Читать онлайн «Суп из акульего плавника». Страница 9

В те годы в ресторанах, куда мы ходили, даже не было холодильников, поэтому пиво остужалось в ведрах с водой. Мясо и овощи каждый день закупали на рынке, и, если вы заказывали блюдо, а на кухне не было нужных продуктов, хозяин отправлял на рынок одну из девушек, и она все покупала. Угрей и прочую рыбу держали живыми на кухнях в баках с водой. Все, за исключением супов и некоторых блюд из мяса, которые требовалось долго готовить, подавалось тут же, и нам совсем не приходилось ждать. Инспектора из санэпидемнадзора хватил бы удар, если б он увидел требуху, которую готовят, взяв предварительно из ящика, не оборудованного ровным счетом никакими системами охлаждения. Примерно такая же была бы у него реакция, узнай он, что деревянные палочки используются тут неоднократно, или же попадись ему на глаза рукомойник, где промывают продукты, а повара ополаскивают руки. Впрочем, мы практически никогда не мучились животами.

Я сидела в «Бамбуковом баре» и смотрела, как официантки приносят клиентам за соседними столиками огромные блюда с рыбой и супы в загадочных глиняных горшочках. И чувствовала себя расстроенной. Два года в Лондоне я ходила на вечерние курсы китайского языка и еще два месяца училась в Тайбэе. А что в результате? Я даже не могу понять, что же написано в ресторанном меню. Учебники в университете, по которым нам предстояло учиться, навевали смертную тоску и были совершенно непригодными. Вместо того чтобы научить нас бытовой лексике, таким полезным словам, как жарить, тушить, побег бамбука, куропатка, нам приходилось зубрить иероглифы, от которых не было никакого проку. В частности, мы должны были запомнить имена героев и злодеев древнего эпического романа «Троецарствие» и уметь писать на древнекитайском названия той или иной колесницы, оружия или музыкального инструмента.

Зубрежка китайских иероглифов — вообще процесс довольно мучительный; тут едва ли до срыва не доходишь. Говорят, чтобы понимать написанное в газете, необходимо знать две-три тысячи иероглифов, а на деле их как минимум в два раза больше. Вот и приходится вбивать их в голову, писать знаки рядом за ряд в специально размеченных тетрадях-прописях либо на маленьких карточках, которые развешиваешь по стенам или же перебираешь за завтраком. И все же, несмотря на все усилия, большая их часть все равно вылетает из головы, улетучивается, словно вода в пустыне. Это воистину сизифов труд, тяжкий, неблагодарный, и именно по этой причине столько иностранцев, взявшихся за изучение китайского языка, в результате неплохо на нем говорят, но при этом не в состоянии ни читать, ни писать. Я решила не тратить понапрасну времени на зубрежку слов из произведений классической китайской литературы и перестала ходить как на уроки китайского языка, так и на пары, посвященные истории национальных меньшинств. Вместо этого я стала заниматься китайским с частным педагогом, а в оставшееся время посещала рынки и рестораны или же сидела в чайных, обложившись словарями и ксерокопиями меню местных заведений.

Я с самого детства любила готовить. И всякий раз, после того как мы всей семьей ездили отдыхать в Европу, пыталась воспроизвести рецепты тех заморских блюд, которые мне понравились больше всего. Однажды, уже будучи студенткой университета, я все летние каникулы постигала тонкости турецкой кухни. Меня пригласил погостить у себя два месяца друг семьи — турок-богач, занимавшийся производством фарфора, живший в Центральной Анатолии. Я была молоденькой девушкой, к тому же незамужней, так что жизнь в мусульманской семье накладывала серьезные ограничения. У меня не было возможностей изучить родной город гостеприимного хозяина, равно как и окружающие город земли, и значительную часть времени я провела дома вместе с его большой семьей. Вполне естественно, меня тянуло на кухню, а мой дневник пополнился рецептами фаршированных овощей, кюфты[10] и салата из портулака. От мамы я научилась угадывать, из чего и как приготовлено то или иное блюдо, распознавать травы и специи, изучая содержимое тарелки с дотошностью судебного пристава. Годам к одиннадцати мой выбор пал на профессию шеф-повара. Однако беговая дорожка образования уводила меня все дальше и дальше от детской мечты.

Ученикам, получающим в школе хорошие оценки, не поощряется сворачивать в сторону и устраиваться на работу в рестораны. Помню, как однажды в средних классах я рассказала учителю, что хочу стать шеф-поваром, и он недоверчиво рассмеялся. Жизнь шла своим чередом, я сдавала экзамены, прилежно работала и училась, делая то, чего от меня все ждали. Только оказавшись в Китае, в тысячах миль от дома, практически полностью отрезанная от своего прошлого, я получила возможность заняться именно тем, чем хотела. Хотя бы набраться сил и признаться самой себе, что никакой я не социально-экономический аналитик и даже не журналист, а повар. Я чувствовала себя в своей тарелке только на кухне, когда резала овощи, месила тесто или же заправляла суп. Росла же в Оксфорде, училась в Кембридже, работала в Лондоне, и везде меня поддерживали ниточки громких должностей и ученых степеней, которые позволяли окружающим по достоинству оценить человека. Но тут, в Китае, они превратились в пустой звук. Я была всего лишь одной из горстки тоскующих по дому иностранцев, пытающихся отыскать под ногами твердую почву в чужой стране с совершенно иной культурой, о которой, несмотря на учебу, мы знали крайне мало. Мне потребовалось некоторое время, чтобы все это осознать и принять, но в итоге это было самое лучшее из всего со мной произошедшего.

Для человека, которому от природы свойствен интерес к еде, Чэнду в середине девяностых представлял собой настоящий рай: потяни руку и возьми. На улочках города тут и там жители готовили ужин для своих семей на топившихся углем печках. Теплыми весенними вечерами воздух был напоен ароматами острой пасты из бобов и чили, сычуаньского перца и жасминового чая. В самой скромной из забегаловок подавали блюда китайской кухни, которые оказывались вкуснее тех, что мне доводилось пробовать в Лондоне. Каждый сычуанец без исключений обожал поговорить о еде и ее приготовлении. Мрачные, суровые таксисты тут же добрели, когда с подробностью начинали рассказывать мне о рецептах их любимых блюд. Супружеские пары средних лет, что с причмокиванием лакомились лапшой, служившей им обедом, предавались воспоминаниям о великих мастерах по приготовлению тофу, живших в далеком прошлом. Помнится, я как-то слушала радиопередачу, где ведущая с особенным чувством и чуть ли не с жадностью сообщала, какие радости ждут посетителей в том или ином ресторане города. Вкрадчивым голосом перечисляя казалось бы бесконечный список различных блюд, она любовно описывала их вкус и фактуру («Ах, говяжья требуха — такая хрустящая, такая сочная!»), а в интонациях ее голоса слышались неподдельное возбуждение и восторг. Словно ей едва удается сдерживаться. Такое поведение было весьма типичным для местных жителей, с которыми мне довелось свести знакомство. Однажды один мой друг, работавший шеф-поваром, сказал мне, что у жителей Чэнду хао чи цзуй — «рты, любящие поесть».