Читать онлайн «Она и кошки». Страница 19

— Правда, красивые? Это Марио мне подарил на первую годовщину нашей свадьбы. Ему так хотелось отпраздновать встречу Тоски со своим Каварадосси, и он по такому случаю купил их на ярмарке, а потом заранее отдал вставить в рамки.

На гравюрах были изображены сцены из первой постановки «Тоски» в римском театре «Костанци».

— Кто знает, может, и мое призвание в искусстве, — вздохнула Тоска.

На стене рядом с гравюрами висели две написанные маслом картины в топорных рамах: на одной — гортензии в вазе, на другой — розы. Аляповатость этой мазни еще сильнее бросалась в глаза рядом со скромной элегантностью гравюр.

— Уродство, конечно, — тут же сказала Тоска. — Но это еще мамины, и мне жалко с ними расставаться. К вещам привыкаешь, даже некрасивые хранят тепло.

Затем с гордостью показала на три керамические фигурки — зеленого морского конька, розового осьминога и голубую рыбу, — «еще один подарок Марио».

Стол и мебель в гостиной были самые простые, штампованные, но взгляд не задерживался на них из-за множества разных безделушек и утвари. Ваза с лимонами рядом с сицилийской повозкой, опаловая лампа в стиле модерн бок о бок с керосинкой прошлого века, современный кофейный сервиз в окружении танцующих амурчиков под фарфор Каподимонте. С потолка свисала керамическая люстра в виде цветов и фруктов — свидетельство тонкого вкуса и скудных средств покупателя, удовлетворившегося хорошей подделкой под рококо. Но больше всего Тоске хотелось показать свои книги, аккуратно расставленные в небольшом шкафу, который был покрыт красным лаком.

— Марио его сам сделал, — похвасталась она. — У нас были и другие книжные шкафы, побольше, но их я оставила в Милане, здесь бы не поместились.

Перед выходом она достала все необходимые для сбора трав инструменты: ножницы, шпагат и круглые резинки. О мешочках и этикетках позаботилась Тони. Затем Тоска спросила, нельзя ли взять с собой двух братцев-котят.

— Они теперь почти все время у меня пасутся. А раз так, хотелось бы, чтоб и гулять они со мной вместе ходили, ведь, когда я изредка все-таки выбираюсь на пляж погреться, мне другой компании не найти.

День выдался на редкость ясный, по обе стороны видно все побережье: высокие мысы, бухты, островки. Извилистая береговая линия начиналась от маяка в Генуе и кончалась утесами на границе с Францией. Прозрачный воздух подрагивал от гуда шершней под аккомпанемент цикад. От смешения сотен ароматов само дыхание приобрело вкус смакуемого мелкими глотками напитка. Между кустами розмарина и можжевельника, мастики, земляники и гигантского вереска золотом сверкали цветы дрока, распространяя приторный запах, привлекающий рои ос и пчел. Тоска уверенно и сосредоточенно двигалась по небольшим полянкам среди олив, сосен и кипарисов (как «здешний гном», шепотом заметила Тони). Джиджи с удивлением обнаружил, что здесь есть практически все кулинарные приправы — рута, полынь, мальва, мята, тимьян, сальвия, душица, — они принесли домой целый запас специй для мясных и рыбных блюд. Тоска нашла даже дикий тмин для спагетти с сардинами по-сицилийски и ветки каперса: Тони поставит их в вазу, и, когда появятся бутоны, Тоска даст ей рецепт маринада.

Во время развлекательной прогулки Джиджи собрал материал для гастрономической рубрики, которая висела над ним, как невыполненное домашнее задание. Что же касается Пусси и Бисси, то они как выскочили из машины, так их и след простыл: поди разгляди эти зеленовато-серые комочки среди густых зарослей точно такой же окраски. Закончив сбор трав, Тоска, Тони и Джиджи посидели в тени оливковых деревьев, покурили, поболтали, и Тоска наконец отправилась на поиски котят, отказавшись от всякой помощи.

До них издалека долетал ее громкий радостный голос, она, словно певица, попробовала свои голосовые связки на этом просторе. В чередовании низких звуков с высокими и пронзительными не чувствовалось ни раздражения, ни тревоги. Джиджи и Тони слушали этот повторяющийся зов, уверенные, что домой им придется возвращаться без котят. Однако голос Тоски вдруг раздался где-то совсем рядом, и они поняли, что она уже нашла своих питомцев и разговаривает с ними, обещая им нечто более существенное, чем миндальное печенье, взятое для утоления кошачьего аппетита на свежем воздухе, среди стольких новых запахов.

Вскоре она показалась на повороте тропинки, которая вела от зарослей к проселочной дороге, под конвоем Пусси и Бисси. Беглецы то и дело снова принимались резвиться, но теперь далеко не забегали. В машине они уже обвыклись и проспали там до самого дома, лишь слегка вздрагивая от резких толчков. Когда они подъехали и Джиджи открыл ей дверцу, на тротуаре как раз стояли две женщины из местных, о чем-то беседуя. При появлении Тоски они мгновенно обернулись, прервав разговор. Тоска, словно королева со своей свитой, прошествовала под их взглядами, полными неприязни, готовой вылиться в сплетни. От внимания Джиджи, сценариста и режиссера всей прогулки, не ускользнула эта неожиданная мизансцена: сидя в машине рядом с Тони, он наблюдал, как Тоска, гордо расправив плечи, помахивает своим конским хвостиком, будто флагом; подруга же его с трудом удерживалась от смеха.

— Знаешь, кажется, мы с тобой ознаменовали новый этап в жизни Тоски: после упорного сопротивления наступило желанное освобождение!

Джиджи не ответил, погруженный в размышления о собственной судьбе: коль скоро мы такие, какие есть, можно ли сознательно избежать последствий однажды сделанного выбора, пусть чисто внешних, ведь до конца предугадать будущее никому не дано? Взять хотя бы Тоску: вот сейчас, судя по ее легкой, вызывающей походке, она переживает миг торжества, но он уверен, что эта женщина тут же сникнет, очутившись среди убогих декораций своей жизни. Он поставил себя на ее место и, как никогда, ощутил шаткость и уязвимость своего положения, которое явно сродни Тоскиному. Каждый рассказывает о прошлом, каким сам его видит, и при этом почти наверняка обольщается. Иллюзии могут длиться годами, пока наконец в один прекрасный день любовно выписанный радужный образ вдруг потускнеет, пойдет трещинами. Ты смотришь на то, что от него осталось, и только теперь понимаешь: таким он всегда и был на самом деле. Джиджи, когда вернулся в Италию после с трудом достигнутых, но от этого не менее эфемерных успехов в американском кино, испытал нечто подобное. Пришлось мучительно восстанавливать контакты с газетой. Главный редактор сменился, друзья погрязли кто в болезнях, кто в политике, и Джиджи почувствовал себя совершенно одиноким.

Но надо было как-то выкарабкиваться: у него было уже двое детей и масса обязательств перед бывшей женой.

Из Америки он посылал свои статьи в газету и думал, что, когда вернется, все пойдет по-прежнему. Но ситуация полностью изменилась, и Джиджи оказался перед непроницаемой стеной неприязни. Он несколько раз хотел плюнуть, бросить все к чертовой матери и все же, повинуясь необходимости, терпел и мирился с порой унизительными условиями работы. Понемногу неприязнь коллег ослабевала, но отдельные вспышки еще наблюдались. А когда ему предложили кулинарную рубрику в престижном журнале, Джиджи воспринял это как освобождение. То утро, когда он пришел к шефу подать заявление об уходе, Джиджи запомнил навсегда: было ветрено и пасмурно, в кабинете шефа витал терпкий запах мимозы, стоявшей в протухшей воде; веточки еще оставались зелеными, а пушистые цветы превратились в сухие бесцветные шарики. Твердым голосом, стараясь не выдать волнение, он объявил шефу о своем решении; тот только смерил его холодным взглядом. Выйдя из кабинета, он столкнулся с тремя «маститыми» коллегами. В разговоре с ними призвал на помощь все свое достоинство, когда они стали иронизировать по поводу его новой специальности. Он отшутился и ушел, чувствуя спиной их недоуменные взгляды. На улице вдруг заметил, что небо как-то странно поголубело, это в Милане бывает нечасто, но неутихающий ветер не сумел разогнать вместе с тучами тот гнилостный тошнотворный запах мимоз, и на душе у него скребли кошки. Еще бы, ведь задета его гордость. Шефу и коллегам глубоко наплевать, уйдет он или останется: в сущности, кто он такой, чтоб его удерживать, только лишняя ставка освободится. Джиджи, всеми силами стараясь сдержать нервное напряжение, размеренным шагом шел по миланской улице, которую любил больше всего, еще с тех пор, как начинал здесь работать. Достоинство — вот его единственное спасение. Он уходит и никогда больше не вернется: лучше любая, самая ничтожная работа, чем эти бесконечные интриги, ловушки, молчаливая враждебность и отчужденность.

Да, достоинство. Тоска обладает им в не меньшей степени, но кому оно нужно, кто его замечает? В то утро на спектакле, который он разыгрывал для себя самого под чистым миланским небом, в просветах между крышами Джиджи подумал: мое достоинство имеет значение только для меня, остальным начхать.