Читать онлайн «Береника». Страница 41

Он замолчал и с жестокой улыбкой посмотрел на нее. На губах Береники была та же улыбка, та же радость разрушения.

Береника овладела собой и глухим, неуверенным голосом сказала:

– Будешь ты делать всегда все, что я от тебя потребую, Оний?

– Повелевай.

– Еще не теперь. Быть может, позже, когда…

Губы ее сжались, чтобы удержать слово, которое против воли просилось на уста. Она, как бы просыпаясь, провела рукой по лицу.

– Когда же ты отправишься?

– В эту же ночь.

Она отпустила его движением руки. Когда он ушел, ее глаза мрачно сверкнули.

– Когда-нибудь, Тит, когда-нибудь…

В Мазаде у Мертвого моря жили Тамара, дочь Иоанна из Гишалы, и Флавий Сабиний, римский префект.

Они оставили вместе с проводником Береники Птолемаиду и направились к северу, чтобы пробраться через Галилейские леса в Гишалу. А оттуда Флавий хотел бежать к Муциану, римскому наместнику. Но им не удалось далеко уйти. На третий день они увидели вдалеке всадников. Они поспешили укрыться в недалекой лесной чаще, но было уже слишком поздно. Сверкающее римское вооружение Флавия выдало беглецов. Всадники нагнали их бешеным галопом, с диким криком и обнаженными мечами. Это была шайка отважных, одетых в лохмотья людей. Напрасно проводник заговаривал на галилейском наречии: ненавистный вид римлянина решил участь беглецов. Началась короткая схватка, проводник упал на землю с раскроенным черепом, и уже занесли меч над раненым префектом, и тогда Тамара, забыв все перед опасностью, грозящей возлюбленному, бросилась вперед, закрывая его своим телом. Ее охватил смертельный ужас, и из уст ее вырвалось имя, которое сразу заставило опустить, оружие нападавших.

– Иоанн из Гишалы!

Предводитель смиренно подошел к ней, прося объяснений. Когда же он узнал, что его пленница – дочь Иоанна, он и его спутники приветствовали ее радостными криками. Они шли как раз к Иоанну, чтобы под его предводительством выступить против римлян и римского наместника Иосифа бен Матии. Таким образом Тамара и Флавий Сабиний примкнули к этой шайке бежавших преступников и бывших рабов. Римлянину странно было видеть среди них такое братское единение, какого он давно уже не наблюдал, его изумляла их непоколебимая вера в конечное торжество Бога. Никто из них не стыдился своего прошлого. Напротив, они гордились лишениями и страданиями, вынесенными за Бога и отечество. Что же это за Бог, который дает верующим такую несокрушимую стойкость? Что это за отечество, которое зажигает даже в самых презренных своих сынах пламенную самоотверженную любовь? Во время вечерних прогулок Тамара рассказала внимательно слушавшему ее префекту историю своего народа. Освобождающая мир идея Бога открылась ему более ясной и величественной в ее простых словах. Прелесть девушки придавала ее словам об истинном Боге оттенок грациозности; римлянину все это казалось знакомым по вероучениям его греческих учителей. В ее присутствии префект продолжал испытывать то высокое чувство, которое некогда будила в нем Саломея. Девичья прелесть Тамары вытеснила понемногу из его души образ Саломеи.

Отряду, среди которого теперь находились Тамара и Сабиний, никак не удавалось пробраться в Гишалу. Каждый день им заграждали путь воины Иосифа бен Матии. Происходили кровопролитные схватки, ослабляющие и без того небольшие силы изгнанников. Увидев наконец, что наместник окружает их, они решили отступить и направились к югу; они прошли окольными путями через всю Самарию и Иудею, мимо Иерусалима, который был еще в руках аристократической партии и не открыл им ворот, и пробрались к Геброну. Тамара и Флавий вынуждены были следовать за ними; с ними обходились дружелюбно, но ясно было, что их продолжают считать пленниками. Они были драгоценными заложниками для этих отверженных. У Геброна их настигло воззвание Симона бар Гиора: он созывал под свои знамена иудеев отовсюду. Уставшие от скитаний воины откликнулись на его призыв, и несколько дней спустя Тамара и Сабиний очутились в крепких стенах крепости Мазады. С ними обращались так же мягко, как и прежде, но они чувствовали, что за ними пристально наблюдают. Симон бар Гиора, несмотря на свою молодость и горячность, не оставлял без внимания ничего, что могло бы когда-нибудь оказать ему пользу.

Для беглецов наступила, казалось, после долгих скитаний пора отдыха. Но это только казалось, на самом деле каждый день приносил что-нибудь новое для Сабиния и девушки. Вид окружающей его мертвой природы будил в римлянине печальные, чуждые миру мысли; одинокое море у ног его казалось ему похожим на его собственную судьбу. И он, подобно этому морю, оторван от всех радостей отчизны; он чужой между чужими, лишь капля в мировом океане великой мрачной судьбы человечества. Тамара должна была употребить всю свою силу любви, чтобы бороться против отчаяния Сабиния. Но даже любовь ее увеличивала его грусть.

Тамара любила его, и он ее любил; она оживляла его душу своим чистым дыханием. И все-таки он никогда не испытает счастья обнять ее тонкий, гибкий стан, прочесть в ее глазах признание ее любви и назвать ее своей женой. Никогда Тамара, дочь Иоанна из Гишалы, не будет принадлежать язычнику римлянину; эта мысль еще более омрачала его дух.

Однажды он ходил по крепостному двору, погруженный в отчаяние. Вдруг он услышал какие-то голоса, доносившиеся из маленького, стоявшего поодаль дома. Что-то влекло его туда, и он вошел внутрь. Он очутился в простой, ничем не украшенной комнате, разделенной на две части: в передней, более низкой, стояло множество воинов, а в глубине виднелось возвышение вроде алтаря; в стене, обращенной к северу, был закрытый занавесью шкаф, а вблизи него – восьмиконечный, украшенный надписями, подсвечник. На возвышении стоял седовласый старец и читал что-то из свитка, только что вынутого из льняных покровов, украшенных серебряными полосами. Он произносил слова проникновенным благочестивым голосом, и присутствующие стоя внимали ему.

Префект понял, что он попал в молельню крепости, и хотел уже удалиться, как вдруг он увидел Тамару. Она стояла вместе с другими женщинами, она увидела его и приветствовала легким поклоном головы. Как очарованный, он остановился и смотрел на девушку. Погруженный в печальные мысли, он очнулся только тогда, когда чья-то рука опустилась ему на плечо.

Пред ним стоял Симон бар Гиора; он показывал ему на проход, освобожденный воинами в передней части молельни. В конце прохода вблизи читающего Флавий увидел группу людей. Это были его спутники во время бегства из Галилеи в Мазаду; но ведь они язычники… Неужели?..

Взволнованный, он обратился с этим вопросом к вождю. Симон усмехнулся.

– Эти люди, – ответил он ему, – были язычниками, когда явились в Мазаду; но со вчерашнего дня они уже другие. Посмотри на тех двух, которые стоят впереди: один бывший испанский гладиатор, другой римлянин, как и ты; но через некоторое время, когда они поднимутся на возвышение в глубине, около них сядут их друзья из иудеев, чтобы произносить обеты за них; они оставят молельню после этого не как чужие, а как братья, не испанцем и римлянином, а иудеями.

Сабиний вздрогнул и взглянул ему в глаза.

– Что они сделали, – спросил он взволнованно, – чтобы удостоиться такого превращения?

Симон снова усмехнулся.

– Что они сделали? Только признали единого Бога и согласились носить знак нашего союза.

Римлянину показалось, что небесный свет проливается на него. Они признали единого Бога… Но разве он сам уже не признал его давно в глубине души. И все-таки душа его колебалась порвать со всем, давно привычным, со всем, что ему было дорого, с отечеством и семьей. Внутренняя борьба душила его. Слова читающего старца проникали ему в глубину сердца. Он отшатнулся от бар Гиоры, который смотрел на него выжидающе, и выбежал на улицу. Как долго он бежал вперед, он не знал. Он пришел в себя, лишь когда его окликнул голос часового. Подняв глаза, он увидел, что стоит на стене крепости, окружающей Мазаду со стороны моря. Там, перед мертвым однообразием моря, умолкла борьба в его душе и странное блаженное спокойствие наполнило его душу. На лице его лежал отблеск неземного света, когда он снова вернулся в молитвенный дом и, пройдя через строй воинов, встал рядом с испанцем и римлянином.

В этот день Флавий Сабиний, племянник Веспасиана, сын римского консула, стал иудеем, членом общины преследуемых, обреченных на гибель израильтян.

Для Флавия Сабиния с этого дня началась новая жизнь. Все вокруг него приняло измененный и просветленный вид. Симон бар Гиора и воины Мазады и прежде относились к нему сочувственно, но все-таки он чувствовал, что их разделяла пропасть. Теперь все это исчезло. Полководец посвящал нового товарища в свои планы и относился к нему с уважением и доверчивой дружбой. Вскоре Флавий Сабиний стал даже одним из главных руководителей движения на юге Иудеи. Он учил воинов военному делу.