Читать онлайн «Жизнь в невозможном мире: Краткий курс физики для лириков». Страница 26

В России отец Михаил был диссидентом, уехал он оттуда в начале 1970-х, жил во Франции, потом в Израиле, где и познакомился со своей будущей женой. Отец Михаил и его жена Оля стали моими дорогими друзьями на всю жизнь. Я пришел к отцу Михаилу в церковь, мы познакомились и как-то очень быстро подружились. Я помню, как часами напролет рассказывал ему истории из московской жизни: про Жору Рязанова, про философа Ковалева, про то, как тот, служа сторожем в московском Еврейском театре, делал для театра машинку для выдувания мыльных пузырей. Отец Михаил заливисто хохотал, слушая все это. Наш смех не был насмешкой, оба мы понимали: то, что представляется обывателю праздным чудачеством, есть признак жизни, духовных поисков. Кто помнит теперь, например, имена флорентийских банкиров эпохи Возрождения? А многих чудаков запомнили надолго…

Отец Михаил жил тогда с семьей на самом севере Манхэттена, поблизости от прелестного Форт Трайон парка, где находится филиал музея Метрополитен под названием «Клойстерс». Последнее в переводе на русский язык означает «монастырский дворик», место для прогулок, уединения и медитаций. Это музей средневековой культуры, занимающий здание, являющееся копией средневекового монастыря. Расположено оно на вершине холма, откуда открывается роскошный вид на Гудзон и лес на противоположном ее берегу. Этот лес на той стороне реки, как и парк, где расположен музей, как и сам музей, когда-то подарил Нью-Йорку Нельсон Рокфеллер.

Небольшая и невероятно уютная квартира семьи Меерсонов была по-московски забита книгами, которые я тут же принялся запоем читать. Я ведь только что приехал из СССР, где многое из того, что стояло у отца Михаила на полках, было недоступно. Его жена Оля, двоюродная сестра композитора Альфреда Шнитке, филолог по образованию, замечательно пела.

Я познакомился с некоторыми прихожанами отца Михаила и побывал кое у кого дома. Атмосфера несколько напоминала ту, что так замечательно описана Людмилой Улицкой в «Веселых похоронах». Это и не удивительно, так как основой для сюжета этой вещи послужила история художника Виталия Длугого, рассказанная Улицкой отцом Михаилом и Олей.

Оля и отец Михаил — удивительно теплые и умные люди. Разговоры с ними всегда были для меня духовными пирами, возвращавшими меня в те московские времена, когда можно было поговорить о чем-то действительно важном, а не только о том, как ужасен президент Буш. С Олей, которая в совершенстве знает иврит, да еще и является профессиональным филологом (сейчас она профессор в Джорджтаунском университете), было одно удовольствие обсуждать тонкости библейских текстов, а также смыслы Платонова и Достоевского. Без нее я бы, например, никогда не обратил внимания на то, что Лебедева из романа «Идиот» звали Лукьяном, так же как римского поэта Лукана, совершившего самоубийство по приказу Нерона. Замечу мимоходом, что пьяненький и подленький чиновник Лебедев, среди прочих своих занятий толковавший Апокалипсис («Кто почтит Лебедева? Всякий вмале не пинком сопровождает его… А в искусстве сем я равен вельможе!»), — один из самых забавных персонажей этого романа, наряду с Фердыщенкой и генералом Иволгиным.

Недавно Оля совершила невозможное: вместе с Робертом Чандлером перевела на английский роман Андрея Платонова «Котлован». Попробуйте перевести вот это: «В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчет с небольшого механического завода, где он добывал средства для своего существования. В увольнительном документе ему написали, что он устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нем и задумчивости среди общего темпа труда.

Вощев взял на квартире вещи в мешок и вышел наружу, чтобы на воздухе лучше понять свое будущее. Но воздух был пуст, неподвижные деревья бережно держали жару в листьях, и скучно лежала пыль на безлюдной дороге — в природе было такое положение. Вощев не знал, куда его влечет, и облокотился в конце города на низкую ограду одной усадьбы, в которой приучали бессемейных детей к труду и пользе…»

Отец Михаил — замечательный проповедник. Искусство проповеди очень сложно, так как она по сути своей является наставлением, а современный человек к наставлениям не привык. Таким образом, проповедник должен наставлять, избегая при этом нравоучительности. Квадратура круга. Или, как сказали бы древние, contradictio in adjecto. Как отец Михаил решает эту задачу, уму непостижимо, но после проповедей его я всегда испытываю большой душевный подъем.

Во Флориде мы прожили два года. Природа ее очень своеобразна. Более всего удивило полное отсутствие запахов. Даже магнолии, которые на севере издают пронзительный аромат, там ничем не пахли. Экзотические животные и птицы (броненосцы, опоссумы, пеликаны, цапли, ибисы) в изобилии, в небе постоянно кружат орлы и коршуны, в реках и озерах водятся аллигаторы и водяные змеи. Кстати, по моим наблюдениям, аллигатор — довольно осторожное существо; если он понимает, что человек не один, а поблизости есть другие люди, то предпочитает держаться подальше. Я помню такой случай. Году в 1991-м приехал в Гэйнсвилл Володя Минеев из института Ландау. Мы повезли его за город в маленький заповедник. Идем по дорожке вдоль речки, вдруг нам навстречу — шагах в тридцати — идет совсем не маленький аллигатор. Именно не ползет, а идет, поскольку лапы у них довольно длинные и корпус сидит над землей достаточно высоко. И вот наш бравый Минеев под вопли ошеломленных американцев ринулся на аллигатора, который, не желая испытывать судьбу, со страшным треском и шумом рухнул через кусты в реку.

Вспоминаю и другой эпизод. Однажды мы с женой, сыном и моим греческим другом поехали в какой-то национальный парк кататься на каноэ. Помню эту речку — прозрачная как хрусталь вода, все видно до самого дна. И видно, как в воде плавают змеи длиной по крайней мере в метр, с красивой покрытой узором кожей. Мы плывем на каноэ, а мимо нас, попы в воде, плывут в автомобильных камерах люди. С ближайшего дерева свешивается змея. Мы спрашиваем одну даму, не боится ли она. «Нет, не трогайте их, и все будет в порядке». Моего друга Никоса эти слова, по-видимому, не убедили, так как когда наше каноэ перевернулось, он сразу полез на дерево, предоставив мне нырять за его пятисотдолларовой фотокамерой.

Постдокторская позиция дается на два года, и в конце 1991-го мы покинули Флориду. Следующим пунктом был Принстон, где мы прожили полгода, а за Принстоном — Гарвард. В промежутке между этими двумя почтенными учреждениями я был приглашен на интервью в Оксфорд и вскоре получил приглашение на работу, которое с радостью принял.

Полгода, проведенных в Принстоне, были довольно плодотворными. Я продолжал знакомиться с американской физикой, ездил на все, какие только мог, конференции, делал доклады везде, куда приглашали. Вообще здесь ситуация такая, что люди знакомятся друг с другом не по статьям, а лично. На чтение статей, как правило, не хватает времени. В Принстоне моим непосредственным начальством были два замечательных физика — лауреат Нобелевской премии Филип Андерсон и его ученик Данкан Халдэйн. Одним из достижений Андерсона считается модель его имени, описывающая влияние магнитных примесей на свойства металлов. В свое время мы с Павлом Вигманом эту модель решили точно. Не знаю, произвело ли это на Фила какое либо впечатление или нет. Во всяком случае, при нашей первой встрече он отрекомендовал меня кому-то как математика. Так и сказал в телефон: «Я тут беседую с одним математиком». Признаться, это меня встревожило, так как слыть математиком среди физиков в Америке почти так же плохо, как физиком среди математиков. Однако по прошествии небольшого времени его мнение обо мне переменилось к лучшему, и, думаю, его рекомендательное письмо сыграло решающую роль для приглашения меня в Оксфорд.

Филип был порядочным англофилом, с 1965-го по 1977 год преподавал в Кембридже и даже, кажется, имел в Англии дом, где-то в Корнуэлле. Позже, когда я работал в Оксфорде, он приехал туда на несколько месяцев как своего рода почетный гость колледжа Баллиол. Я помню, как он пригласил меня на праздник в колледж, не предупредив, что гостям полагается являться в смокингах. Я пришел в обычном костюме и буквально сгорал со стыда. Смокинг у меня, разумеется, был; это был первый предмет, приобретенный мною в Оксфорде.

Ученик Андерсона Данкан Халдэйн ненамного старше меня. Семья Данкана известна своими академическими традициями, один из его родственников считается великим генетиком. Данкан закончил Кембридж примерно тогда же, когда я Физтех. Будучи студентом, он состоял членом троцкистской организации и курил марихуану. В 1970-х годах среди английских хиппи были в моде паломничества в Непал; мне говорили, что из Лондона туда можно было доехать на автобусе. Данкан съездил в Катманду; на обратном пути, где-то в районе Кабула, у него кончились средства. В британском посольстве согласились ему помочь, отправили телеграмму родителям с просьбой выслать деньги, а также дали ему два пенни на пропитание. Данкан говорил мне, что тогда он познал разницу между жизнью на один пенни в день и жизнью без единого пенни.