Читать онлайн «Последний из могикан». Страница 65

Враг же, который по счастливому стечению обстоятельств обманул бдительность разведчиков, редко встретит часовых около дома.

Поэтому, когда Дункан и Давид очутились среди группы детей, забавлявшихся играми, появление их было полной неожиданностью. Как только детвора заметила их, она разразилась дружным пронзительным предостерегающим криком и затем, точно по волшебству, скрылась с глаз пришельцев. Обнаженные смуглые тела припавших к земле мальчишек так хорошо гармонировали по окраске с увядающей травой, что сперва казалось, будто земля действительно поглотила их. Но когда Дункан пригляделся внимательно, он увидел, что на него отовсюду устремлены черные быстрые глаза.

Пытливые недружелюбные взгляды поколебали на мгновение решимость молодого человека, но отступать было поздно. На крик детей из ближайшей хижины вышли десять воинов, которые столпились у порога мрачной, воинственной группой, с невозмутимым спокойствием выжидая приближения чужих людей.

Давид, до известной степени привыкший к этому зрелищу, направился прямо к ним с твердостью, которую, по-видимому, нелегко было поколебать. Это была главная хижина селения – грубый шалаш из коры и ветвей. В ней происходили советы и сходки племени. Дункану трудно было придать своему лицу столь необходимое выражение равнодушия в момент, когда он пробирался между темными могучими фигурами индейцев. Но, сознавая, что жизнь его зависит от самообладания, он положился на благоразумие своего товарища, следом за которым шел, стараясь привести в порядок свои мысли. Кровь стыла у него в жилах от сознания непосредственной близости свирепых и беспощадных врагов, но он настолько владел собой, что ничем не выдал своей слабости. Следуя примеру мудрого Гамута, он вытащил связку душистого хвороста из кучи, сваленной в углу хижины, и молча сел на нее.

Как только гость прошел в хижину, воины, стоявшие у порога, стали также возвращаться туда и, разместившись вокруг него, терпеливо ждали, когда чужестранец заговорит. Многие индейцы стояли лениво и беспечно, прислонившись к столбам, которые поддерживали ветхое строение. Трое или четверо самых старых и знаменитых вождей разместились на полу немного впереди прочих.

Зажгли факел, вспыхнувший ярким пламенем, и в его колеблющемся красноватом свете из мрака выплывали то одни, то другие фигуры. Дункан старался прочесть на лицах своих хозяев, какого приема он может ожидать от них. Но индейцы, сидевшие впереди, почти не смотрели на него; глаза их были опущены вниз, что можно было истолковать и как почтение, и как недоверие к гостю. Люди, стоявшие в тени, были менее сдержанны. Дункан скоро заметил их испытующие и в то же время уклончивые взгляды; они изучали его лицо и его одежду; ни один его жест, ни один штрих в раскраске, ни одна подробность в покрое его одежды не ускользали от их внимания.

Наконец один индеец, мускулистый и крепкий, с проседью в волосах, выступил из темного угла хижины и заговорил на языке вейандотов, или гуронов; слова его были непонятны Дункану. Судя по жестам, которыми сопровождались эти слова, можно было думать, что они имели скорее дружелюбный, чем враждебный смысл. Хейворд покачал головой и жестом дал понять, что не может ответить.

– Разве никто из моих братьев не говорит ни по-французски, ни по-английски? – сказал он по-французски, оглядывая поочередно всех присутствующих в надежде, что кто-нибудь утвердительно кивнет головой.

Хотя многие повернули голову, как бы желая уловить смысл его слов, ответа не последовало.

– Мне было бы грустно думать, – проговорил Дункан по-французски, выбирая наиболее простые слова, – что ни один представитель этого мудрого и храброго народа не понимает языка, на котором Великий Отец говорит со своими детьми. Его огорчило бы, если б он узнал, что краснокожие воины так мало почитают его.

Последовала продолжительная, тяжелая пауза, в течение которой ни одно движение, ни один взгляд индейцев не выдали впечатления, произведенного этой речью.

Дункан, который знал, что молчание считается добродетелью его хозяев, с радостью воспользовался этим, чтобы собраться с мыслями.

Наконец тот же воин, который обратился к нему раньше, сухо ответил на канадском наречии:

– Когда наш Великий Отец говорит со своим народом, разве он изъясняется на языке гуронов?

– Он не делает разницы между своими детьми, какой бы ни был у них цвет кожи – красный, черный или белый, – ответил Дункан уклончиво, – хотя больше всего он доволен храбрыми гуронами.

– А что он скажет, – спросил осторожный вождь, – когда гонцы сосчитают перед ним скальпы, которые пять ночей назад находились на голове ингизов?

– Они были его врагами, – сказал, невольно содрогнувшись, Дункан, – и нет сомнения, что он скажет: «Это хорошо, мои гуроны – очень храбрый народ».

– Наш отец в Канаде так не думает. Вместо того чтобы, заботясь о будущем, награждать индейцев, он обращает свои взоры в прошлое. Он видит мертвых ингизов, но не гуронов. Что может это значить?

– У такого великого вождя, как он, больше мыслей, чем слов. Он заботится о том, чтобы на его пути не было врагов.

– Пирога мертвого воина не поплывет по Хорикэну, – угрюмо возразил индеец. – Его уши открыты делаварам, которые враждебны нам, и они наполняют их ложью.

– Этого не может быть. Слушай, он приказал мне, человеку, сведущему в искусстве лечения, пойти к его детям – краснокожим, живущим по берегам Великих Озер, – и спросить, нет ли у них больных.

После этих слов Дункана снова наступило молчание. Глаза всех одновременно устремились на него, как бы желая допытаться, правда или ложь скрывается в его заявлении, и такой ум и проницательность светились в этих глазах, что Хейворд содрогнулся. Но из этого неприятного положения его вывел только что говоривший с ним индеец.

– Разве ученые люди из Канады раскрашивают свою кожу? – холодно продолжал гурон. – Мы слышали, как они хвастаются, что их лица белы.

– Когда индейский вождь приходит к своим братьям белым, – уверенно возразил Дункан, – он снимает свою одежду из шкуры бизона, чтобы надеть предложенную ему рубашку. Мои братья раскрасили меня, и потому я хожу раскрашенным.

Сдержанный шепот одобрения показал, что этот комплимент племени произвел благоприятное впечатление на индейцев. Пожилой вождь сделал одобрительный жест, который повторили большинство его товарищей. Дункан начал дышать свободнее, чувствуя, что самая тяжелая часть его испытания прошла; а так как он уже приготовил простой рассказ, который должен был придать правдоподобие его выдумке, то его надежды на успех окрепли.

После молчания, длившегося несколько минут, которое индейцы хранили как бы для того, чтобы привести в порядок свои мысли и дать подобающий ответ на заявление их гостя, другой воин поднялся со своего места, приняв позу, которая свидетельствовала о его желании говорить. Но едва он раскрыл рот, как из лесу донесся тихий, но ужасный звук, а за ним немедленно последовал высокий, пронзительный крик, похожий на жалобное завывание волка. Эта неожиданная страшная помеха заставила Дункана вскочить со своего места и забыть обо всем, кроме впечатления, произведенного на него ужасным криком. В тот же самый момент воины толпой хлынули из хижины, и воздух огласился громкими криками, почти заглушившими ужасные звуки, еще звеневшие под сводами деревьев. Дункан, будучи не в состоянии владеть собой, сорвался с места и оказался в самой середине беспорядочной толпы. Мужчины, женщины и дети, старики, немощные и сильные – все вышли из хижины; одни громко кричали, другие с бешеной радостью хлопали руками – словом, все выражали дикую радость по поводу какого-то неожиданного события. Дункан, оглушенный криками, вскоре понял причину этого радостного возбуждения.