню, дали два часа на то, чтобы надеть униформу и привести себя в порядок, и тут же начали тренировать. Стандартная подготовка пехотинца (учебные марш-броски, полевые учения, стрельба, построение, политзанятия и физподготовка) оказалась весьма суровой. Суровы были и сержанты-инструкторы. Но когда пришло время проверить свои навыки в бою, оказалось, что муштра сослужила Кривенко хорошую службу.

Солдат в советской армии, как и при царизме, третировали. Но в конце 60-х годов сложилась прочная система ритуалов — дедовщина.

Российские эксперты по-разному объясняют появление дедовщины. Армия, набираемая по призыву, была деморализована. Она была слишком крупной, и солдаты были недозагружены. Многие призывники не соответствовали требованиям. Некоторые призывники побывали в тюрьме и принесли с собой в армию обычаи преступного мира.

Солдат, служивших последние полгода, именовали «дедами». Новобранцы должны были убирать в казармах, присматривать за обмундированием «дедов», приносить им сигареты из магазина и еду из столовой. Их подвергали ритуальным унижениям, а иногда и побоям. Многие терпели и успокаивали себя тем, что однажды тоже станут «дедами». Другие не выдерживали: дезертировали, наносили себе увечья или кончали самоубийством. Третьи, благодаря своей силе и выдержке, могли постоять за себя, и в конце концов их оставляли в покое. Кривенко был старше других призывников, потому что отсидел срок в тюрьме. Его возраст и опыт придавали ему авторитета в глазах других солдат, и «деды» вели себя с ним осторожно{268}. Сергей Никифоров был мастером дзюдо и дрался со своими мучителями, пока они не отстали. Солдаты из одного региона держались вместе. В одной части «дедов» предупредили, что если с их сослуживцами, двумя чеченскими парнями, что-нибудь случится, их родичи будут беспощадно мстить{269}.

Ситуация зависела и от того, где оказался призывник. Армия не могла допустить недостойных в элитарные ракетные войска стратегического назначения, и проблема дедовщины там стояла куда менее остро. То же касалось пограничных войск КГБ, где всегда было чем заняться, и спецназа и десанта, где обычно поддерживался высокий моральный дух. Сержант 56-й гвардейской отдельной десантно-штурмовой бригады Сергей Морозов утверждал, что в его части вообще не было дедовщины: люди были слишком заняты делом или слишком уставали. Все, чего им хотелось после возвращения с заданий — есть и спать{270}.

В Афганистане дедовщина была не столь тяжелой даже в мотострелковых частях, потому что и там солдатам находилось дело. «Деды», конечно, третировали младших, но в бою эти различия стирались. К тому же «деда» могла настичь не только вражеская пуля, и никто не стал бы расследовать это происшествие{271}. И все-таки 33% преступлений, выявленных в 40-й армии в 1987 году, составляли неуставные отношения. За год пострадали более двух сотен солдат, некоторые погибли, некоторые получили серьезные ранения{272}.

Некоторые «афганцы» утверждали, что дедовщина, несмотря на очевидные негативные стороны, помогала поддерживать порядок и дисциплину{273}. Во фронтовых частях, по их словам, бывалые учили новичков содержать себя в чистоте, слушаться приказов и заботиться о своем обмундировании. Когда Андрей Пономарев был новобранцем, он с трудом переносил издевательства. Он не сломался, но после ритуальных избиений часто убегал поплакать в уголке. Пономарев и его товарищи поклялись, что сами не будут прибегать к таким методам, однако не сдержались. Новобранцы переставали их уважать и не делали того, что им говорили. Тогда и Пономарев стал прибегать к кулакам: это, по его словам, был единственный надежный способ донести до младших коллег свою мысль{274}. Он и другие люди, думавшие так же, понимали: в других армиях позитивные функции, которые они приписывали дедовщине, выполнялись профессиональными сержантами. Александр Гергель, служивший сержантом в 860-м отдельном мотострелковом полку, соглашался, что дедовщина разъедала военную систему. И ничего не изменится, считал он, пока в российской армии не появится институт профессиональных сержантов с многолетним опытом службы.

Сороковая армия определенно отличалась от других масштабными проблемами в области здоровья, с какими советская армия прежде не сталкивалась. Русские открыли в Афганистане семь военных госпиталей, но в силу хронической нехватки средств они были плохо оснащены, недоукомплектованы и едва справлялись с потоком пациентов{275}. Практически полный коллапс системы медицинского обслуживания 40-й армии стал одним из самых негативных следствий импровизации и недостатка финансирования при ее формировании. Один врач, работавший на бригадном пункте эвакуации раненых, высказался с горечью:

Опять идти и делать вид, что спасаешь людей. А как их спасать? Чем? Медикаментов нет, перевязочного материала нет, медиков нет. Мрут от инфекций, от заражения, от того, что помощь не оказали. Они думают, что один противошоковый укол спасет, но вот не спасает, и когда его действие прекращается, то пациент отдает богу душу, а мы ничем не можем ему помочь. Одно-единственное средство — спирт, но и он не всегда помогает. Если б снабжение было, то три четверти можно было бы спасти, а так…{276}

Может быть, он преувеличивал. Но ясно, что медики практически проиграли битву — не с ранениями, а с инфекциями. Статистика говорит за себя: более трех четвертей солдат, служивших в Афганистане, побывали в госпитале. Всего около 11% оказались там с ранениями и травмами, и целых 69% страдали от серьезных болезней (28% от гепатита, 7,5% — от брюшного тифа, остальные — от инфекционной дизентерии, малярии и других заболеваний){277}.

Поскольку солдаты болели в столь массовом порядке, воинские части зачастую сильно не дотягивали до номинальной численности. Главной бедой был гепатит. Ходила шутка, что рядовые болеют желтухой, офицеры — болезнью Боткина, а генералы лечатся от гепатита. Рассказывали, что некоторые солдаты увиливали от службы, заставляя санитаров приносить мочу больных товарищей: выпьешь ее и сам заболеешь{278}. К концу 1981 года болезнь подкосила каждого четвертого в 5-й гвардейской мотострелковой дивизии в Шинданде. Из строя вышли командующий Борис Громов, его заместители и командиры всех полков. Дивизия, по сути, оказалась небоеспособна{279}. В любой момент четверть, а то и треть солдат 40-й армии могли оказаться непригодны к службе по болезни. На пике эпидемии на три сотни солдат приходилась одна медсестра{280}.