Читать онлайн «Обреченность». Страница 42

Командир немецкого танкового корпуса генерал Эберхард Август фон Макензен, осматривал в бинокль лежащую перед ним равнину.

Всего лишь пара километров отделяла немцев от стремительно несущейся на них казачьей лавы.

Через цейсовскую оптику генерал Маккензен видел, как сверкая клинками по бескрайнему полю, прямо на его танки мчатся тысячи всадников. Растянувшись на несколько километров над степью клубилась пыль. Казалось, что земля дрожит под ударами копыт.

Барон фон Макензен опустил бинокль, выдохнул:

— Боже мой! Кто командует этими безумцами? На месте русского командования я бы отдал его под суд!

Командир моторизованной дивизии «Лейб-штандарт "Адольф Гитлер"» обергруппенфюрер СС Йозеф Дитрих, рассмеялся:

— Барон, ну что вы право?.. Зато смотрите как красиво они идут на смерть. Прямо как уланы в Польше!

Слева и справа на немецкую колонну с шашками в руках и полной тишине неслись казачьи эскадроны.

Конница растягивалась, пытаясь взять в кольцо окружения вражескую мотопехоту. Но это продолжалось только мгновение.

Поморщившись Маккензейн приказал командиру 13й танковой дивизии уничтожить русских.

Генерал Дюверт немедленно развернул вдоль шоссе Покровское — Самбек колонну 93го моторизованного полка оберстлейтенанта Штольца.

Со стороны развернувшейся немецкой колонны, с лихорадочной поспешностью опорожняя диск за диском, ударил кинжальный огонь десятков пулеметов. Ударили танковые пушки и минометы.

Сотни снарядов и мин ударили по казачьей лаве. На полном скаку опрокидывались навзничь кони.

Краем глаза Мишка увидел, как жеребца командира эскадрона сбила какая-то обезумевшая лошадь, и капитан Головкин пулей вылетел из седла. Его накрыл копытами следующий ряд лавы и Мишка услышал дикий нечеловеческий крик. В середине лавы взрывы подняли вверх месиво из тел и комьев земли.

Возле тачанок пулеметчики и кучера рубили постромки, а цепи, переломанные кинжальным пулеметным огнем, уже захлебывались в собственной крови. Метались по рыжей от солнца степи испуганные кони.

— Хлопц-ы-ыыыы! Держись!.. Тачанок не кидать!.. К перелеску уходи… К перелеску, в божину креста мать! — кричал командир полка, привстав на стременах.

Казаки развернули коней и пошли с места в карьер, прижимаясь к гривам, подгоняя лошадей криком и ударами каблуков.

Оскалив зубы Мишка крикнул Степану:

— За мной держи! — и опустив шашку к земле, пустил коня в сторону от губительного огня.

Одним из недостатков гусениц танка Панцер -IV было то, что кишки и куски мяса слишком плотно застревали между траками. Экипажи немецких танков блевали, увидев на броне и траках куски человеческих кишок.

Это было самым неприятным на войне, чистить гусеницы танков и катки после боя. Чтобы очистить танки от крови их долго гоняли по неубранному полю, безжалостно вминая в землю колосья и стебли пшеницы.

Почти вся русская конница полегла в той мясорубке. Лишь остатки сотен выметнулись через перелесок на бугор. Мишка увидел, что все еще сжимает рукоять клинка. С трудом, трясущимися руками, вложил его в ножны.

Потом остановил лошадь, оглянулся и безотчетно бросил поводья. С бугра далеко виднелась тоскливая степь, на которую опускались вечерние сумерки. По всей степи насколько хватало глаз черной рябью лежали тела порезанных пулеметным огнем и передавленные гусеницами кони и люди. Яркими пятнышками крови рдели донышки кубанок, да сиротливо бродили оставшиеся в живых испуганные и раненые кони...

Шестнадцать оставшихся в живых всадников рысью уходили на восток. Темная ночь прятала и укрывала их своим одеялом. Скрипели подушки седел, резко и дробно били конские копыта о рыжую вытоптанную землю.

На иссиня-черном небе мерцали далекие звезды. Темнея обкусанным краем, светил украдкой месяц — казачье солнышко.

И крутились в голове у Мишки слова бабаниной песни:

Позади осталась смерть курносая,

Впереди смеется мне раскосое.

Волчье Солнце — Луна,

Волчье Солнце — Луна.

После боя бледный генерал Маккейзен спросил любимчика фюрера, Йозефа Дитриха.

— Ну что, натешились, барон? Получили удовольствие от зрелища?

Командир 13й танковой дивизии генерал-майор Вальтер Дюверт, командовавший отражением невероятной кавалерийской атаки у станции Кошкино, дождался своего суда.

После того страшного боя его каждую ночь неотвязно преследовал один и тот же кошмар. По бескрайней и порыжевшей от солнца степи мчались тысячи оседланных коней. Испуганные кони дико ржали. Громко и страшно кричали и хрипели изувеченные взрывами люди.

А за ними гонялись ревущие танки, с черными от крови бортами. Они рычали словно дикие звери, перемалывая гусеницами тела людей с остатками солдатского обмундирования.

* * *

Коней пришлось бросить. Нечем было кормить. Да и приметно было очень на конях. Сменяли в какой то деревне на харчи, картошку и сало.

Днем хоронились, отсиживались в лесу, да в оврагах. Иногда стучались в избы.

Мишка смотрел на небо — с детства знакомое, блеклое, молочно-голубоватое, горячее летнее небо. По нему шли облака, мелкие, размытые, неясные, такие прозрачные, что сквозь них просвечивала голубизна воздуха. И это огромное поле и это огромное знойное небо взывали в великой тоске, просили помощи у солдат, прячущихся по лесам. И облака шли с запада на восток, словно кто-то невидимый гнал огромное стадо белых овец по русскому небу, захваченному немцами.

А ночью они шли, стараясь нагнать отступающие и огрызающиеся части. И пшеница шумела, кланялась в ноги отступающим бойцам, просила и сама не знала, о чем просить.

— Если бы только мог, не слезьми бы плакал, а кровью! — говорил Мишка.— Собственной кровью — не слезами!

Босой бородатый старик, с мешком на спине, и идущий с ней светлоголовый мальчик встретившиеся им на пути молча смотрели на устало бредущих солдат и невыносим был укор в их застывших глазах — старчески беспомощных у старика, усталых и испуганных у ребенка. Так и остались они стоять, затерявшиеся в огромном мире.

Уже много дорог, деревень и поселков осталось позади. Разбиты были вконец сапоги, стерты ноги, голод и бессонница наложили свой отпечаток на лица отступающих солдат, но они упорно шли на восток. К своим. Через две недели скитаний вышли к нейтральной полосе.

Немцы всю ночь пускали осветительные ракеты. Изредка постреливали пулеметы. Но после полуночи ракеты начали взлетать реже, а потом, на какое-то время, и вовсе затихли. И все сразу потонуло в холодной тишине. Только звезды таинственно подмигивали в ночном небе, указывая дорогу к какой-то неведомой цели.

— Пора.- Сказал Мишка и первым пополз в темноту.

Они уже были на нейтральной полосе, когда прямо над ними, шипя, вспыхнули осветительные ракеты и их накрыло минами. Казалось, что это конец, вздыбившаяся от разрывов земля сейчас присыплет его навсегда. Но вот наступила тишина, от которой зазвенело в ушах. Мишка зашарил вокруг себя руками. Степка, где Степка? Единственная родная душа на всем белом свете.

Он нашел его под слоем земли на дне воронки.

Степка лежал, поджав ноги, будто ему было холодно, по-детски подоткнув руки под грудь.

— Стёп, — позвал Мишка, переворачивая товарища на спину. — Стёпа-ааа!

Тот молчал, будто заснул и видел сон, от которого невозможно оторваться, чтобы, проснувшись, не видеть действительности, голодной и тяжкой для его еще не вошедшего в мужскую силу тела. Сном без пробуждения.

И когда Мишка это понял, он завыл дико, по-звериному, хватая друга за плечи и пытаясь поднять.

— Встань! Слышишь, встань! Что я без тебя буду делать?

Голова болталась из стороны в сторону. Неожиданно из уголка рта вырвалась капля крови, набухла пузырем и, лопнув, красной дорожкой потекла по подбородку, покидая уже мертвое тело.

Подползли оставшиеся в живых. Их осталось трое.

Мишка не помнил, как они ползли через простреливаемое поле, как при ракете ныряли и прятались в воронках. Было ощущение холода, будто его сердце уже перестало биться и тело уже умерло.

Ночью они свалились в свои окопы. Бойцы охранения, матерясь и злобясь отобрали у них винтовки без патронов, а потом отвели к штабному блиндажу.

Они долго сидели на корточках перед дверью, обхватив колени руками, и молчали, уставившись в землю.

— Заведи их в землянку, - наконец приказал ординарцу комбат.

Капитан сидел за столом, здоровенный, красномордый, в сдвинутой на затылок шапке.

Рядом с ним сидел командир роты — высокий сутулый лейтенант, с тоскливыми и красными от бессонницы глазами.

Над столом горела фара, подключенная к танковому аккумулятору. На снарядном ящике в углу землянки притулился молоденький сержант радист, который монотонно вызывал «гвоздику». Рядом стоял котелок. Зеленая краска местами облупилась, белыми пятнами проглядывал алюминий.