Читать онлайн «СССР: от разрухи к мировой державе. Советский прорыв». Страница 12

Эти программные взгляды заставляли Бухарина бурно реагировать на продление чрезвычайных мер в деревне, на перспективу разрыва с крестьянством, в чем он, подобно Ленину, видел смертельную опасность для советской власти, наконец, на новые концепции Сталина. Бухарин не игнорировал новых проблем, обусловленных индустриализацией, с которой он согласился, но он утверждал, что их решение не должно вызывать «существенного изменения экономической политики», проводившейся после 1921 г., то есть нэпа. Страна должна развиваться в соответствии с планом «динамического равновесия» между «различными сферами» производства и потребления так, чтобы смягчать, если не предотвращать, кризисы такого типа, в каком оказалась Россия в 1921 г. Нарушение правильных экономических соотношений приводило к нарушению и политического равновесия. Самая серьезная диспропорция в СССР заключается сейчас в отсталости сельского хозяйства, особенно производства зерна. Здесь срочно требовалось выправить положение. Темпы индустриализации должны быть высокими. Однако ускорять их еще больше, утверждал Бухарин, равносильно переходу на позиции троцкизма. Усилия страны не должны сосредоточиваться исключительно на строительстве новых крупных заводов, которые начнут давать продукцию лишь через несколько лет, тогда как уже сейчас поглотят все имеющиеся средства. И так уже нет резервов на случай непредвиденных обстоятельств. Товарный голод достиг такой степени, когда напряженность рыночных отношений подобна натянутой до предела струне: натяни еще немного – и лопнет. Нужно поднимать сельское хозяйство: сделать это в данный момент можно лишь с помощью мелкого, единоличного сельского производителя.

Властное требование сохранить союз рабочих и крестьян оставалось для Бухарина превыше любых других соображений. В январе 1929 г., уже в условиях полным ходом развивавшегося конфликта со Сталиным, он посвятил одно из своих публичных выступлений последним статьям Ленина, которые охарактеризовал как «политическое завещание». Именно тогда он первым заговорил о них как о глобальном «великом плане» деятельности для партии. Эта программа, подчеркивал он, остается верной. По мнению Бухарина, не требовалось никакой «третьей революции»: все проблемы «индустриализации, хлеба, товарного голода, обороны» сводились, на его взгляд, к «фундаментальной проблеме» взаимоотношений между рабочими и крестьянством. Это его истолкование ленинского замысла несколько дней спустя получило столь же теплую, сколь и бесполезную поддержку со стороны Крупской.

Сталин очень быстро подготовился к схватке с новыми критиками. На этот раз он решил первым воспользоваться выгодной темой демократии – темой борьбы с бюрократизмом. Дело в том, что XV съезд, исключая из своих рядов оппозиционеров, не мог ограничиться одним этим актом и полностью игнорировать их аргументы. Это относилось к политике не меньше, чем к экономике. Вот почему съезд по докладу Орджоникидзе, а он возглавлял тогда объединенную ЦКК – РКИ, принял резолюцию, вновь напоминавшую о «пролетарской демократии», «действительной выборности» партийных руководителей, «постепенном вовлечении всего трудящегося населения поголовно в работу по управлению государством». Потребность во всем этом сохранялась. Несколько месяцев спустя Сталин взял эту резолюцию на вооружение и использовал так, как это стало типично для его методов правления.

Поводом послужил один неясный эпизод. В марте 1928 г., в разгар хлебозаготовок, было объявлено, что в районе донецкого города Шахты группа технических специалистов давно уже организовала и проводила в широких масштабах саботаж на угольных шахтах, действуя в сообщничестве с заграничными антисоветскими центрами и бежавшими за рубеж бывшими владельцами рудников. Процесс над 53 обвиняемыми был с большим пропагандистским шумом проведен в мае – июне и завершился вынесением пяти смертных приговоров, оправданием нескольких подсудимых и осуждением остальных на разные сроки тюремного заключения. Обвинения, приводившиеся на суде, свидетельствовали не столько о сознательном саботаже как таковом (достоверные улики были скудными), сколько о вопиющей халатности и из рук вон плохой администрации, поистине граничащих с преступлением.

«Шахтинское дело» положило начало кампании, в ходе которой давнее недоверие к буржуазным спецам приобретало нездоровые формы. Это явление вызывало тревогу и сразу же стало причиной еще одного столкновения в Политбюро, срочно собравшемся по инициативе Бухарина, Рыкова и Томского. Все трое подчеркивали, что советская экономика не может обойтись без старых технических специалистов. Апрельский Пленум ЦК, который занимался этим вопросом до «шахтинского дела», принял по докладу Рыкова компромиссную резолюцию. Ее критика сосредоточивалась совсем не на специалистах; скорее выражалась озабоченность по поводу того, что партия и ее люди в то время были почти не в состоянии компетентно управлять предприятиями.

Сталин сделал другие выводы. «Шахтинское дело» в его глазах служило доказательством «экономической контрреволюции», новой иностранной «интервенции» и наряду с кризисом заготовок зерна свидетельствовало о возобновлении классовой борьбы в широком масштабе. Партия должна была подготовиться к отражению опасности. Именно в этой связи Сталин и выдвинул свой знаменитый лозунг «самокритики». Он считал, что коммунисты должны быть способны не только на критику в свой собственный адрес, как об этом всегда думали большевики при Ленине. Сталин не скупился на требования «критики снизу», «массовой критики» со стороны коммунистов, да и вообще трудящихся, на призывы к «беспощадной борьбе» как против «старых», так и против «новых бюрократов», против «бюрократов-коммунистов», невзирая на чины и былые заслуги. В его призывах слышалась, однако, определенно бонапартистская интонация, особенно тогда, когда лозунги, обращенные к низам, молодежи или кадрам среднего звена, были явно рассчитаны на то, чтобы направить недовольство в стране против части самого руководящего аппарата; мало того, как сказал Сталин, против некоторых имеющих большой «авторитет вождей», дабы они «не зазнавались». Желательной объявлялась не всякая критика, а только правильная и честная, усиливающая, а не ослабляющая советскую власть; при этом критерии «правильности» и «честности» были довольно расплывчатыми и субъективными. Сталин тогда впервые упомянул о «бдительности».

Развертывание самокритики помогло в 1928 г. провести чистку в некоторых партийных организациях (наиболее известными были «дела» областных и городских парторганизаций Смоленска и Астрахани), где были обнаружены серьезные случаи коррупции и морального разложения. Кампания самокритики послужила тем «предмостным укреплением», с которого Сталин повел наступление на новые очаги сопротивления своей политике.

В середине 1928 г. антисталинистская оппозиция была очень сильна, по крайней мере на бумаге. В нее входили председатель Совнаркома, значительная часть профсоюзных руководителей, группировавшихся вокруг Томского, и руководящая группа Московского партийного комитета, включая почти всех секретарей райкомов. Помимо этого, оппозиционеры контролировали ряд центральных органов печати, начиная с «Правды». В их числе были трое из девяти членов Политбюро; по крайней мере еще один, Калинин, председатель ВЦИК и всегдашний сторонник политики, учитывающей интересы крестьянства, колебался. Сталин поэтому постарался избежать открытого столкновения. Он пошел на компромисс. Новый Пленум ЦК в июле стал свидетелем весьма жарких дебатов, но завершился единодушным принятием резолюции, которая, по сути дела, признавала правоту бухаринских тезисов. В ней отмечалась опасность разрыва между городом и деревней, осуждались наиболее грубые методы, применявшиеся в ходе заготовительной кампании, высказывалось намерение как можно скорее преодолеть отсталость сельского хозяйства и на первый план выдвигалась задача оказания помощи крестьянину-единоличнику, мелкому или среднему. На практике, к сожалению, меры, принятые для уменьшения нажима на село, носили ограниченный характер и были запоздалыми: речь шла о повышении цен и ввозе из-за границы ограниченного количества зерна.

Июльский Пленум был поэтому расценен внешними наблюдателями как поражение Сталина: так истолковали его меньшевики за границей, Троцкий в Алма-Ате, различные наблюдатели, находившиеся в Москве. К середине 1928 г. Сталин, как считали, был наиболее близок к поражению. В то же время тайная проба сил, какой явились дебаты на Пленуме ЦК – а к ним обе стороны готовились заранее, – показала, что такое предположение маловероятно. Сталинская группировка была явно сильнее. Его противники оставались в меньшинстве. Бухарин понимал это. Перед самым окончанием пленума он даже пошел на тайную встречу с Каменевым, организованную Сокольниковым, чтобы обеспечить себе поддержку или хотя бы нейтралитет побежденной оппозиции. Точно озаренный внезапным откровением, он говорил своему собеседнику о Сталине как о новом Чингисхане, который не остановится перед насильственным устранением всех своих прежних товарищей и соперников.