Читать онлайн «Русские агенты ЦРУ». Страница 18

«У меня есть несколько личных просьб.

Прошу рассмотреть вопрос о предоставлении мне с этого момента гражданства США или Великобритании. Прошу также о получении подобающего, на Ваше усмотрение, звания в армии США. Обладая достаточными знаниями и опытом, работая в США, о чем я постоянно мечтаю, надеюсь принести Вам реальную пользу не только сейчас, но и в будущем.

Во-вторых, прошу Вас распорядиться насчет принятия соответствующих мер предосторожности, которые Ваши сотрудники должны будут неукоснительно соблюдать в течение всего времени моего крайне опасного тайного сотрудничества с ними.

В-третьих, в настоящее время я располагаю рядом материалов, собранных мною за последние годы. Прошу Вас дать указание оценить их качество и принять решение о выплате за эту работу назначенной суммы. У меня нет никаких сбережений, и эти деньги будут необходимы мне в будущем. Прошу также положить выделенную мне сумму в какой-нибудь американский банк.

Таковы мои личные просьбы.

В очередной раз заверяю Вас в безграничной любви и уважении к Вам лично, к народу Америки и к тем, кто выступает под Вашими знаменами. Я верю в торжество Вашего Дела. Я готов выполнить любые Ваши приказы. Я жду их».

«Операция проходит по плану. Первая встреча с Пеньковским должна состояться сегодня поздно вечером». Телеграмма сотрудников ЦРУ из Лондона в Вашингтон одновременно удивила и обрадовала всех, кто занимался этим необычным делом. В ней сообщалось, что Олег Пеньковский должен прибыть в Лондон 20 апреля 1961 года в качестве главы советской делегации. Наконец-то оперативные работники смогут оценить этого экстраординарного человека, так настойчиво пытающегося помочь Америке и Англии, несмотря на продолжающиеся категорические отказы.

Первая встреча состоялась в номере лондонского отеля, одного из тех огромных, полных людьми зданий, где почти каждый при желании может остаться незамеченным. Одним из оперативных работников, занятых этим делом (все они были специалистами по СССР), был Джордж Кисевалтер, тот самый русскоговорящий сотрудник, который занимался некогда Поповым в Вене и Берлине. Было принято решение во время первой встречи дать Пеньковскому свободу говорить обо всем, что придет ему в голову. Последовавшие затем другие встречи, состоявшиеся в Лондоне и в некоторых других городах Англии (поскольку делегация совершила поездку по провинции), вскоре превратились в обстоятельные и плодотворные беседы. Пеньковский оказался необыкновенно словоохотливым человеком, но подверженным внезапным и немотивированным переменам настроения. Однако, как ни досаждали эти перемены сотрудникам разведки, находящимся под постоянным давлением требований соблюдения высочайшей степени безопасности, именно они способствовали лучшему пониманию этого неординарного человека и мотивов его желания работать против своей страны.

С самого рождения Олег Пеньковский пользовался всеми благами, которые только могла предоставить ему советская система. Столь привилегированное положение, однако, отнюдь не являлось следствием его «пролетарского» происхождения. Совсем наоборот. Он гордился своей принадлежностью к «высшему классу», прекрасным образованием и достатком выше среднего уровня. Несмотря на предпринятые после революции попытки отобрать у русских все накопленные в годы царизма ценности, его матери удалось, благодаря то ли случаю, то ли своей предусмотрительности, сохранить часть небольшого семейного состояния. Во время встреч со своими американскими и британскими собеседниками Пеньковский нисколько не скрывал эти свои преимущества.

Отец Пеньковского погиб в 1919-м — в том же году, в котором родился Олег. В то время старший Пеньковский сражался под знаменами так называемой Белой армии, в одном из вооруженных соединений (обычно субсидируемых англичанами или американцами), безуспешно попытавшихся силой вырвать власть у большевиков. К счастью для юного Пеньковского, письменные свидетельства обстоятельств гибели его отца, который воевал против коммунистов, многие годы «не всплывали». Когда они наконец появились (в результате долгой и систематической работы КГБ), Пеньковский уже являлся полковником Советской армии, обладающим очень хорошими связями. Поэтому, а также благодаря прекрасному послужному списку, браку с дочерью генерала и личной дружбе с другими высокопоставленными военными, недавно поступившие сведения о его неблагонадежном происхождении не повлияли на карьеру Пеньковского. Поначалу этот вопрос даже не поднимался.

Хотя он и был вынужден вести себя скрытно, Пеньковский гордился своей родословной. Семь абзацев в отчете о первой встрече с ним в Лондоне посвящены его пространным рассказам о происхождении. «Я родился на Кавказе. Мой отец был лейтенантом царской армии, а дед известным юристом. Совсем недавно начальство раскрыло мое дворянское происхождение. Моя мать вырастила меня одна. Я был единственным сыном, отец бесследно исчез».

Во время этой первой встречи из-за постоянного нервного напряжения Пеньковский говорил торопливо, временами не завершая предложения, и часто возвращался к рассказу о своей семье. «Мой отец был хорошего происхождения, по профессии горный инженер. Можно сказать, что я его не видел и никогда не смог назвать его Отцом… Мне было всего четыре месяца, когда он в последний раз держал меня на руках, больше мы не виделись».

У Пеньковского был высокопоставленный родственник, Валентин Антонович Пеньковский — кадровый офицер Красной армии, подвергнутый аресту во время сталинской чистки армии в 1937 году. По счастью, этот дядя не был расстрелян, как это случилось со многими его коллегами, и наряду с другими выжившими счастливцами после нападения немцев на Советский Союз, был возвращен на службу, когда армия быстро наращивала численный состав перед лицом новой угрозы. Тогда многие опытные представители высшего командования неожиданно обнаружили, что из отверженных и бесправных они превратились в нужных для страны людей. «Сейчас он командует Дальневосточным военным округом, — восторженно сообщил Пеньковский. — Генерал-полковник Пеньковский! Он мой двоюродный дядя, но, зная о нашем благородном происхождении, не хочет со мной иметь дела. Мы иногда встречаемся, но он избегает меня, спросит: “Как дела?” И не более того».

Однако, каковы бы ни были его отношения с дядей, сам Пеньковский не скрывал того, что считает себя принадлежащим к высшим слоям общества. Во время одной из встреч, изучая вместе с оперативными работниками план Москвы, чтобы отыскать на нем местоположение одной из важных правительственных организаций, внимание Пеньковского привлек дом, в котором находилась его собственная квартира. «Вот где живет господин Пеньковский! — воскликнул он. — Господин, а вовсе не товарищ». Пеньковский настаивал, чтобы его зарубежные друзья обращались к нему т; к, как это принято в Советском Союзе при обращении к иностранцам-капиталистам.

В этом якобы бесклассовом обществе Пеньковский считал бесполезным насаждение мифа о равенстве. Что и говорить, он сам являлся живым примером того, что, хотя революция и правление Сталина кардинально изменили социальный состав общества, стремление к власти и материальным приобретениям в среде коммунистической верхушки не уменьшилось с дореволюционных времен. Эта жажда наживы вскоре явно проявилось и в Пеньковском. «Знаете, — сказал он однажды, — я люблю немного пройтись по Лондону… В магазинах много чудесных товаров, жена дала мне целый список вещей, которые нужно купить. Я видел замечательные фарфоровые вазы; они стоят около десяти фунтов. Когда я был командиром полка, мы освободили город, славящийся производством фарфора (центр фарфорового производства в Чехословакии), и я привез домой много ваз и прочих изделий. Чехи даже подарили мне и Коневу [маршалу Советского Союза Ивану Коневу] по вазе из хрусталя. Кстати, у меня дома много дорогих вещей, включая турецкие ковры; для коммуниста я живу шикарно».

Покупки, сделанные Пеньковским за время его визитов в Западную Европу, постоянно являлись причиной головной боли для оперативников. В одном из отчетов Гревила Винна говорится: «Пеньковский привез с собой из Парижа два красных кружевных женских зонта для жены и дочери (наверняка, уникальные для Москвы). Он был единственным из чиновников ГНТК, носившим нейлоновые рубашки, — большая редкость в то время. Хуже того, он приобрел себе копию такого же как у Винна галстука частной школы, который Пеньковский носил с гордостью, вероятно, не понимая, что моральное право на это имеют только выпускники данной школы». Чтобы заставить Пеньковского снять этот привлекательный символ, Винну пришлось сделать вид, что он очень на него рассердился.