Читать онлайн «Сашенька». Страница 26

В Грузии Цейтлины арендовали особняк разорившегося грузинского князя. К дому вела мощеная тропинка вдоль крутых склонов Святой горы.

Сюда частенько захаживали русские полковники и армянские миллионеры. Ариадна приветствовала их смехом, стоя на балконе в зарослях виноградника, в темноте поблескивали ее жадные белые зубы и темные глаза.

Ариадна больше в детскую не заходила. «Льюис и ребенок путешествуют с багажом», — говорила она.

Но сам Цейтлин, несмотря на занятость, бывал в детской и, казалось, предпочитал заглядывать туда чаще, чем в будуар супруги, где было полно офицеров и чиновников в сюртуках и цилиндрах, в сапогах, мундирах с погонами и орденскими лентами. В те дни детьми принято было восхищаться в гостиных и тут же уводить, но Цейтлин души не чаял в своей Сашеньке, он снова и снова целовал ее в лобик.

— Мне пора идти работать, — извинялся он. — Но ты такая сладенькая, милая Сашенька. У тебя щечки как персик, так и съел бы!

Как-то вечером, в редкий выходной, Лала надела свое лучшее платье, взяла зонтик и пошла прогуляться по главному проспекту мимо белого дворца наместника, где, как она слышала, Ариадна шокировала жен офицеров своим низким декольте и безумными танцами, от которых на ее плечах выступал пот. На улицах Тифлиса пахло сиренью и ландышами. Она, направляясь к Ереванской площади, миновала театры, здание оперы, особняки.

Лалу предупреждали, чтобы она была осторожна на площади. Вскоре она поняла почему: на шумных, грязных боковых улочках было не протолкнуться среди турок, персов, грузин и воинственных горцев в самых ярких и диких нарядах. Носильщики и водоносы волокли свои тележки.

Офицеры прогуливались с дамами, но ни одна женщина не совершала моцион одна. Не успела Лала и шагу ступить, как ее уже окружила разноголосая толпа мальчишек и коробейников, все наперебой предлагали свои товары: ковры, арбузы, тыквенные семечки, лобио.

Между водоносом-персом и мальчишкой-грузином вспыхнула драка, чеченец выхватил кинжал. Было часов семь вечера, но стояла дикая жара. Только Лала поддалась панике, как толпа расступилась и девушку втянули в фаэтон.

— Миссис Льюис, — сказал Самуил Цейтлин, одетый в английский спортивный пиджак и белые брюки, — очень смело, но и очень безрассудно с вашей стороны прийти сюда одной. Хотите посмотреть армянский базар? Одинокой даме там небезопасно, но очень интересно. Поедете со мной?

Одри заметила, что он держит трость с набалдашником в виде головы волка.

— Благодарю, но я лучше вернусь к Сашеньке.

— Мне отрадно, миссис Льюис, что вы так печетесь о моей единственной дочери, но с ней ничего не случится, если она часок побудет с Шифрой, — сказал Цейтлин. — Согласны? Тогда давайте прогуляемся. Со мной вам нечего бояться.

Цейтлин помог ей забраться в фаэтон, и они окунулись в вертеп. Грузинские мальчишки предлагали грузинскую еду, персы в фесках разливали воду из бурдюков; мимо прогуливались русские офицеры в галифе и мундирах с золочеными пуговицами; черкесы с саблями и патронташными сумками соскакивали со своих гнедых лошадей. Кричали водоносы: «Холодная вода! Холодная вода!», пьянил запах свежего хлеба, готовящихся овощей.

Цейтлин повел ее по крутым аллеям и темным уголкам базара, где пекли лаваши, армяне продавали ковры, татары — шербет; в задних комнатах сновали закутанные женщины, иногда они становились на колени на персидские ковры и молились Аллаху; старик еврей играл на шарманке.

Когда они гуляли, Лала взяла Цейтлина под руку — это показалось вполне естественным. В маленьком кафе у лотка с пряностями он купил ей ледяного шербета и бокал белого грузинского вина, прохладного, благоухающего, играющего на солнце.

Вечерело. Раскаленные улицы пахли горячими хачапури и армянским шашлыком, с балконов доносился звонкий женский смех, по мостовой цокали копытами лошади, было людно и таинственно. В темноте к ней прижимались мужчины. От выпитого вина кружилась голова.

Она промокнула платком лоб.

— Наверное, нам пора возвращаться домой.

— Но я вам еще не показал старый Тифлис, — запротестовал он, ведя ее вниз к подножию холма по маленьким извилистым улочкам со старыми домиками, окруженными пышными зарослями кустарника, с покосившимися балконами, оплетенными старым виноградом. На улицах не было ни души, будто они с Цейтлиным оказались в каком-то другом мире.

Коротким массивным ключом он отпер старые ворота. Появился старик сторож с окладистой бородой и дал Цейтлину фонарик.

Они оказались в заброшенном саду, утопающем в густом темном винограднике и зарослях жимолости, которая, казалось, источала дурманящий аромат.

— Я намерен купить этот дом, — сказал Цейтлин. — Напоминает замок из готического романа, правда?

— Да-да, — засмеялась она. — Мне на ум приходят женщины-призраки в белом… Как называлась эта книга Уилки Коллинза?

— Пойдемте в библиотеку. Вы любите книги, Одри?

— О да, месье Цейтлин…

— Зовите меня просто Самуилом…

Они вошли в вымощенный булыжником дворик, весь увитый виноградными лозами, достигавшими балконов. Цейтлин распахнул деревянные двери в холодный коридор, украшенный бронзовыми гравюрами. Они оказались в темной комнате с высокими потолками, декорированной деревянными панелями и темными кружевными шторами. Цейтлин зажег свечи в бронзовых канделябрах, и Одри увидела, что это библиотека, отделанная карельской сосной. Полки ломились от книг, еще больше громоздилось их на полу в центре комнаты, образуя стол, на них можно было сидеть, как на стульях. Стены был украшены удивительными диковинками: головами волков и медведей, старинными картами, портретами королей и генералов, чеченскими саблями, средневековыми мушкетонами, порнографическими открытками, социалистическими брошюрами, православными иконами, бюстами — дешевка вперемешку с бесценными экземплярами. Что ее обрадовало больше всего — тут стояли книги на разных языках: русском, английском, французском.

— Берите какие пожелаете, — разрешил Цейтлин. — Пока мы в Грузии, приходите и читайте, что заблагорассудится.

Их глаза встретились, оба отвели взгляд, потом вновь посмотрели друг на друга в угасающем свете этого благоухающего сада. Воздух был так густо насыщен запахами винограда и ткемали, что она едва могла дышать.

От Цейтлина исходил аромат лимонного одеколона, резкий запах сигар и терпкого вина. В то мгновение в старом доме в Тифлисе она была готова на все, вопреки пониманию того, что ее жизнь вновь будет загублена. Однако едва она подумала, что Цейтлин вот-вот ее поцелует, он внезапно отступил и пошел прочь. Они взяли фаэтон до Головинского проспекта.

На следующее утро, когда она привела Сашеньку в столовую на завтрак с отцом (мадам, разумеется, еще почивали), Лала была уже рада, что накануне он ее так и не поцеловал. Барон приветливо улыбнулся: «Доброе утро, миссис Льюис», приласкал дочь и продолжал читать в местной газете о ценах на грузоперевозки. Ни один из них больше не вспоминал о том вечере.

С той поры Лала целые дни посвящала Сашеньке, и у нее не было ни времени, ни желания заводить поклонников. Но за последний год Сашенька так быстро повзрослела! «Золотко» потемнело и похудело, превратилось в тихую и задумчивую девушку.

— Мы никогда не выйдем замуж, да, Лала? — как-то спросила Сашенька.

— Конечно же, нет.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Лала плохо разбиралась в политике, но недавно поняла, что ее место в сердце Сашеньки занял Карл Маркс. Она понимала, что это опасно, и ей становилось грустно. Она во всем винила хромого громогласного Менделя.

Каждую ночь, когда она гасила керосинку в маленькой спаленке на верхнем этаже в доме на Большой Морской, она видела сны, удивительные сны: их разговор с хозяином в грузинском саду и мгновения в библиотеке. Когда она ворочалась в постели, ее кожа пылала от радости воображаемых прикосновений его рук и губ, она представляла, что они обнажены, ее грудь прижимается к его груди, он ласкает ее, его рука проникает ей между бедер. Иногда она просыпалась, вся дрожа.

А теперь Цейтлин вдруг пригласил ее в ресторан.

— Я решил во что бы то ни стало вернуть свою дочь, а ты ее знаешь лучше, чем кто бы то ни было, — сказал он. — Давай встретимся вне дома и обсудим ее будущее. Уже поздно записывать ее в гимназию на Гагарина. Я подумывал об академии профессора Раева на Гороховой….

И вот ведь как все обернулось! Он ни слова не сказал о Сашеньке. Все произошло, как в волнующих мечтах Лалы, хотя она понимала: так не должно быть, она боялась нарушить привычное течение жизни. А если хозяин поступил опрометчиво, что станет с домашними, с ней, с Сашенькой?

Лала боялась перемен. Начало войны захватило ее: она стояла на Дворцовой площади среди сотен тысяч рабочих и крестьян, служанок и графинь. На балконе Зимнего видела государя, государыню, красавиц великих княжон и маленького цесаревича. Они благословляли народ. Обрусевшая Лала с восторгом пела «Боже, царя храни!», а с Невского доносилось: «Соловей, соловей, пташечка», — там маршировали бравые солдаты.