Читать онлайн «Памяти Каталонии. Эссе (сборник)». Страница 37

Наконец, обратимся к обвинению ПОУМ в троцкизме. Последнее время это определение используется слишком широко, и смысл его часто намеренно искажается. Стоит попытаться определить его более точно. Слово «троцкист» применяют для обозначения трех разных типов людей:

1. Тех, которые, как Троцкий, призывают к «мировой революции» и выступают против «социализма в одной стране». Короче говоря, это тип революционного экстремиста.

2. Член конкретной организации, возглавляемой Троцким.

3. Фашист, изображающий из себя революционера, но участвующий главным образом в саботаже против СССР. Более широко – тип, раскалывающий и подрывающий единство левых сил.

В первом смысле ПОУМ можно назвать троцкистской организацией. Но тогда на том же основании можно назвать троцкистской и английскую Независимую лейбористскую партию, немецкую Лево-социалистическую партию, партию Левых социалистов во Франции и так далее. Но ПОУМ не имеет отношения ни к самому Троцкому, ни к троцкистской (большевистско-ленинской) организации. Когда разразилась война, приехавшие в Испанию иностранные троцкисты (15 или 20 человек) сначала работали в ПОУМ, идеологически ближайшей партии, однако не становились ее членами. Позднее Троцкий приказал своим сторонникам раскритиковать политику ПОУМ, и тогда троцкистов изгнали из партийного аппарата, но некоторые остались в ополчении. Нин, глава ПОУМ после того, как фашисты схватили Маурина, был одно время секретарем Троцкого, но несколько лет назад ушел от него и основал ПОУМ, объединив ряд оппозиционных коммунистических партий и так называемый Рабоче-крестьянский блок. Прошлая связь с Троцким муссировалась в коммунистической прессе для доказательства троцкистского характера партии.

Если пользоваться такого рода доказательствами, можно назвать и английскую коммунистическую партию фашистской организацией, так как мистер Джон Стрэчи был одно время связан с сэром Освальдом Мосли.

Если прибегнуть ко второму определению, наиболее точно характеризующему троцкизм, то ПОУМ никогда не была троцкистской организацией. Важно определить это различие, потому что для большинства коммунистов принадлежность ко второму типу автоматически свидетельствует и о принадлежности к третьему – то есть к фашистской шпионской организации. Троцкизм привлек внимание широкой публики во время московских политических процессов над право-троцкистским блоком 1936–1937 гг. Тогда назвать человека троцкистом было все равно что назвать его убийцей, провокатором и так далее. В то время и на каждого, кто критикует коммунистическую политику слева, мог быть наклеен ярлык троцкиста. Выходит, что любой, стоящий на платформе революционного экстремизма, ставленник фашизма?

На практике все зависит от местных условий. Когда в Испанию с делегацией приехал Макстон, о чем я говорил выше, испанские коммунистические газеты «Вердад», «Френте Рохо» и другие сразу же окрестили его троцкистско-фашистским агентом, шпионом гестапо и тому подобное. Однако английские коммунисты не спешили с таким обвинением. В английской коммунистической прессе Макстона назвали просто «реакционером и врагом рабочего класса», что звучит гораздо мягче. Причина проста: английская коммунистическая пресса получила несколько строгих уроков и стала опасаться быть привлеченной к судебной ответственности за клевету. Тот факт, что подобное обвинение не появилось в стране, где его нужно доказать, уже говорит о его лживости.

Может показаться, что я слишком долго обсуждаю обвинения против ПОУМ. По сравнению с ужасами гражданской войны эта междоусобная грызня партий с неизбежными лживыми обвинениями может выглядеть ничтожной. Но это не совсем так. Я верю, что навешивание ярлыков, кампания в прессе и создаваемое всем этим умонастроение способны нанести большой ущерб антифашистскому делу.

Всякий, кто уделял внимание коммунистической тактике расправы с политическими оппонентами, знает, что сфабрикованные обвинения – обычный метод коммунистов. Сегодня они клеймят «фашиствующих троцкистов», вчера клеймили «социал-фашистов». Прошло всего шесть или семь лет с тех пор, как советский суд «доказал», что вожди Второго Интернационала, включая Леона Блюма и известных представителей английской Лейбористской партии, подготовили гигантский заговор, предусматривающий военное вторжение на территорию СССР. Тем не менее сегодня французские коммунисты не возражают, что их лидером стал Блюм, а английские коммунисты всеми силами стараются пробраться в Лейбористскую партию. Не думаю, чтобы такие резкие заявления приносили пользу даже с сектантской точки зрения. Нет никаких причин сомневаться, что обвинения в «фашиствующем троцкизме» сеют только ненависть и рознь. Повсюду рядовых коммунистов настраивают на бессмысленную «охоту на ведьм» – то есть на троцкистов, и партии типа ПОУМ, причисленные к антикоммунистическим, оказываются в недееспособном положении отверженных. В мировом рабочем движении уже наметился опасный раскол. Еще несколько клеветнических нападок на людей, всю свою жизнь отдавших борьбе за социализм, еще несколько фальшивых обвинений, вроде тех, что предъявили ПОУМ, и примирение станет невозможным. Остается только одно – вести политические дискуссии и тем самым сглаживать разногласия. Между коммунистами и теми, кто занимает или заявляет, что занимает левую позицию, разногласия действительно серьезные. Коммунисты придерживаются мнения, что фашизм можно победить в союзе с некоторыми кругами капиталистического общества (народным фронтом), а их оппоненты, напротив, убеждены, что этот тактический ход лишь расширит поле деятельности фашистов. Этот вопрос должен быть решен правильно, в противном случае мы можем обречь себя на столетия почти полного рабства. Но до сих пор, кроме воплей о фашиствующих троцкистах, никаких толковых дискуссий не проводилось. Мне, к примеру, бессмысленно спорить с членом коммунистической партии о том, кто прав, кто виноват в барселонских уличных боях, потому что ни один коммунист – ни один «верный» коммунист – не признает, что я говорю правду о фактическом ходе событий. Если он слепо следует «партийной линии», то вынужден обвинить меня во лжи или, на худой конец, в том, что я основательно запутался. И еще прибавить, что журналисты «Дейли уоркер», находящиеся в тысяче миль от центра событий, лучше разбираются в барселонских событиях, чем я. О какой дискуссии тут можно говорить? Здесь даже и минимального понимания не достигнешь. Что докажешь человеку, считающему таких людей, как Макстон, фашистскими шпионами? Это одно делает невозможным серьезное обсуждение проблемы. Все равно как если бы посреди шахматного турнира один из соперников вдруг завопил бы, что другой повинен в поджоге и двоеженстве. Истинная задача так и не была бы решена. Клеветой ничего не добьешься.

Дня через три после боев в Барселоне мы вернулись на фронт. После уличных сражений, и особенно после газетных перебранок, было трудно думать о войне в той же наивно-идеалистической манере, что и прежде. Думаю, любой человек, проведший несколько недель в Испании, почувствовал бы некоторое разочарование. Мне припомнился один журналист, с которым я познакомился в первый же день моего пребывания в Барселоне, тогда он еще сказал: «Эта война – такое же жульничество, как и все остальные». Его слова меня шокировали, и в то время (это был декабрь) я ему не поверил. И сейчас, в мае, все еще было не так плохо, но с каждым днем становилось хуже. Всякая война несет с собой нарастающее разложение, которое с каждым месяцем усиливается: ведь личная свобода и правдивая пресса не сочетаются с военной эффективностью.

Уже можно было догадаться, какой оборот примут события. Несомненно, правительство Кабальеро падет, а его место займет правительство правого фланга под сильным влиянием коммунистов, что и произошло через неделю-другую. Новое правительство поставило перед собой цель – раз и навсегда разделаться с профсоюзами. После предполагаемого разгрома Франко будущее не сулило ничего хорошего – даже если не брать во внимание огромные проблемы по реорганизации Испании. Газеты писали об испанской войне как о «битве за демократию», но это был чистой воды вздор. Будучи в своем уме, никто не мог надеяться на демократическое устройство страны даже в английском или французском варианте: ведь из войны Испания, без всякого сомнения, выйдет истощенной и раздробленной. Рабочий класс упустил свой шанс – в стране будет установлена диктатура. А это означало, что дальнейшее развитие страны пойдет в направлении некой разновидности фашизма. Этот фашизм получит более благозвучное название и, так как это все-таки Испания, будет человечнее и менее эффективным, чем в Германии или Италии. Хуже, если победит Франко, в таком случае диктатура будет суровой, но оставалась еще вероятность, что война закончится разделом Испании – либо на районы с конкретными границами, либо на самостоятельные экономические зоны.