Читать онлайн «Огнем, штыком и лестью. Мировые войны и их националистическая интерпретация в Прибалтике». Страница 6

Наряду с фактором германской оккупации Курляндии и Риги (а с февраля 1918 г. – всей территории современной Латвии) расшатывали ситуацию и отсутствие устойчивой власти в Петрограде, и нарастание радикальных настроений и насилия, и «похабный» Брестский мир, и опасения в латышских политических кружках утратить родные земли «навсегда». Все это постепенно открывало путь к «интернационализации» прибалтийского вопроса, упованию на волю Антанты и/или германских сил, созданию уже в 1918 г. откровенно марионеточных («правительство Ниедры») или «просто» коллаборационистских («правительство Улманиса») политических новообразований – вопреки мифам о решающей роли «Освободительной войны» против войск и красноармейцев.

Возникшие в ходе Первой мировой войны хозяйственная разруха и социальные беды (массовая безработица, нужда, голод, большая численность нетрудоспособных инвалидов), как отмечают историки, в сочетании с жестоким террором немцев на оккупированных территориях ощутимо задели широкие слои латышского населения и явились факторами его революционизирования.[71] В авангарде трансформации политико-административного ландшафта неоккупированной части Лифляндии стояли большевики, сочетавшие тактику создания новых органов власти (Исполнительный комитет Совета рабочих, солдатских и безземельных депутатов Латвии – Исколат) и борьбы за места в официальных структурах. Такой подход дал им не только возможность закрепить свое доминирование в советах, но и превратить в манифестацию торжества своей партии легальные выборные органы. Так, в сентябре 1917 г. представители большевиков в Видземском земском совете получили голоса 63 % фактических избирателей, а в ноябре за делегатов Учредительного собрания России проголосовали 72 %. («Крестьянский союз» К. Улманиса, являвшийся наиболее популярной правой силой, довольствовался соответственно 36 и 23 % голосов). Таким образом, еще до Октябрьского переворота 1917 г. территория Латвии, не занятая немцами, считалась одним из самых большевизированных регионов России.

Стоит ли удивляться, что после Октябрьского переворота в Петрограде в не занятой немцами большей части Лифляндии практически без сопротивления была установлена советская власть. Затем в условиях немецкой оккупации, подписания большевиками Брестского мира, Гражданской войны и иностранной интервенции прибалтийский вопрос был вытолкнут из внутриполитического контекста в международно-политическую плоскость. Под лозунгом борьбы с большевистской угрозой в схватку за передел прибалтийских окраин России вступили Германия, Великобритания, Франция и США.

После поражения Германии в Первой мировой войне Антанта использовала ее вооруженные силы в Прибалтике с конца 1918 г. для «перемалывания» большевиков, а сами немцы, маневрируя между странами-победительницами, стремились так или иначе закрепиться в регионе. С одной стороны, победа большевиков в Гражданской войне в России, их заинтересованность в преодолении международной блокады, с другой – стремление бывших союзниц России ослабить ее или во всяком случае выстроить для Запада «санитарный кордон» против большевизма создали условия для международного признания суверенитета «буржуазных» Латвии и Эстонии.

В учебной литературе эти события подаются с изрядным цинизмом: «Россию раздирали военные действия и смута, в которые большевики широко вовлекали латышские стрелковые части. Их посылали на ликвидацию бунта бывших союзников большевиков – левых эсеров в Москве, против белогвардейской армии адмирала Колчака и в другие места».[72] Также школьникам внушают, что «большевики не отказались от имперской идеи, лишь замаскировав ее интернационализмом и тезисом о праве наций на самоопределение, однако их попытка в 1919 г. с помощью военного вторжения и разжигания гражданской войны сформировать в Латвии свой режим не увенчалась успехом».[73]

Руководство Советской России 2 февраля 1920 г. заключило мирный договор с Эстонией, а 11 августа – с Латвией, пойдя на территориальные и финансовые уступки. 26 января 1921 г. Верховный совет стран Антанты по инициативе Франции принял решение о признании де-юре отделения Латвии и Эстонии от России. 28 июля 1922 г. последней из стран-победительниц юридически признали Латвию и Эстонию США, причем с оговоркой госсекретаря США Ч. Э. Хьюза: «…Соединенные Штаты последовательно настаивали, что расстроенное состояние русских дел не может служить основанием для отчуждения русских территорий, и этот принцип не считается нарушенным из-за признания в данное время правительств Эстонии, Латвии и Литвы, которые были учреждены и поддерживаются туземным населением».[74] При этом юридическое признание Литвы западными странами произошло только 20 декабря 1922 г.

Судьба Латвии и других прибалтийских земель решалась при прямом вмешательстве внешних сил в условиях военной и послевоенной разрухи, с учетом зарубежных «геополитических» наработок и идеологического противостояния. Определенной части латышского общества удалось решить вопрос создания национального государства в свою пользу. Не вдаваясь в подробный разбор споров о легитимности тех или иных решений в условиях присутствия иностранной военной силы, обратим внимание на вопрос их репрезентативности. Население латвийских территорий в годы Первой мировой войны уменьшилось почти вдвое, считая погибших, эвакуированных, беженцев и мобилизованных в армию: из примерно 2,5 млн человек, проживавших там в 1914 г., в 1918 г. осталось лишь около 1,3 млн человек. Эта статистика дает яркое представление о степени деформации довоенного общества Курляндии и Лифляндии, многие лучшие представители которого погибли или оказались в ключевой момент истории вне пределов Латвии. Эти и другие «неудобные» вопросы в современной латвийской исторической науке и памяти стараются не поднимать.

Первая мировая война в Прибалтике в зеркале местной исторической науки и народной памяти, как представляется, не находится в фокусе исследовательского и общественного внимания. Вместе с тем еще с межвоенного и эмигрантского периодов накопилось немало мифов, по большей части антироссийских и антирусских, так или иначе связанных с Великой войной – от выдумок о русских генералах, специально сдававших литовские и латвийские территории немцам, славших на верную гибель латышских стрелков, до мифов о том, что урона от русских войск местному населению было больше, чем от немецких; от тенденции преуменьшать степень влияния «благоприятных обстоятельств» в обретении независимости до преувеличения усилий и героизма собственных политиков, дипломатов и военных.

Возможно, что отголоски печальной даты 100-летия начала Великой войны еще вызовут у прибалтийских ученых интерес как к исследованию конкретных региональных, биографических «белых пятен» в истории Первой мировой войны, так и побудят к написанию серьезных обобщающих работ, лишенных крайностей этноцентризма.

Сложные переплетения внешнеполитических, военных и экономических процессов в 1930-е гг. на Европейском континенте оставили своеобразный отпечаток на восприятии Эстонией, Латвией и Литвой, их властными группировками и обществами, своего места в мире. После установления в Германии экспансионистского гитлеровского режима, опиравшегося на человеконенавистническую идеологию и прямое насилие, прибалтийским странам предстояло определиться в стратегии и тактике отношения к нацистскому Берлину, а также выстраивания связей с соседями, включая СССР, и странами Запада.

Утверждение в Прибалтике авторитарного правления с профашистской идеологией (с 1926 г. – диктатура Антанаса Сметоны в Литве, с 1934 г. – диктаторские режимы Константина Пятса в Эстонии и Карлиса Улманиса в Латвии) оказало ключевое влияние на формирование стереотипов, предпочтений и антипатий официальных Риги, Таллина и Каунаса к ведущим акторам в мировой политике. При этом особая ситуация сложилась в Литве, военно-политическое положение которой характеризовалось хроническим конфликтом с Варшавой (и, следовательно, международной «полуизоляцией») из-за оккупированного польскими войсками Вильнюса и окрестных земель, а также нараставших реваншистских претензий Германии в «мемельском вопросе» (Клайпеда).

Прослеживая дипломатические виражи и особенности режима, характерные для Латвии как центральной страны региона в период диктатуры Карлиса Улманиса (1934–1940), можно уяснить закономерности провала противоречивых попыток сохранить нейтралитет и «вождистскую» государственность в условиях начавшейся Второй мировой войны и неизбежного драматического столкновения СССР и Германии.

Приход в январе 1933 г. к власти в Германии Адольфа Гитлера означал образование в центре Европейского континента очага военной опасности. Идеология нацистов, их внешнеполитическая доктрина опиралась на представления о расовом превосходстве «арийцев» и требования мировой гегемонии «Тысячелетнего рейха». В прибалтийских столицах с самого начала недооценивали разрушительный потенциал нацизма и настрой гитлеровского руководства на освобождение Берлина от каких-либо военных ограничений Версаля, хотя лозунги пересмотра территориально-политических последствий Первой мировой войны и вызывали нарастающие опасения у ближних и дальних соседей Германии. Так, латвийский посол в Берлине Э. Криевиньш 31 января 1933 г. писал министру иностранных дел ЛР К. Зариньшу, что кабинет Гитлера является «новым экспериментом» – и еще неясно, кто больше, а кто меньше имеет повод радоваться. В свою очередь, германский посол в Риге Г. Марциус сообщал своему руководству о том, что латыши все же опасаются германской угрозы своей независимости, хотя антикоммунизм нового правительства Германии вызывает широкое удовлетворение в Латвии.[75] Попытки латвийской дипломатии как можно скорее успокоить общество не увенчались успехом: госсекретарь МИД Германии Б. фон Бюлов отверг идею подписания совместного коммюнике об отношениях двух стран.