Читать онлайн «Красные против белых. Спецслужбы в Гражданской войне 1917–1922». Страница 5

В своей книге «Шпионы в Великобритании» Б. Ньюмен констатировал, что деятельность советской разведки в Англии началась сразу после Октябрьского переворота и была эффективной. Характеризуя методы работы советской разведки, автор отмечал, что ей удавалось приобретать агентов, которые добровольно оказывали помощь на основе твердых идейных убеждений. По утверждению автора, советская разведка широко прибегала к принуждению при вербовке агентуры, используя различные человеческие слабости и пороки. Однако агенты и той и другой категории активно сотрудничали с советской разведкой и передавали ей важную информацию[80].

Недостаток фактических данных (особенно документов западных и российских архивов) неизбежно вел западных авторов к упрощенным и обтекаемым моделям восприятия организации и деятельности ВЧК. Так, Р. Конквест даже в 1990 г. в своем переработанном издании «Большого террора» отмечал, что он по-прежнему использует большое количество материалов эмигрантов, перебежчиков и другие неофициальные документы. По его мнению, изучение советской истории остается более похожим на написание истории Античности, чем на исследование современной западной истории. Хотя некоторая информация стала доступна из официальных советских источников, многие материалы оставались неизвестны исследователям, а известные материалы зачастую были сфальсифицированы[81].

Скудность источниковой базы приводила к тому, что сложные и многообразные аспекты функционирования советской спецслужбы сводились к террору против населения страны. А. Даллин справедливо отмечал, что «из книги в книгу, из статьи в статью кочевали “смертельные параллели” между Иваном Грозным и Сталиным, между безжалостной модернизацией Петра I и советским развитием, между отсутствием свободы в царской России и контролем во времена Берия. Даже рассматривая эти примеры как продолжение традиций российской политической культуры, надо признать, что такие сравнения больше дезинформировали, чем информировали, так как игнорировали различия в уровне развития и сопутствующих условиях…»[82]

Третий период, начиная с первой половины 1990-х гг., стал для историографии советских и белогвардейских органов государственной безопасности поистине этапным.

Упразднение идеологического диктата, облегчение доступа исследователей к ранее закрытым архивным фондам привело к появлению более серьезных и обстоятельных работ, в которых переосмысливался опыт советской политической истории. Как верно отмечает профессор В.И. Голдин, в центре внимания постсоветской историографии оказались все те проблемы, которые до этого активно изучались на Западе: подмена диктатуры пролетариата диктатурой партии; изменение характера коммунистической партии в годы Гражданской войны; «красный террор» как метод строительства нового общества; эволюция теории и практики советской государственности и др. Особое внимание уделялось вопросам однородности ленинизма и сталинизма, «красного террора» эпохи Гражданской войны и сталинских репрессий. Кроме того, в отечественной историографии остро встал вопрос об исторической оценке руководителей Советского государства В.И. Ленина, И.В. Сталина, Л.Д. Троцкого, Ф.Э. Дзержинского и др. В результате авторы сформулировали новые концептуальные подходы к изучению политической системы Советского государства, ставшие методологической основой анализа проблем истории спецслужбы[83].

Наибольшее число приверженцев среди российских историков приобрела тоталитарная концепция, подразумевавшая отрицание принципиальной разницы между политическими системами 1920-х и 1930-х гг. Некоторые ученые рассматривают 1920-е гг. как период идеологической, политической и в значительной мере практической подготовки к переходу к административно-командной системе, названной позднее тоталитаризмом. По мнению профессора С.В. Леонова: «Октябрьская революция, представлявшаяся большевикам как путь к подлинной демократии, как антибюрократический переворот, оказалась на деле дорогой к диктатуре, к установлению бюрократической системы, еще более мощной, чем в царской России»[84].

Доктор исторических наук Т.П. Коржихина считает, что в результате наложения различных факторов власть начала быстро эволюционировать в новом по форме, но привычном по содержанию направлении: не самодеятельность и самоуправление народа, а диктатура[85]. В качестве основного звена политической системы советского общества выступало государство, а роль ведущего политического центра всего общества выполняла коммунистическая партия[86].

Труды[87] зарубежных исследователей по истории Советского государства и работы[88], специально посвященные советским органам госбезопасности, не внесли серьезных качественных изменений в изучение проблемы создания и деятельности спецслужб Советской России. Иностранные авторы нередко игнорируют научный подход к рассмотрению данной проблемы, ограничиваясь поверхностными, зачастую предвзятыми оценками и заключениями. Обновленные концепции, сформулированные в этих публикациях, в конечном итоге в различных вариантах повторяют прежние версии роли и места ВЧК в политической системе Советского государства.

Так, например, американский профессор О. Файджес в традиционном для западной историографии ключе утверждает, что ВЧК действовала вне правового поля, не было никакого опубликованного декрета о ее организации, существовал лишь некий «секретный протокол»[89]. Вскоре после своего создания, – делает заключение другой американский исследователь Р. Саква, – ВЧК стала независимым ведомством, несмотря на попытки большевистских лидеров, таких как Каменев, поставить ее деятельность под партийный контроль[90].

Д. Ричелсон в книге «История шпионажа ХХ века» считает, что В.И. Ленин, столкнувшись с массовым сопротивлением власти большевиков, пришел к выводу, что для установления диктатуры пролетариата необходима «специальная система силовых мер».

Февральский 1918 г. декрет, подписанный лично Лениным, уполномочивал ЧК проводить репрессии против активных контрреволюционеров. «Подразделения комиссии (ЧК)» должны были «безжалостно казнить» контрреволюционеров на месте преступления. Поначалу ЧК пользовалась своим правом казнить и миловать весьма сдержанно. Но после событий, разыгравшихся в августе 1918 г., положение переменилось. Высадка английских и французских войск в Архангельске, а также операции западных разведок заставили большевиков заключить, что Антанта замышляет свержение советского правительства. С объявлением «красного террора» ЧК получила мандат на убийство[91].

Как и Д. Ричелсон, О. Гордиевский и К. Эндрю считают, что В.И. Ленин не представлял себе масштабов оппозиции, с которой ему придется столкнуться после революции, и в связи с этим главным оружием ЧК стал террор. При этом они отмечают, что Ф.Э. Дзержинский, как и В.И. Ленин, отличался исключительной честностью, работоспособностью, готовностью пожертвовать как самим собой, так и другими во имя идеалов революции. Он и его помощники прибегали к «красному террору» только как к объективно необходимому средству классовой борьбы. Однако некоторые из простых членов ЧК, особенно на местах, наслаждались властью жестокости, не вдаваясь в высокие идеологические рассуждения. По жестокости ЧК можно сравнить со сталинским НКВД, хотя масштабы расправ были гораздо меньше. Вплоть до лета 1918 г. чинимый ЧК террор в какой-то мере смягчался деятельностью левых эсеров, на помощь которых большевики полагались на начальном этапе[92].

Р. Фалиго и Р. Кофер в своей книге «Всемирная история разведывательных служб» характеризуют Ф.Э. Дзержинского как представителя идеала революционера, по примеру себя подбиравшего и ближайшее окружение. Они полагают, что он с полной ответственностью выполнял поставленные задачи, без жалости к кому бы то ни было, но и без излишнего пристрастия… Однако уже в конце 1920-х – начале 1930-х гг. чекистов с революционными идеалами сменили карьеристы[93].

А вот американский историк Д. Рэйфилд утверждает, что благодаря Ф.Э. Дзержинскому у ВЧК и ее преемниц появился псевдорыцарский образ «щита и меча революции», а также убежденность в том, что органы госбезопасности должны быть центральной или высшей властью. Внесудебные полномочия ВЧК, как он считает, были введены непосредственно Дзержинским, хотя он всегда подчеркивал подчиненность руководителю партии[94]. Аналогичной точки зрения придерживаются В. Митрохин и К. Эндрю. По их мнению, после убийства М.С. Урицкого и покушения на В.И. Ленина ЧК самостоятельно объявила террор[95].

Р. Пайпс посвятил целый параграф обоснованию принципиальных отличий «красного террора» от белого и террора якобинцев во время французской революции. Террор большевиков, по его мнению, являлся государственной политикой, носил систематический характер, был повсеместным и, как правило, бессудным. ВЧК была создана специально для проведения террора и стала государством в государстве[96]…