Читать онлайн «Парижские истории». Страница 27

Благодаря исключительному месту, магазин оказался уязвим в новые времена, когда вроде такой неуловимый, но вполне материальный дух Левого берега привлек внимание арендатора другого профиля. Объявленный в 2011 году уход с насиженного места «La Hune» стал драмой городского масштаба, в которую оказались вовлечены и общественность, и большая мэрия, и руководство 6-го округа, и владелец магазина — издательство «Фламмарион». Подстраиваясь под дух квартала, новые владельцы помещения разместили на витринах сентенцию «L’écriture c’est un voyage» («Писательство — это путешествие»). Если учесть, что выдавленным оказался именно книжный магазин, она выглядит как насмешка над более слабым конкурентом, проигравшим в сражении за дорогую площадь.

Для стороннего наблюдателя в итоге ничего страшного не произошло: магазин не закрылся, а всего лишь переехал на сотню метров в сторону от бульвара Сен-Жермен, можно сказать, сменив место в партере на кресло в бельэтаже. Однако на мое замечание, что все ведь в целом осталось по-прежнему, мой товарищ, великолепный знаток французской культуры и истории, публицист Александр Адлер с грустью констатировал: «Нет, это уже совсем не тот магазин».

Конечно, это не такое агрессивное разрушение микрокосмоса, с которым свыклись в Москве. Но все равно вымывается то, что десятилетиями являлось лицом Левого берега. Как и в нью-йоркском Гринвич-виллидже, на смену богеме приходит буржуазия, пусть и более продвинутая, чем в сверхконсервативных 16-м или 17-м округах. Из пятнадцати самых дорогих улиц в Париже примерно половина приходится на Левый берег.

Особо чуткие художники тенденцию растворения сложившегося образа ощущают. У Алена Сушона все песни пронизаны ностальгией, но про Левый берег у него получилась просто душераздирающая. В клипе, снятом на Мосту Искусств (Pont des Arts), он поет: «Прощай, моя страна, страна музыки и поэзии, где нас подчинили себе искусство и свобода, она умрет, что бы там ни говорили». Как у Булата Окуджавы: «Ты — моя религия, ты мое отечество». Между Арбатом и Левым берегом прямая параллель в том, что без них не ощутить ни московскую, ни парижскую городскую среду. Пока Сушон вспоминает тех, кто освятил своим присутствием эти места — Жюльетт Греко, Майлз Дэвис, Борис Виан, Лео Фере, Жак Превер, Зельда Фитцжеральд, Серж Генсбур и Джейн Биркин, — за его спиной, как из кубиков, возводится стандартный, из тех, что без паспорта и гражданства, бетонный торговый комплекс по типу ашановского.

«Не говорите нам больше о Сен-Жермене эпохи пятидесятых» — с таких слов открывается соответствующий раздел, посвященный району, в массовом и общедоступном зеленом гиде по Парижу. Начиная с 1980-х, «центры жизни» сместились в более динамичные кварталы — сначала в Марэ, потом в Бельвиль, теперь вот новое лицо приобретает Пигаль и даже какое-то время заезженный туристами соседний с ней Монмартр.

Недавно при поиске парижской гостиницы мне неожиданно задали вопрос: «А где вы вообще предпочитаете останавливаться? На „левом“ или „правом“?» И как-то сразу, причем верным образом, это придало осмысленный характер поиску того, что именно было мне нужно.

Такой привычный и успокаивающий жест: вернуться вечером в гостиничный номер, с чувством облегчения выложить из карманов мелочь, разные чеки, собранные за день визитные карточки и несколько билетов в метро. Те, что погашены, бросить в сетчатую мусорную корзину, остальные отложить до следующего раза. Билеты воспользуются неожиданно свалившейся на них передышкой и переместятся авиапутем в другую страну. И будут в результате — как происходит в момент, когда пишутся эти строки, — выцветать на солнце на дачном подоконнике в Подмосковье, выложенные из бумажника, чтобы не мешаться. Смотришь на них и думаешь: это же не просто проездной документ, который печатают миллионными тиражами, а сколок другой цивилизации.

В парижском метро обостряется внимание к переменам. Я не застал, конечно, контролеров, которые компостировали билеты перед входом на платформу, а хотелось бы взглянуть на то, как они справлялись с этой операцией. У Сержа Генсбура песня «Poinçonneur des Lilas» посвящена служащему метро на станции «Порт де Лила», прокалывающему целый день дырки, дырки, дырки… Теперь профессия, которую упразднили в начале 1970-х, кажется очень домашней и патриархальной. Но зайдет разговор о новом и старом в метро, и некоторые парижские собеседники начнут именно с того, что вспомнят о контролерах.

Мои собственные представления об изменениях в метро начинаются с тех служащих, которые сидели на каждой станции за окошками и продавали билеты. Надо было произнести ставшее привычным слово «карнэ» — «книжечку», и из-под разделительного стекла тебе выдавали стопку из 10 билетов. Теперь этот процесс обезличен и приходится иметь дело с автоматами. Служащие иногда и могут выйти из своей будки, чтобы помочь разобраться с машиной, а так их дело — давать справки.

Убрали также разделение вагонов на первый и второй классы — не нужно больше уточнять: «deuxième» («второй»). Не везде сохранилось и чудо дизайна — отполированные миллионами рук металлические рычажки, которые нужно было поднять в вертикальное положение, чтобы открыть дверь вагона на станции. На станциях обновили либо сильно почистили прежний желтоватый кафель, и в некоторых переходах появились таблички, указывающие на его историческую и художественную ценность.

Когда под землей затеяли капитальный ремонт и начали освобождать ниши под сводами станций от многолетних наслоений, то вскрылись старые театральные и киноафиши с изображениями прежних кумиров. Поездам сменили колеса, подвески, платформы, и они перестали громыхать, выныривая из-за поворотов в туннеле. На отдельных линиях упразднили машинистов, что сделало составы похожими на те, которые курсируют в крупных аэропортах, связывая под землей терминалы.

Модернизация нейтрализовала старые характерные запахи. На первой — центральной линии — некоторые станции выглядят как филиалы музеев, и это наведение лоска вызывает беспокойство: где пределы генеральной уборки и обновления?

Прелесть парижского метро в его аутентичности, что включает и прошмыгнувшую под платформу крысу, и живущих в нем кузнечиков (их судьбой занимается целое общество энтузиастов), и сохранившуюся обшарпанность туннелей с выцветшей краской рекламы «Dubonnet», и законсервированные станции-фантомы, мимо которых проскакивают поезда.

На моей памяти билеты в парижское метро печатали на картоне нескольких расцветок — зеленой, сиреневой, белой. Если случайно сохранился билет, приспособленный под книжную закладку, то по его цвету можно восстановить, к какому периоду времени он относится. (При этом тянет проверить: вдруг он еще действителен?) Цифры на использованном билете хранят немало информации о тебе. На нем проставлены день и час, первая или вторая половина дня, неделя в году, когда сел в поезд и на какой станции вошел. Билет в парижское метро — находка для детектива и одновременно культовый предмет, которому посвящают книги. Его расписывают художники и делают из него инсталляции.