Читать онлайн «Картонки Минервы (сборник)». Страница 22

Демократия – угроза демократии

Несколько лет назад Ганс-Магнус Энценсбергер опубликовал очень убедительную статью о том, что политики (и вообще сильные мира сего) в наши дни обречены на непонимание тех, о ком они вроде бы должны заботиться. Чем выше уровень их ответственности, тем больше опасность покушения (а вторжения в их личную жизнь – это уж точно) и тем плотнее их окружают телохранители, заталкивающие их в бронированные лимузины, вертолеты, специальные лайнеры, тем надежнее они скрываются в укрепленных домах, а на отдыхе – на отгороженных пляжах.

Конечно, то же самое происходило с фараонами и с абсолютными монархами, но о демократическом политике у нас иное представление, и роль его тоже другая – вот почему мы хотим видеть, как он ходит по улицам и ласкает детей. Впрочем, даже лаская детей, политик все равно заключен во что-то вроде невидимого пузыря, границы которого обозначены группами вооруженных до зубов горилл. Мы уж не говорим о том, что ему вдруг захочется «приласкать» девочку лет эдак двадцати. Это приходится делать в считанные секунды, между кабинетом и туалетом, когда горилла отвернется на мгновение. У Тутанхамона или короля-Солнце было больше возможностей расслабиться время от времени.

Это актуальное в свете последних событий рассуждение напомнило мне интервью Марио Варгаса Льосы, в котором тот несколько недель назад славил Моникагейт как несомненное проявление демократии. Перескажу своими словами: в демократической стране руководитель не должен обладать сильной харизмой или находиться вне критики. Более того, его можно и нужно высмеивать: чем больше его дискредитируют, тем явственнее виден контроль со стороны простых граждан.

Этот принцип, если разобраться, возник не сегодня: он появился в Новое время вместе с политической сатирой, адресованной власть имущим. Никакая сатира была невозможна не то что при фараонах, но и во времена римских императоров. Оскорбления, которые выкрикивали солдаты во время триумфов, были карнавальными вольностями и не имели ни малейшего отношения к той постоянной резкой критике, роль которой теперь выполняет карикатура с ее повседневными выпадами, безжалостно подчеркивая всевозможные недостатки. Подобное оружие использовали против врагов (можно вспомнить яростные карикатуры во время конфликта Рима с Реформацией), а не как обычный способ борьбы с собственными хозяевами и синьорами.

Должно было наступить время Фронды и карикатур против Мазарини, потом – английских сатирических гравюр XVIII века и столкновений между революционными фракциями во Франции, чтобы наконец в следующем веке начался подлинный расцвет политической карикатуры. Я говорю о карикатуре, потому что сатирическая зарисовка является самой непочтительной формой непосредственного диалога с властью, но в этом каждодневном высмеивании власти объединены все виды мониторинга «через скандал». Постоянно вторгаясь в область личного, как в духовном, так и в телесном плане, карикатура обнажает загнанные внутрь болезни и слабости, достает скелеты из шкафа, раскапывает грязные делишки, недостойное поведение и т. д.

Нормальные люди обычно с этим не сталкиваются, но представьте, что вам говорят (и показывают) каждый день, что вы урод, что вы сделали что-то оскорбительно смешное, что вы импотент, вор (будь то правда или клевета), а вы к этому совершенно не привыкли, несмотря на толстую шкуру. Что вы будете делать? Сбежите в круг своих сторонников, которые скажут, чтобы вы не обращали внимания на этих гнусных клеветников и завистников, уверят вас в своей преданности и восхищении. А как удержать вокруг себя этот «ближний круг» – психологическое условие вашей политической выживаемости? Раздавая благодарности и ответственные посты, – можно создать крепчайшую круговую поруку.

Круг замыкается. Чтобы держать под контролем демократическую власть, ее нужно дискредитировать, но, чтобы такому дискредитированному демократу выжить, приходится создавать круговую оборону тайной власти, недосягаемой для любого контроля.

Джанфранко Марроне составил и опубликовал в «Эйнауди» серию «записей» Ролана Барта, которые еще не выходили в свет по-итальянски. Все они полезны, их стоит прочесть, хотя иногда и понимаешь, почему Барт не поместил их в свои основные сборники. Есть, например, прекрасный анализ Фоли-Бержер[114], помню, я читал его в «Эспри» в 1953 году. Возможно, Барт не поместил его в «Мифологии» из-за длиннот и повторений. Понятное дело, любой гордился бы, написав такой отрывок, но Барт, наверное, не счел его таким блестящим, как его собственный анализ автомобиля «ситроен».

Книга полна тонких наблюдений, откровений, какими славится Барт. В «Ликах и лицах» (1953) он замечает, что на улицах все чаще встречаются юноши с лицами Даниэля Желена[115] и Жерара Филипа. То есть мода настолько заразительна, что вторгается в глубокую морфологию, и индивидуум, сраженный ленью, оставляет выбор собственного облика на волю средств массовой информации. Джанфранко во введении подхватывает эту тему, припоминая, что и у нас по улицам ходит множество Амбр Анджолини[116]. А вот прекрасная догадка, продолжающая Барта: «Мы считаем, что Амбра – стереотип, вобравший в себя все особенности поведения и самовыражения современных девушек. Но на самом деле все наоборот: это они, девушки с улицы, являются, сами того не ведая, стереотипами для телевизионной реальности».

Антология, вышедшая недавно, была отпечатана в июле 1998 года, это означает, что Марроне сдал рукопись в середине 97-го, а предисловие написал еще раньше. Времени достаточно для того, чтобы по улицам больше не ходили девушки, похожие на Амбру, которая в мире средств массовой информации уже стала ископаемым. Но проблема не в том, сколь долговечен образец. Вопрос в том, на самом ли деле люди перенимают черты лица своих идолов. И, чтобы не спорить о модели, которая продержалась одно утро, вспомним другую, прожившую почти десятилетие: Брижитт Бардо. Нет сомнения, что между 1950 и 1960 годами и улицы, и танцплощадки были полны девушек, похожих на Брижитт Бардо. Чем это было вызвано?

Думаю, что в этом и в других подобных случаях в игру вступают четыре фактора. Самый очевидный – тот, что девушки старались перенять макияж, прическу, одежду Брижитт. Второй заключается в том, что черты лица и жесты человека, живущего в определенном сообществе, мало-помалу приспосабливаются к модели, бытующей в той среде. Не зря же про семинаристов говорят, что у них лица семинаристов; а про коммунистов, которые учились в Франтоккье[117], – что у них лица коммунистов из Франтоккье. Телеэкран и гламурные журналы представляют собой замкнутую, словно в монастыре, среду. Если день за днем глядеть на одни и те же образцы, мускулы лица видоизменяются, приобретают чужую форму.

И все-таки эти два фактора приспособления работают лишь в том случае, если имеется подходящее лицо. Ты никогда не превратишься в Брижитт, если у тебя лицо Фернанделя. Следовательно, можно стать похожим на Х, если в твоих чертах есть какое-то сходство с Х. А если нет? Тогда ты не в моде. Это означает, что в эпоху Брижитт женщины, похожие на Франческу Бертини[118] или на Клодетт Кольбер[119], не считались интересными с эстетической или сексуальной точки зрения (разумеется, то же самое относится и к мужчинам, не похожим на Жерара Филипа или Эмилио Гионе[120]).

В этом смысле модель осуществляет чуть ли не расистскую селекцию. Продвигая один тип внешности, она выносит безжалостный приговор другому, который, заметьте, в иную эпоху мог бы возобладать. Можно говорить о дарвинистском отборе, который идет по синусоиде или по спирали, – во всяком случае, не по прямой. Сегодняшние изгои завтра могут стать избранниками и наоборот. Девушки, похожие на Франческу Бертини, могут на что-то надеяться, но не в этот конкретный момент, а когда они уже станут зрелыми матронами.

Последний фактор – избирательность взгляда. В 50-е годы многие девушки походили на Брижитт Бардо, а многие по-прежнему походили на Клодетт Кольбер. Мужской взгляд останавливался на тех, кто был похож на Брижитт, и прежде времени оставлял в старых девах тех, кто был похож на Клодетт (а двадцать лет назад наблюдалась совершенно обратная картина). И в этом смысле некоторым женщинам и мужчинам не везет: они рождаются не в свое десятилетие. Такова нелицеприятная правда. Но такое может случаться только в эпоху средств массовой информации. В прошлые века универсальных моделей не было, маркиза Помпадур или пастушка из Каринтии могли по каким-то причинам нравиться или не нравиться, но не потому, что их сравнивали с женскими образами, мелькающими на телевидении и в журналах. Отбор был не таким строгим, и желание имело больше демократических прав.