Читать онлайн «Божественная комедия. Ад». Страница 31

59

Свет разума (в подлинн. il ben dello 'ntelletto) есть Бог. Злые утратили познание Бога, единственное благо душ.

Виргилий вводить Данта под свод земли, покрывающий, по представлению поэта, огромную воронкообразную пропасть ада. Об архитектуре Дантова ада мы скажем подробнее в своем месте; здесь же заметим только то, что бездна эта, широкая сверху, постепенно суживается к низу. Бока ее состоять из уступов, или кругов, совершенно темных и только по местам освещенных подземным огнем. Самая верхняя окраина ада, непосредственно под сводом земли, его покрывающим, составляет жилище ничтожных, о которых говорит здесь Данте.

С главою, ужасом повитой. Я следовал тексту, принятому Вагнером; (d'orror lа testa cinta; в др. изданиях; d'error la testa cinta (неведеньем повитой).

Печальный род (в подлиннике: l'anime triste; tristo имеет значение печального и злого, темного), не заслуживший в жизни ни хулы ни славы, есть несметная толпа людей ничтожных, не действовавших, не отличивших памяти своей ни добрыми ни злыми делами. Потому они вечно останутся незамеченными даже самим правосудием: им нет уничтожения, нет им и суда, от того-то они и завидуют каждой участи. Как, людей не действовавших, никогда не живших, по выражению поэта, мир забыл про них; они не стоят участия; они не стоят даже, чтобы говорили об них. Вечный мрак тяготеет над ними, как над темным лесом в первой песни (слич. также Ада IV, 65–66), который есть верный их представитель. Как в жизни занимали их мелкие заботы, ничтожные страсти и желания, так здесь терзают их бесполезнейшие насекомые – мухи и осы. Кровь, теперь ими в первый раз проливаемая, может служить только в пищу гнусным червям. Копишь и Штрекфусс.

В число ничтожных Данте помещает и трусов, знамя которых малодушно покинутое ими в жизни, теперь обречено на вечное бегство, столь быстрое, что, кажется, ему никогда не остановиться. – Не ему в удел – в подлиннике еще сильнее: Che d'ogni posa mi pareva indegna (недостойно никакого покоя).

Как ни бесцветна, ни темна жизнь людей, здесь осужденных, Данте узнает между ними некоторых, но кого именно, он не считает достойным говорить. Особенно он указывает на тень кого-то отвергшего великий дар. Комментаторы угадывают в ней то Исава, уступившего брату своему Иакову право первородства; то императора Диоклетиана, который в старости сложил с себя императорское достоинство; то папу Целестина V который, по проискам Бонаифация VIII, отказался в пользу последнего от папской тиары. Наконец некоторые видят здесь робкого согражданина Дантова, Торреджиано деи Черки, приверженца Белых, не поддержавшего своей партии.

Ахерон древних Данте помещает на самой верхней окраине воронкообразной пропасти ада в виде стоячего болота.

Во всей поэме Данте изображает с необыкновенною нежностью отношение свое к Виргилию как ученика к учителю, достигая почти драматического эффекта.

Старик суровый – Харон, которому Данте в ст. 109 придает вид демона с огненными колесами вокруг очей. Мы увидим ниже, что Данте многие мифические лица древности превратил в бесов: точно так монахи средних веков поступали с древними богами. Мифологические фигуры имеют в Поэме Данта большею частью глубокий аллегорический смысл, или служат для технической цели, придавая пластическую округленность целому. Впрочем, обыкновение смешивать языческое с христианским было в общем ходу в средневековом искусстве: наружность готических церквей нередко украшалась миѳологическими фигурами. – Харон в Страшном Суде Микель Анджело написав по идее Данта. Ампер.

Тьма, жар и хлад характеризуют в общих чертах и правильной последовательности три главные отдела ада, в котором лед находится на самом две. (Ада XXXIV).

Данте не легкая тень, как другие души, а потому тяжесть его тела слишком обременила бы легкую ладью теней.

Т. е. на небе. Этими же самыми словами Виргилий укрощает гнев Миноса, адского судьи (Ада Ѵ, 22–24).

Пластически-верное изображение беззубого старика, который, когда говорит, приводит в сильное движение щеки и бороду.

Это души прочих грешников, не принадлежащих к сонму ничтожных и долженствующих услышать от Миноса приговор, сообразно которому они займут места в аду.

Слова Харона повергают грешников в ужас и отчаяние. Неподражаемо страшно представлено их состояние в эту решительную минуту.

Подражание Виргилию, хотя Дантово сравнение несравненно прекрасней:

Aeneid. VI, 309–310.

Это ответ Виргилия на вопрос, предложенный ему Дантом выше (ст. 72–75).

Правосудие, подвигшее Бога создать место казни, побуждает грешников, как бы по собственному их желанию, занять уготованную им обитель.

Свою переправу через Ахерон Данте покрыл непроницаемою тайной. Поэт погружается в сон, во время которого чудесным образом переносится на другой берег, точно так, как в первой песни (Ада I, 10–12) он в глубоком сне входит в темный лес. В таком же мистическом сне возносится он к вратам чистилища (Чист. IX, 19 и дал.). Он засыпает также перед вступлением в земной рай (Чистил. XXVII, 91 и д).

Долина ужасных бездн. Архитектура ада так ясно определена в Дантовой поэме, что внимательный читатель без всякого дальнейшего описания легко может составить полную об нем идею. Впрочем, для того, чтоб читатели менее внимательные не затруднялись в составлении этой идеи (что возможно только по прочтении всей поэмы), мы предлагаем здесь краткое описание Дантова ада. Впоследствии мы будем говорить подробнее как об архитектуре и размерах ада, так и вообще о космологии Divina Commedia, причем к концу издания приложим необходимые рисунки. – Ад, по представлению поэта, согласному впрочем с верованиями средних веков, помещен внутри земли, так, что дно его находится в центре земного шара, который сам, по системе птоломеевой, составляет средоточие вселенной (см. прим. к Ад. I, 127 и II, 83). Это воронкообразная пропасть, прикрытая с верху шарообразным сводом, или корой обитаемого нами полушария. Воронка эта, опускаясь к центру земли, постепенно суживается и около земного центра оканчивается цилиндрическим колодезем. Внутренняя стена воронки разделена на уступы или ступени, которые в виде кругов опоясывают бездну. Таких уступов или кругов девять, из которых девятый составляет упомянутый выше колодезь: на них-то и размещены грешники по роду своих грехов, а в конце колодезя, на самом дне ада, погружен Люцифер. Каждый круг сверху ограничен утесистой стеной, к низу граничит с пустотой бездны. Чем ближе к центру, тем более суживаются концентрические круги ада, тем жесточе наказание. Седьмой круг, где наказуется насилие, разделен сверх того на три меньшие круга (gironi); восьмой же, в котором казнятся различные виды обмана, распадается на 10 также концентрических рвов или долин (bolge), но притом так, что все они соединены между собой утесистыми отрогами или мостами, идущими от стены вышележащего рва к стене нижележащего. Наконец, девятый круг или цилиндрический колодезь, в коем наказуется величайший грех по Данту – измена, состоит из четырех отделений. В XXIX и XXX песнях Ада есть указания, по которым можно вычислить размер всего ада и каждого круга в отдельности. – Нравственное значение архитектуры Дантова ада подробно изложено в ХІ песни. Чем тяжелее преступление, тем ниже в аду оно наказуется, так что величайший грех – измена казнится в девятом кругу, а виновник греха – Люцифер составляет центр земли и воспринимает наивеличайшее наказание. Все круги с уживаются к центру: это потому, что чем тяжелее преступление, тем реже оно встречается и, стало быть, тем меньше нужно места для помещения причастных ему грешников. По этой же причине, несметная толпа людей ничтожных занимает, как мы видели, самое обширное пространство; весь верхний объем адской воронки (см. примеч. к Ад. III, 21). Таким образом, геометрическое строение Дантова ада согласуется с его нравственным значением.

Здесь, у самого обширного отверстия пропасти, крики всего ада сливаются как у отверстия огромного рупора и превращаются в гром, прерывающий сон поэта. В более глубоких, отдельных кругах, этот общий гром криков уже не так явствен, потому что отражается выдающимися краями кругов. Копишь.

Данте называет подземный мир елптиий, потому что он лишен света истинного познания (см. пр. к Ад. III, 18).