Читать онлайн «ЦРУ и мир искусств. Культурный фронт холодной войны». Страница 11

Те, кто не служил в УСС, во время войны поднимались по карьерной лестнице в Государственном департаменте и Министерстве иностранных дел. Они вращались вокруг фигур вроде Чарлза «Чипа» Болена (Charles «Chip» Bohlen), который впоследствии стал послом во Франции. В начале 1940-х годов его дом на Дамбертон-авеню в Джорджтауне был средоточием интеллектуального брожения, в центре которого находились Джордж Кеннан и Исайя Берлин, уже почитавшийся в вашингтонских кругах как «пророк». Один обозреватель описывал Болена, Кеннана и Берлина как «однородное конгениальное трио». Болен был одним из основателей нового научного направления - советологии. Он жил в России, знал её правителей и бюрократов, изучал её идеологическую литературу и мог цитировать её классиков. Он был очевидцем чисток и процессов конца 1930-х и разрушительного воздействия «культурной политики» Жданова. Существовали две знаменитые фразы, которые Болен любил повторять: «Алкоголь не действует на меня» и «Я понимаю русских». Для лучшего понимания он обратился к Исайе Берлину и Николаю Набокову, который потом работал в Министерстве юстиции. Болен характеризовал Набокова как «психологическое сокровище», и Набоков отвечал на этот комплимент, называя Болена «моим образцом и наставником».

«У этих новых друзей было мало иллюзий, если они вообще были, насчёт «Дяди Джо», - писал позднее Набоков. - В некотором отношении они были в те годы анахроничной группой в Вашингтоне, а возможно, и во всей Америке. Америка находилась в состоянии эйфории советолюбия, которую в доме на Дамбертон-авеню никто не разделял. Основная часть американского общественного мнения дважды в течение трёх лет меняла своё отношение к России. Сначала она была против - после раздела Польши и «злодейской» Финской войны. В газетных карикатурах Сталин изображался в виде отвратительной смеси волка с медведем. Потом внезапно общественное мнение стало за Россию - после нацистского вторжения в 1941 году. Сталин вдруг стал красивым, его изображали в виде рыцаря в доспехах, защищающего Кремль от тевтонской орды, или воспроизводили его утончённый и боготворимый профиль с фотографий Маргарет Бурк-Уайт (Margaret Bourke-White). И затем, в 1943 году, просоветские настроения были усилены Сталинградом. «Вы увидите, - утверждали доверчивые американцы, - коммунизм никогда не вернётся в Россию в прежнем виде. После войны это будет другая страна. Разве не Сталин вернул патриарха из изгнания? А писатели и поэты? И разве не Сталин восстановил офицерские звания и возродил культ исторических национальных героев, даже некоторых царей и святых, таких как Александр Невский и Пётр Великий?» Но скептики с Дамбертон-авеню были другими. Они знали, что, как сказал однажды Кеннан, сталинизм не изменяем» [69].

К скептикам с Дамбертон-авеню присоединились Дэвид Брюс, Аверелл Гарриман (Averell Harriman), Джон Макклой (John McCloy), Джозеф и Стюарт Олсопы (Joseph and Stewart Alsop), Ричард Бисселл, Уолтер Липпманн (Walter Lippmann) и братья Банди (Bundy). В долгих разговорах, подогреваемых интеллектуальной страстью и алкоголем, их видение нового мирового порядка начало обретать форму. Ориентированные вовне, исполненные духа соревнования, резкие, эти люди обладали неколебимой верой в свою систему ценностей и долг предложить её другим. Они были патрициями современной эпохи, паладинами демократии и не видели в этом никакого противоречия. Это была элита, которая направляла американскую внешнюю политику и формировала законодательство внутри страны. Через интеллектуальные центры, фонды, правления, членство в джентльменских клубах эти мандарины были прочно связаны друг с другом как принадлежностью к организациям, так и общей верой в своё превосходство. Их задачей было установление, а затем оправдание послевоенного Pax Americana. И они были верными сторонниками ЦРУ, которое стало быстро укомплектовываться их школьными друзьями, товарищами по бизнесу, а также старыми бойцами из УСС.

Главным выразителем общих взглядов американской элиты был Джордж Кеннан - учёный, дипломат, архитектор «Плана Маршалла» и, как директор Штаба политического планирования (Policy Planning Staff) Госдепартамента США, один из отцов-основателей ЦРУ В 1947 году он выступал за прямое военное вмешательство в Италии, которой предсказывал неизбежное падение в гражданскую войну, развязанную коммунистами: «Это, вероятно, привело бы к эскалации насилия и, возможно, к военному разделу Италии, докладывал он в Государственном департаменте, - но это могло бы быть предпочтительнее бескровной победы на выборах, которой мы не стали бы противодействовать и которая дала бы коммунистам возможность захватить весь полуостров одним ударом и вызвала бы волны паники, захлестнувшие все прилегающие регионы» [70]. Трумэн, к счастью, не согласился с этим безрассудным предложением, но вместо этого санкционировал скрытое вмешательство в итальянские выборы. К июлю 1947 года Кеннан подкорректировал свои взгляды - не о природе советской угрозы, а о том, как справиться с ней. В своей знаменитой «Статье X» в журнале «Форин Аффэрс» (Foreign Affairs) он сформулировал тезис, который оказывал преобладающее влияние в первые годы холодной войны. Утверждая, что Кремль стремится к доминированию «в каждом доступном закоулке и в каждой щели... мирового пространства» с его «фанатичной идеологией», он предложил политику «устойчивого противодействия» и «твёрдого и бдительного сдерживания». В рамках этой политики он выступал за «максимальное развитие пропаганды и техник политической борьбы» [71], как директор Аппарата политического планирования (целью которого был надзор над идеологией и политикой сдерживания в Европе) он находился в идеальных условиях для реализации данных планов. «Весь мир лежал у наших ног», - писал он позднее об этом ведомстве.

Именно Кеннан в своей речи в Национальной военной академии (National War College) в декабре 1947 года ввёл понятие «необходимой лжи» (The necessary lie) в качестве существенной составляющей американской послевоенной дипломатии. Коммунисты, говорил он, завоевали «сильные позиции в Европе, так безмерно превосходящие наши собственные... благодаря беззастенчивому и искусному использованию лжи. Они сражались с нами с помощью нереальности, иррационализма. Можем ли мы успешно бороться против этой нереальности при помощи рационализма, правды, при помощи честной, исполненной благих намерений экономической помощи?» [72]. Нет, Америке необходимо вступить в новую эпоху тайной войны для достижения её демократических целей вопреки советской хитрости.

19 декабря 1947 года политическая философия Кеннана получила легальное воплощение в директиве СНБ-4 (NSC-4), выпущенной трумэновским Советом по национальной безопасности (National Security Council, NSC). Сверхсекретное приложение к этой директиве СНБ-4А предписывало директору ЦРУ развернуть «тайную психологическую деятельность» в поддержку американской антикоммунистической политики. Удивительно непрозрачное в отношении того, какие процедуры должны соблюдаться при санкционировании и координации подобной деятельности, это приложение стало первым послевоенным официальным одобрением секретных операций. Вместе с заместившей её в июне 1948 года новой, подробнее разработанной директивой СНБ-10/2, также подготовленной Джорджем Кеннаном, они стали документами, направляющими американскую разведку в непостоянных водах тайной политической борьбы на десятилетия вперёд.

Подготовленные в обстановке строжайшей секретности, эти директивы «приняли экспансивную концепцию требований безопасности [Америки], в которой мир был существенно подогнан под их собственный образ» [73]. Исходя из предпосылки, что Советский Союз и его страны-сателлиты приступили к осуществлению программы «порочной» тайной активности, направленной на «дискредитацию и поражение целей и деятельности Соединенных Штатов и других западных держав», СНБ-10/2 давала высочайшую санкцию правительства на множество тайных операций: «пропаганду, экономическую войну, превентивные прямые действия, включая саботаж, антисаботаж, меры по уничтожению и эвакуации; подрывную деятельность против враждебных государств, включая помощь подпольным движениям, партизанам и освободительным группам в изгнании» [74]. Все эти мероприятия, согласно СНБ-10/2, надлежало «спланировать и осуществить таким образом, чтобы любое участие правительства США в них было неочевидно для непосвящённых, а если и будет обнаружено, то правительство США должно иметь возможность правдоподобно опровергнуть любую ответственность за них» [75].

Директива СНБ-10/2 создавала специальное подразделение для тайных операций, входившее в состав ЦРУ, но курировавшееся и пополнявшееся кадрами из Штаба политического планирования Госдепартамента (другими словами, находившееся под контролем Кеннана). Это подразделение в итоге было названо Управлением координации политики (Office of Policy Coordination, УКП), предназначенным «для того, чтобы обеспечивать правдоподобность, при этом не выявляя практически ничего из своих целей» [76]. Секретные операции определялись как любая «нелегальная деятельность, имеющая целью влияние на иностранные правительства, события, организации или лица для поддержки американской внешней политики, осуществляемая таким образом, что причастность правительства США не являлась бы очевидной» [77]. Практически неограниченное по своим возможностям и секретности УКП не имело прецедентов в Америке мирного периода. Это было подразделение по грязным делам, за создание которого боролись Аллен Даллес и ковбои с Парк-авеню. Фрэнк Уизнер оставил свою прежнюю должность для того, чтобы возглавить это новое предприятие. Он был выбран из списка кандидатов, предложенного Джорджем Кеннаном.