Читать онлайн «Кому нужна ревизия истории? Старые и новые споры о причинах Первой мировой войны». Страница 33

Впрочем, в новых именах не было недостатка. В 1931 г. консул в Нью-Йорке сообщал, что, наряду с Феем, «умеренных» взглядов придерживается и профессор Зонтаг из Принстона, который в своей последней книге, посвященной дипломатической истории Европы, написал, что нельзя кому бы то ни было приписать ответственность за начало войны. Упоминались Вильям Лангер (William L. Langer) из Гарварда, Паркер Т. Мун (Moon) из Колумбийского университета, молодой специалист Орон Д. Хейл (Hale) из Вирджинии, Ральф Лутц (Ralph Lutz)[311] из Стэнфорда, а также Роберт Бинкли (Binkley) из университета Вестерн. По-прежнему на германских позициях непоколебимо стояли Барнс и Коран[312]. Вегерер также привечал бывшего редактора «American Historical Review» профессора Джемисона (J. F. Jameson), при котором журнал благоволил ревизионизму, профессоров Лингельбаха (W. E. Lingelbach) из Пенсильвании и Шевила (F. Schevill) из Чикагского университета. Из молодых полезными, по мнению шефа «Реферата», оказались Хельмрайх (E. C. Helmreich) и Чарльз Тэнсилл (C. C. Tansill). Услуги, оказанные последним, были особенно ценными. Тэнсилл помогал сенатору Роберту Л. Оуэну, инициировавшему в 1926 г. сенатское обсуждение проблемы военной вины. Кроме того, он в работах, опубликованных в ежемесячнике (Monatshefte), «ясно сформулировал концепцию ответственности за войну… в нашу пользу»[313].

Французский историк Ренувен опубликовал любопытное исследование, согласно которому из 215 опрошенных американских историков всего 8 были твердо убеждены в исключительной вине Центральных держав, а 99 полагали, что на них лежит большая часть вины. Как видно, настойчивые германские попытки повлиять на общественное мнение США не прошли даром[314].

С 1936 г. «Ежемесячник» не мог более печатать американских статей. Прервалось плодотворное сотрудничество[315]. На время.

Амбиции германской политики в США не исчерпывались сотрудничеством с профессорами, сенаторами, политиками местного значения, а также воздействием на общественное мнение через СМИ, популярную и научную литературу. Предпринимались попытки повлиять на содержание школьных и университетских учебников. Впрочем, дипломаты предупреждали «Реферат», что настырный подход в этом вопросе может вызвать подозрения. Действовать надлежало в «шелковых перчатках». Чтобы не привлекать внимания властей, на нужных людей следовало выходить через их друзей-знакомых.

Сопротивление немецкому идеологическому наступлению оказывала «старая гвардия» американских профессоров, во время Первой мировой войны принимавшая активное участие в пропагандистской кампании и имевшая опыт общения с немецкими делегациями на Парижской и прочих конференциях.

Министр финансов Австро-Венгрии Билинский в своих мемуарах умолчал о многих тайнах

 Граф Берхтольд – сторонник сокрытия документов после войны

 Граф Гойос, специальный эмиссар, отправившийся ко двору кайзера и вернувшийся откуда с «карт-бланшем». Представитель «военной партии» на Балльплатце, наряду с Берхтольдом, Форгачем и Мусулиным

Германский посланник в Вене в 1914 г. фон Чиршки поначалу призывал к сдержанности, но после выговора со стороны кайзера стал сторонником жесткой линии в отношении Сербии. Был посвящен в подготовку неприемлемого ультиматума

Республика Австрия стала одной из наследниц Австро-Венгрии. Однако чувства бывших подданных Монархии не менялись так же быстро, как появлялись новые страны на карте Европы. Вместо решения внутренних и внешнеполитических проблем война привела к распаду государства, исчезнувшего с исторической сцены. Это не могло не вызвать глубокое разочарование и ненависть в отношении виновника катастрофы.

В европейской истории встречаются устойчивые фобии, уходящие корнями как в религиозные войны, так и в более поздние эпохи. Семена, посеянные в 1914 г., по-прежнему дают всходы. Об этом в разгар югославского кризиса (23 февраля 1993 г.) в разговоре с Андреасом Папандреу напомнил французский президент Франсуа Миттеран: «Имела место цепь ошибок: германское вмешательство, американское невежество, колебания итальянцев, волю которых парализовал Святой престол. Германия, считающая себя легитимным наследником австро-венгерской империи, восприняла и старую австрийскую жажду отмщения сербам»[316].

Стилизованный образ «виновника» (Сербии и сербов) не появился одномоментно во время войны. На протяжении многих лет он формировался параллельно с планами переустройства Балкан. Первые годы ХХ в. отмечены многократными попытками придумать предлог для агрессии. Когда, в конце концов, произошло Сараевское покушение, потребовалось связать его с Сербией. Дипломатическая и информационная кампании, несмотря на отсутствие реальных доказательств участия сербского правительства в заговоре, должны были подтвердить обоснованность предъявления «неприемлемого ультиматума». Для принятия решения о нападении не потребовалось выяснение того, кто помогал «младобоснийцам», совершившим покушение.

Таким образом, потребность в обнаружении «доказательств» замешанности официальной Сербии возникла в самом начале войны. Вступив в нее, Австро-Венгрия приняла на себя большую ответственность, что обусловило давление со стороны мировой общественности. Следовало предъявить собственную, основанную на сербских источниках версию событий, разоблачавшую Белград как виновника войны. Получение соответствующих доказательств было главной задачей следствия, проводившегося в отношении совершивших покушение. Как вспоминал судебный следователь Лео Пфеффер, полиция буквально выбивала из Неделько Чабриновича признание в том, что он и его подельники обратились за оружием к организации «Народна одбрана» и ее секретарю Милану Прибичевичу[317]. Кроме того, организаторы Сараевского, Банялукского и так называемых гимназических процессов, состоявшихся в ходе войны, стремились доказать, что сербский национализм в Боснии и Герцеговине и прочих югославянских областях Монархии «импортирован» из Сербии[318]. Для этого сербских гимназистов и представителей интеллигенции, находившихся на скамье подсудимых, обвиняли в причастности к «Народной одбране», штаб-квартира которой находилась в Белграде. Следует отметить, что не все современные историки осведомлены, что представляла собой эта организация. Уделим этому некоторое внимание.

В связи с задачами, стоявшими перед обвинением на Банялукском процессе, Владимир Чорович писал: «Представляя “Народну одбрану” в качестве рассадника всех сербских движений и идеологических течений, суд ставил себя в глупое положение, так как связи, которые он искал и обнаруживал, не могли иметь место в силу элементарной хронологии событий. “Народна одбрана”, как известно, возникла в 1909 г. после аннексии, а культурно-просветительское общество “Просвета” – в 1902 г. Тем не менее в обвинительном заключении написано, что по указанию “Народной одбраны” “организована и деятельность сербских обществ в Боснии и Герцеговине, где по образу “Народной одбраны” был сформирован и центральный орган, а именно “культурное” (закавычено в оригинале. – М. Б.) общество “Просвета” в Сараево (стр. 31 обвинительного заключения). Следуя этой логике, обвинение подчеркивает, что “нельзя согласиться с тем, будто требование официального признания “сербского” языка, “сербской религии” и “сербского” флага продиктовано лишь желанием сохранить сербскую самобытность или народность, которые никто не ставил под сомнение (sic! – М. Б.). Подлинный мотив – стремление реализовать далеко идущую и в мелких деталях продуманную великосербскую пропаганду (стр. 31)”. Этот пассаж перекочевал и в приговор (стр. 71). Речь идет о сознательной лжи. В Боснии мы всегда боролись не за “сербский”, а за “сербскохорватский” язык, выступая против абсурдного провинциального именования языка (официально он назывался “боснийским”). Аналогичным образом мы выступали не за “сербскую” религию, а за “сербско-православную”, возражая против “восточно-греческой”. Кстати, этот вопрос решился в 1905 г. в результате учреждения нашей церковно-школьной автономии. Что, и к этому приложила руку “Народна одбрана”?.. Следовательно, суд интересовало только изобретение дополнительных предлогов для ужесточения гонений. Поэтому деятельность “Народной одбраны” предстает в его изложении поистине всепроникающей»[319].

В обвинительном заключении подсудимым инкриминировалось «усиление народного самосознания». Приводились факты «провоза книг» – о князе Лазаре, царе Душане, Косовской битве, переселении сербов и т. д. Обвинение настаивало, что в этих книгах перечислялись входившие в состав Царства Душана земли, в которых имеется сербское население и которые до сих пор не освобождены. «Тем самым среди сербов распространялась мысль, что и они часть единого сербского народа, что каждый серб ничем не отличается от проживающего в Королевстве Сербия», – так сформулирована идеология, распространение которой приписывалось «Народной одбране»[320].