Читать онлайн «Запад – Россия: тысячелетняя война. История русофобии от Карла Великого до украинского кризиса». Страница 49

«Русский шовинизм также требует господства на Балканском полуострове. Он требует полного контроля над Босфором и Дарданеллами, потому что население Балканского полуострова в большинстве своем – славяне и соплеменники (Stammesbrüder) русских. Русский шовинизм неукротим, потому что эти люди – единоверцы русских», – пишет, например, Ганс Дельбрюк под псевдонимом Vir pacificus («мирный муж») в 1896 году[270].

Действительно, начиная с 1900 года пангерманизм приобретает черты устоявшейся доктрины, а сформулированный Ратцелем термин Lebensraum начинает применяться к Восточной Европе. В 1905 году Йозеф-Людвиг Реймер издает фундаментальный четырехсотстраничный труд «Пангерманизм Германии» («Ein pangermanisches Deutschland»). Перелицовывая историю в интересах пангерманизма, он пытается доказать превосходство Германии через ее культурное и историческое влияние на соседние государства – Францию, Бельгию и Голландию. Значительную часть книги занимают исследования расовых и этнографических аспектов.

В 1911 году Отто Рихард Танненберг изложил схожие взгляды в ключевом для этой доктрины труде «Великая Германия. Предстоящая работа в ходе XX века» («Gross-Deutschland die Arbeit des 20. Jahrhunderts»), который позднее возьмут на вооружение нацисты. В 1912 году Фридрих фон Бернгарди опубликовал книгу «Германия и современная война» («Deutschland und der nächste Krieg»), в которой впервые явно обозначил Восточную Европу как объект столь желанной экспансии.

Неудивительно, что за несколько месяцев до Первой мировой войны, 2 марта 1914 года газета «Кёльнише цайтунг» опубликовала статью «Россия и Германия», написанную ее корреспондентом в Санкт-Петербурге обер-лейтенантом Ульрихом. Журналист вкратце сообщал, что Россия пока еще слишком отстала и не представляет угрозы, но непременно нападет на Германию, как только будет готова к войне, а именно осенью 1917 года.

«Два года назад в этом еще можно было сомневаться, но теперь здесь публично заявляют, в том числе и в [русских. – Прим. авт.] военных журналах, что Россия готовится к войне с Германией».

Статья наделала много шума и была раскритикована газетой «Франкфуртер цайтунг» и другими изданиями. Эта публикация спровоцировала падение французской и российской бирж и наглядно продемонстрировала умонастроения немецкой интеллигенции накануне войны.

Несколькими месяцами ранее рейхсканцлер Бетман-Гольвег, выступая перед рейхстагом, заявил, что Россия, «необъятная империя с неистощимыми природными ресурсами», находится на этапе «поразительного экономического роста, который сопровождается беспрецедентной реорганизацией армии как в количественном отношении, так и по качеству вооружений, организованности и умению быстро перейти от мирной жизни к состоянию войны»[271].

Стоит, однако, отметить, что все эти утверждения, какими бы опасными они ни казались, не содержат ничего расистского. В 1914 году Германия еще придерживалась принципов гуманизма, несмотря на широкое распространение русофобии (а также выраженные антифранцузские и антибританские настроения, хоть и в ином ключе, поскольку обе эти страны якобы находились на одном уровне культурного развития с Германией). Идея непревзойденности немецкой культуры еще не трансформировалась в идею расового превосходства. Германия оправдывала свои амбиции культурой, подобно тому как Франция и Великобритания оправдывали свою экспансию миссией по насаждению цивилизации в колониях. В понимании немцев речь шла о краткосрочной войне – «порядочной», «гуманной», соответствующей высоким ценностям немецкой культуры, как на востоке, так и на западе.

Жестокая реальность траншей и горечь поражения полностью изменили эти умонастроения.

В 1918 году Германия вышла из войны разгромленной и униженной. На этой благоприятной почве пышно расцвели идеи Völkische Bewegung («Народного движения») и национал-социализма. Именно в это время начались Ostforschung. Термин обозначает научные исследования, которые Веймарская республика проводила в Восточной Европе с целью поиска аргументов в пользу пересмотра восточных границ, установленных Версальским мирным договором в 1919 году.

Немцам было сложно признать поражение. На западе союзные войска оккупировали Рейнскую область, на востоке развернули бурную деятельность поляки. В этой обстановке под влиянием историка Германа Аубина, работавшего в Рейнской области, и географа Альбрехта Пенка развилось новое направление научных изысканий. В его основу легла теория Пенка, который проводил различия между языковыми и культурными границами. Это позволяло утверждать, что некоторые территории были германскими с древнейших времен. Так, декларировалось, что немецкие поселенцы оказали влияние на земли Центральной и Восточной Европы, несмотря на отсутствие на этих территориях немецкой речи.

Исследования Ostforschung по времени совпадают с возникновением Volks– und Kulturbodenforschung («исследования национальной и культурной почвы»). Данное направление развивал Stiftung für deutsche Volks– und Kulturbodenforschung (Фонд исследования национальной и культурной почвы), созданный в 1923 году по инициативе министерства внутренних дел. В рамках развиваемой им теории были выделены три концентрические зоны: Reich – территория, контролируемая государством, Volksboden – «этническая территория», на которой проживали германские народности, и Kulturboden – «культурная зона», где ощущалось влияние немецкой культуры. В 1926 году книга Ганса Гримма «Volk ohne Raum» («Народ без пространства») станет классикой, а ее название – девизом нацистской партии.

Параллельно под влиянием этих идей окажется Карл Хаусхофер (1869–1946), один из крупнейших теоретиков германской школы геополитики. Опираясь на идеи Ратцеля, Хаусхофер разрабатывает свою теорию геополитики и в 1924 году основывает «Zeitschrift für Geopolitik» («Геополитический журнал»), который быстро приобрел международную аудиторию. Журнал был ориентирован на широкую публику, но представлял позицию только германской школы геополитики. Гитлер неоднократно встречался с Хаусхофером и широко использовал его теорию «жизненного пространства», которую в искаженном виде включил в свою книгу «Mein Kampf» («Моя борьба»). Хаусхофер никогда не был членом национал-социалистической партии. Напротив, он выступал за союз Германии с Россией и выдвинул идею крупного континентального блока с Японией в противовес англосаксонской стратегии «анаконды», которая стремилась «задушить» континентальные государства «кольцами» морских государств.

В своей книге «Mein Kampf», опубликованной в 1924 году, Гитлер последовательно развивает идею Lebensraum, ограничивая ее исключительно европейской территорией. Через 700 лет после рыцарей Тевтонского ордена он возрождает идею Drang nach Osten («натиск на Восток»). Гитлер особо акцентирует расистские составляющие концепта Lebensraum, который он недвусмысленно связывает с теорией Herrenvolk (расы хозяев, или высшей расы), обозначая этим термином «арийцев» или «германскую расу»:

«Мы, национал-социалисты, совершенно сознательно ставим крест на всей немецкой иностранной политике довоенного времени. Мы хотим вернуться к тому пункту, на котором прервалось наше старое развитие 600 лет назад. Мы хотим приостановить вечное германское стремление на юг и на запад Европы и определенно указываем пальцем в сторону территорий, расположенных на востоке.

Мы окончательно рвем с колониальной и торговой политикой довоенного времени и сознательно переходим к политике завоевания новых земель в Европе. <…> Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены».

Затем Гитлер продолжает:

«Чтобы провести успешную борьбу против еврейских попыток большевизации всего мира, мы должны прежде всего занять ясную позицию по отношению к Советской России. Нельзя побороть дьявола с помощью Вельзевула»[272].

Когда в 1917 году Россия встала на путь коммунизма, адаптировать идею «жизненного пространства» Lebensraum к антиславянской расистской идеологии немецкого государства оказалось совсем нетрудно. Ни прусскую аристократию, ни монархически настроенную немецкую буржуазию, которая могла питать определенные симпатии к царской империи, ничто больше не сдерживало. И вообще, разве большевизм не был также врагом и либеральных демократий, и англосаксонского капитализма? В период между мировыми войнами русофобия отождествляется с антибольшевизмом. Утратив связь с национальной почвой и культурой, традициями и религией, она становится чистой идеологической абстракцией и, следовательно, больше не имеет границ.