Читать онлайн «Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.». Страница 63

Чичерин думал о телефонном разговоре с Владимиром Ильичем (случалось, они перезванивались по нескольку раз в день, обменивались письмами и документами, согласовывая их) и о последней встрече с ним. Насколько прозорлив и находчив был Ленин, с какой легкостью и умением выбирал решение, которое поначалу и удивляло, и вызывало решительный протест, но впоследствии, проверенное и испытанное жизнью, оказывалось единственным и самым мудрым для данного момента. Ленин всегда учил увязывать внутренние проблемы страны с проблемами внешнеполитическими. Владимир Ильич точно предсказал и изменения, происходящие в мировой экономической системе капиталистических стран, которые, расставшись с идеями реставрации старой России при помощи вооруженной интервенции, придут к необходимости вступать с ней в экономические, а следовательно, и все более крепнущие политические отношения. Владимир Ильич гениально предсказал Геную, подготовкой которой круглосуточно и был занят теперь НКИД. Советская Россия заявляла о своих международных правах. Прошла Вашингтонская конференция, Каннская конференция. Все громче раздавались голоса трезвых политиков: послевоенное переустройство мира требует всеобщего экономического сотрудничества. Капитализм делал первую уступку большевистским Советам. Уступка была вынужденная: капиталисты хотели торговать, им были нужны рынки сбыта...

На Неглинной и Петровке было многолюдно. Здесь особенно рьяно вылезала изо всех щелей всякая нечисть и накипь, считающая, что теперь, при нэпе, ей многое дозволено, теперь она — «соль земли». Зеркальные витрины, лоточники, расплодившиеся, как тараканы. Кокотки, чистильщики, подносчики, продавцы подпольного товара и просто мелкие и крупные жулики... Еще в декабре, во время переезда НКИД на Кузнецкий мост, Чичерин в очередной раз простудился. Обострился хронический фарингит, говорить стало трудно, временами душил кашель... Георгий Васильевич поежился, укутал горло... Всю эту раздражающую нэпманскую публику Чичерин старался не замечать. Просто мелькающие вокруг люди мешали сосредоточиться, думать о главном. А главным теперь была Генуя...

В конце января Чрезвычайная сессия ВЦИКа утвердила состав делегации. Чичерину поручалось возглавить специальную комиссию, созданную Политбюро ЦК РКП(б). А тут некстати обострение болезни. Владимир Ильич потребовал его немедленного ухода в отпуск. Чичерин решительно отказался, утверждая, что отпуск для него равносилен полному уходу: политически он несвоевременен, организационно невозможен. Несколько раз рассматривался этот вопрос. Было принято решение о предоставлении наркому отпуска лишь после завершения работы конференции. Чичеринская комиссия провела двадцать два заседания, по два-три раза в неделю. Различные наркоматы, Госплан, видные ученые и специалисты готовили отчеты и справки по историческим, экономическим, финансовым, правовым и другим вопросам. Георгий Васильевич ежедневно докладывал Ленину о состоянии дел и получал от него записки, содержащие не только указания по поводу дальнейшей подготовительной работы комиссии, но и по поводу смысла выступлений советских дипломатов уже в самой Генуе. Разрабатывалась «широчайшая (по выражению Владимира Ильича) программа», с которой советская делегация должна была сесть за стол переговоров. 28 февраля Центральный Комитет партии принял написанное Лениным постановление о задачах советской делегации на конференции...

«Ленин не едет в Геную!», «Не едет в Геную!» — крича и размахивая над головой газетой, пробежал полуодетый мальчишка. «Ллойд Джордж приглашает Ленина! Ленин поедет в Геную!» — кричал на углу Петровки и Кузнецкого другой продавец газет. Да, сенсация продолжалась, сенсация не утихала ни на миг. Старая лиса Ллойд Джордж предпринимал дипломатический демарш не случайно: британский «лев» хотел публичной дуэли с большевистским лидером, хотел предъявить ультиматум от имени Антанты только руководителю советского государства. Отвода, с одной стороны, аршинные заголовки газет всех стран: «Ленин принял приглашение», «Ленин едет в Геную», «Ленин приглашен». С другой — явное смятение, звериный вой белых эмигрантов: «На все приглашения каннских дипломатов признать большевиков мы отвечаем: „Никогда! Никогда! Никогда!’’»; предостережения фашистов: «Будем надеяться, что... Ленин останется у себя дома, а Италия не очутится под влиянием большевистского фанатизма». Простые люди в разных странах устали от войны, девальваций, лишений и голода. Они хотят спокойно жить под мирным небом, они ждут конференцию, которая должна стать началом мира на земле.

Итак, Генуя! Это экзамен. Это — самая серьезная проверка для всех звеньев аппарата НКИД, испытание и для него, наркома. Преодолевая недомогание, Георгий Васильевич продолжал работать. Работать круглосуточно — как и его наркомат, который действовал ежедневно все 24 часа. Менялись секретари. Менялись стенографы, переводчики и эксперты. Нарко»), переходя из кабинета в кабинет, диктовал по-русски, по-немецки, по-английски, по-французски. В те дни каждая справка, каждый документ, выписка из архивов проходили через его руки. Он сам занимался и подбором технического аппарата для советской делегации. Казалось, не было силы, способной изменить введенный им распорядок. Иностранные корреспонденты передавали из Москвы фантастические подробности об аскетической жизни и нечеловеческой работоспособности наркома...

Чичерин перешел на противоположную сторону Кузнецкого моста. Возле задней стены универмага «Мюр и Мерилиз» толпа густела и спрессовывалась... Минуя один из узких дворов на подъеме Кузнецкого моста, Чичерин заметил долговязого шарманщика в порыжевшем котелкё. Шипящая, нечеткая мелодия бетховенского «Сурка» звучала скорбно и жалостливо. Девочка лет десяти в двух платках поверх телогрейки, в больших, подвернутых у колен валенках, медленно кружилась вокруг шарманки, подпевая что было сил чистым, но слабым, непоставлснным голосом. Чичерин невольно замедлил шаг, присматриваясь. Его задержала музыка. Он подумал о Бетховене, затем, естественно, о Моцарте, о том, что его исследование боготворимого им композитора не продвинулось ни на йоту. В этот момент мелодия окончилась. Из форточек полетели во двор монетки, завернутые в бумагу и обрывки газет. Девочка, гораздо проворнее, чем танцевала, собирала их. Чичерин встретился взглядом с шарманщиком, смутился от желания тоже кинуть несколько медяков — их не оказалось в кармане, — и пошел дальше, думая о совещании в Коллегии, которое ему предстояло провести.

Очень разные по характерам я близкие по судьбам были его соратники по наркомату, профессиональные революционеры, собравшиеся здесь, в «корабле» на Кузнецком мосту, чтобы еще раз (уже в который!) обсудить ход подготовки к Генуе и наметить курс, который займет советская делегация, чтобы провести в жизнь, в статьи протоколов, временных соглашений, а то и договоров ленинскую линию...

Чичерин оглядел членов Коллегии. Они, действительно, были очень разные — Литвинов, Карахан, Красин, Иоффе и другие. Деловой, напористый Максим Максимович Литвинов — точен, аккуратен до педантизма, привык все доводить до конца, бывает упрям, неразговорчив, убедить его не просто, уже не раз возникали споры... Лев Михайлович Карахан — старейший сотрудник НКИДа, дверь в дверь жили они в «Метрополе» с наркомом, ходили друг к другу поздними вечерами, беседовали, пили чай. Единомышленник? Но он порой излишне мягок, углубляется в детали, в частности, которые мешают быстро понять общую ситуацию. Леонид Борисович Красин — человек особый. Политик, крупный инженер. Очень эмоционален, но умеет прекрасно сдерживаться. Отличный организатор, прекрасная память, широкие познания, весел и жизнерадостен, умеет оперировать фактами и цифрами. Он, пожалуй, сторонник английской ориентации. Разоренную войной Германию готов сбросить со щита, это его ошибка. Адольф Абрамович Иоффе — человек сдержанный, весьма «закрытый», похожий на мужика из-за простоватого лица и бороды лопатой. Впрочем, всегда безукоризненный костюм, очки в золотой оправе. Умница, участник Октября, член Петроградского Военно-революционного комитета, ставший дипломатом, полпредом в Германии. Ему-то как никому известна ситуация в стране. Его деловые контакты должны нам помочь. Настроен на укрепление связи с Германией, считает, именно в Германии возможнее прорвать цепь, связывающую капиталистические державы... Однако Иоффе бывает и трудно управляем. Порой ставит наркомат перед уже совершенными делами, перед фактами. А вернее — post faktum. Далеко не всегда считался он и с наркомом. Впрочем, это происходило раньше, еще в восемнадцатом году. Потребовалось прямое в адрес Иоффе указание Ленина о том, что послы без ведома наркома иностранных дел не вправе самостоятельно предпринимать решающие дипломатические шаги. Адольф Абрамович, как настоящий коммунист, воспринял критику, сделал выводы. Однако целиком ли он излечился от своего по-человечески понятного упрямства?..