Читать онлайн «Умные граждане – умное государство». Страница 20

В США единообразие мер и весов тоже стало ключевым фактором политической централизации государства и становления класса профессиональных чиновников. В 1819 году Палата представителей, откликаясь на переход Франции к метрической системе, попросила государственного секретаря Джона Куинси Адамса[225] предложить систему измерений для их молодой республики. Двумя годами позже, изучив единицы измерения 22 штатов страны, Джон Куинси Адамс порекомендовал отказаться от метрической и сохранить британскую систему мер, мотивируя это ее долгой историей и связью с человеческим телом. В своем отчете он писал:

История происхождения мер и весов не ясна; но с незапамятных времен мы пользуемся фунтами, унциями, футами, дюймами и милями, унаследованными от римлян, а через них от греков, а ярд… единица измерения саксонского происхождения, происходит, как и еврейские и греческие меры, от человеческого тела[226].

В общем и целом унификация единиц измерения существенно усилила полномочия нового класса государственных служащих.

Тогда же, в период индустриализации и экономического роста, изобретение механических часов преобразовало измерение времени. Публичные сигналы точного времени явились огромным достижением: уже в 1905 году американский военно-морской флот получал их по радио из Вашингтона. Эйфелева башня стала передавать парижское время в 1910 году – прежде, чем оно приобрело законодательный статус официального времени Франции[227]. Широко известно, что Эйнштейн занимался решением задачи синхронизации часов на швейцарских железнодорожных станциях[228]. Механическое измерение времени и возможность синхронизировать его между разными юрисдикциями снимали проблему системного учета рабочего времени. От часов зависели такие новинки, как беспроводной телеграф, телефон и железные дороги, они же обеспечивали их точный ход. Учет рабочего времени существовал и раньше, но электрификация и механизация сделали его повсеместным. Жизнь стала измеряемой и упорядоченной; работу, встречи и развлечения теперь можно было организовать, спланировать и скоординировать.

Новообретенная возможность управлять временем отразилась и в литературе: время стало одним из ее центральных лейтмотивов. Многие авторы экспериментировали с концепцией линейного и инвариантного изменения времени. Достаточно вспомнить, например, «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда или роман Марселя Пруста «В поисках утраченного времени», в котором время течет по-разному для главного героя и других персонажей. Отдали должное концепции времени и Кафка в своем «Процессе», где главный герой никогда не знает, который час, где ему нужно быть и во сколько; и Льюис Кэрролл, выведя в романе «Алиса в стране чудес» вечно опаздывающего белого кролика. И, конечно, книгой эпохи стал роман «Машина времени» Герберта Уэллса. Трюки, которые время играет с литературными персонажами этих книг, коренятся в одержимости тогдашней культуры пунктуальностью и в возможности фиксировать время с точностью, ранее недоступной[229].

Еще одним прорывом, наряду с измерением времени, стала электрификация, обеспечившая городам непрерывное освещение. Электрические лампы размыли границу между днем и ночью[230]. Они радикально преобразили жизнь горожан и принципы градостроительства; и в больших и малых городах появилась вечерняя жизнь: собрания, киносеансы. Электричество сделало людей гораздо менее чувствительными к капризам погоды. Впервые появилась возможность регулировать окружающую среду, и общество готово было хорошо платить за надежность таких регуляторов и за предсказуемость своих отношений с природой[231]. Жизнь стала более упорядоченной и управляемой.

Многочисленные технические инновации все надежнее обеспечивали общество продовольствием. В доиндустриальную эпоху, до железнодорожных перевозок, продукты производились и потреблялись в основном локально. Даже после строительства железных дорог транспортировка скоропортящихся продуктов, например свежего мяса, оставалась невозможной. Живой скот приходилось везти со Среднего Запада на забой в города восточного побережья, что породило ряд весьма неприятных деталей городской жизни (и несколько известных романов, которые это описывали[232]).

В железные дороги вкладывали много средств для создания устройств погрузки и транспортировки живого скота на бойню и сперва сопротивлялись техническим инновациям для перевозки забитого и освежеванного скота. Однако такие изобретения, как вагонхолодильник, механизация забоя, размещение скотобоен на рельсах в доках и создание разделочной линии для быстрого отделения мяса по ходу перемещения туши, вскоре позволили производить говядину быстро, в большом объеме и без ущерба для качества[233].

После механизации процессов консервирования появилось мясо в банках. Железнодорожные вагоны-холодильники, раньше возившие туши во льду, теперь использовались для перевозки вместо мяса фруктов и овощей: мясо оказалось выгоднее транспортировать в виде консервов. Поставки стали более предсказуемыми и дешевыми, а продукты – разнообразными. Благодаря новым технологиям ферма поехала к потребителю, а не наоборот, как это было раньше, что открыло перед потребителем мир хорошего питания и одновременно создавало новое широкое поле для административного регулирования.

Масштабная механизация и индустриализация и большая предсказуемость условий производства способствовали расширению рынков и экономическому росту. Внедрение измерительных инструментов и освоение новых торговых путей привели к появлению дополнительной экономической специализации. Непрерывная дифференциация видов занятости легла в основу развития профессий. Толкотт Парсонс[234] описывал профессионализацию жизни в XIX веке как «наиболее важную перемену, которая произошла в системе занятости современного общества»[235].

Но одних промышленных технологий было мало для безоговорочной победы профессионализации. Ее поддерживали и некоторые другие взаимосвязанные исторические тенденции: научный позитивизм, становление университетов и экономический спрос. Достижения естественных наук все активнее смещали научную парадигму к рационализму, росло желание применить естественнонаучные методы к социальным наукам, включая экономику и организационную психологию. Дэниел Бурстин[236] верно уловил суть веберовской концепции демистификации реальности, когда писал:

Старые трюки чудотворцев, ведьм и магов стали обыденностью. Мы научились годами сохранять пищу, получать воду из бездонных резервуаров внутри зданий, человек полетел в космос и приземлился с небес на землю, события прошлого вновь предстали перед нашими глазами благодаря ожившим картинкам и голосам давно умерших людей[237].

Рост человеческой власти над миром привел к частичной утрате его магии. Магию – а вместе с ним непредсказуемость жизни – сменил научный позитивизм, заря эпохи уверенности и контроля. Новые инструменты измерения, стандартизации и регулирования всего и вся – от энергии до времени и производства продовольствия – существенно понизили статус институтов аристократической иерархии и расчистили путь на государственные должности профессионалам – выходцам из среднего класса, получившим университетское образование.

Оливер Уэнделл Холмс-старший[238] писал в 1860 году, что парадигму современности определяли два слова – «закон» и «средний».

Все аспекты бытия были сведены статистикой в таблицы – рост населения, благосостояние, преступность, болезни. Мы составили карты географического распространения воровства и самоубийств. Все материальное и видимое было подвергнуто анализу и классификации[239].

Вслед за естественными науками собственный научный метод начал появляться и в таких областях, как экономика, политика и социология; они дробились на дисциплины, для их изучения открывались соответствующие университетские факультеты[240]. Росли вера в науку о лидерстве и потребность в целостной системе управленческого образования, практической подготовки и повышения квалификации[241]. Уровень технической специализации, которого требовали рабочие процессы индустриальной эпохи, тоже поддерживал представление о государственном управлении как о работе профессионалов на своих рабочих местах.

Фредерик Тейлор, сторонник применения научных методов в совершенствовании производственных процессов, считается основателем научного (рационального) менеджмента. Инженер по образованию, Тейлор считал, что путь к повышению эффективности производства лежит в рациональном управлении скрупулезно отлаженными производственными процессами. Ключевая роль в управлении наемными работниками отводилась администраторам (менеджерам), способным правильно распределять задачи между исполнителями на основании их компетенций и способностей. Рабочие, по убеждению Тейлора, не обладали необходимыми для самостоятельной организации своей работы «подлинно научными» способностями. Менеджеров же он, напротив, рассматривал как ценный ресурс предприятия[242].