Читать онлайн «В небе Чукотки. Записки полярного летчика». Страница 37

К тому времени в полярной авиации уже был табель обязательного снаряжения самолета в Арктике. Табель предусматривал все основное, необходимое для обслуживания самолета, для подогрева и запуска мотора. Для экипажа полагалось иметь две запаянные банки с продовольственным НЗ. Чтобы взять больше груза, с общего согласия Пухов предложил оставить эти банки на базе. Охотно согласился и я, потому что в груз входили и продукты.

Воспитанники армейской школы полетов, мы больше всего боялись перегрузки самолета и скрупулезно учитывали каждый килограмм груза. О вынужденной мы имели представление чисто теоретическое. У нас отсутствовал собственный и не был известен чужой опыт полетов над необжитыми территориями.

В наличии имелся спальный мешок из собачьего меха, но спать в нем не предполагалось. Он служил Мите подушкой на металлическом сиденье. Только карабин не вызывал сомнений. Это явилось данью традиции, обычной для–новичков. Считалось, что Арктика кишит дикими зверями. И одеты мы отнюдь не для ночевки под открытым небом. Щегольские, но плохо греющие «чесанки», кожаные, на байке брюки, полушерстяной свитер, морской китель, короткая цигейковая куртка, шарф, шапка–ушанка с кожаным верхом. Комплект личного обмундирования завершали кожаные рукавички на байке. Сравнительно с нашими спутниками мы были раздеты.

Возмущение Янсона как–то пригасило радость от удачной посадки. Почти без слов мы с Митей разобрали вещи в багажниках, достали из груза Янсона два чайника и часть продуктов. Взяли и спирт, которым на 50 процентов разбавили воду в системе охлаждения мотора. Потом накрыли, как обычно, чехлами мотор и кабину, после чего принялись помогать старикам разводить костер и готовить пищу. В одном из чайников сварили хлебово из сгущенки, какао и печенья. Несмотря на попытки Щетинина шутками снять возникшее напряжение, поели молча. Я объявил, что для поддержания костра и охраны лагеря будем дежурить по два часа и что первую вахту я беру на себя. Щетинин и Янсон в своих мехах улеглись прямо на снег, лицом к огню, и быстро, совсем по–домашнему, стали посапывать. Митя забрался в спальный мешок, а я уселся у костра, протянув руки к огню.

Теперь я остался один на один со своими мыслями и мог не торопясь обдумать происшедшее.

Всего шесть часов отделяли меня от ясного утра в Анадыре. Сейчас это утро казалось чем–то бесконечно далеким, а я сам выглядел наивным юношей, черт знает почему возомнившим себя опытным и зрелым. Всего шесть часов, а как много я понял и пережил.

Вскоре я почувствовал, как мороз забирается под одежду, щиплет и жжет мое плохо защищенное тело, но я не шевелился, говоря про себя: «Так тебе и надо! Терпи, что заслужил!»

Еще в школе пришлось слышать, что корень учения горек. Всеми клеточками мерзнущего тела испытывая эту горечь, я размышлял:

— Сотни лет люди стремятся покорить Арктику. Сколько же моих предшественников, таких же самонадеянных, вот так же сидели у костра и думали о том же? Безвестные, безымянные, они оставили здесь свои кости на игрушки песцам и медведям. Неужто и нас ждет их участь?

ЩЕТИНИН И ЯНСОН

За два месяца жизни в Анадыре ближе всех мне пришлось познакомиться с Николаем Денисовичем Щетининым — начальником политотдела при Чукотском тресте.

Несмотря на свое высокое положение, Денисыч оказался человеком простым и доступным. Своей властью не кичился, к нам с Митей относился как к сыновьям, звал по именам. На его крупном лице самой запоминающейся деталью были мохнатые, длинные, как усы, брови. Они прикрывали глубоко посаженные глаза, и казалось, что Щетинину надо делать усилие, чтобы смотреть на собеседника. Но это впечатление проходило, как только поднимались эти занавески и открывались его светлые глаза. Они смотрели, вопреки ожиданию, доверчиво и расположенно. Сутулый, крупный, длиннорукий, он начинал представляться добрым и сильным медведем.

Ранее я рассказал об изобретателе Гроховском. И прежде и теперь я считаю, что на таких одержимых стоит мир, что партия коммунистов тем и сильна, что таких людей в ней много. И вот на другом конце земли встречаю коммуниста, олицетворившего в моих глазах силу и ум партии совсем с другой стороны. Если Гро–ховский имел дело с непознанными состояниями природы, создавая новую технику, то Щетинин общался с самым нежным творением природы —• с душой человека. И добивался успеха.

Помнится разговор, свидетелем которого стал случайно, явившись в политотдел, чтобы определиться на партийный учет. При мне к Щетинину пришел камчадал Артамон Шитиков из Усть–Белой.

— Насяльник, я к тебе присел.

— Здравствуй, Артамон, рад тебя видеть! Как живешь?

— Ой, плохо, насяльник. Омманул Артамоску плохой селовек. Совсем омманул.

— Да как же так! А ну–ка говори, что за человек, мы ему тоже плохо сделаем.

— Три боськи кеты веял, боську икры, а дал два литра спирта. Мало, однако!

— Ай–яй–яй! Да кто же это?

— Витька Саломасин, вот кто. Однако, он уедет завтра, догонять нельзя будет, сегодня надо!

Как выяснилось из дальнейшего разговора, прораб строителей, работавших по нарядам Чукоттреста в совхозе «Снежное», Саломахин, возвращаясь в Анадырь, подпоил камчадала и увез значительную часть его летней добычи. Литр спирта тогда стоил (на руках) двести рублей, а килограмм кеты рубль. Проспавшись после пьяной ночи, Артамон бросился вдогонку на своей лодке. От Усть–Белой до Анадыря по реке более трехсот километров, и я подумал, что действительно здесь сто верст не расстояние.

Щетинин немедленно разыскал Саломахина, устыдил его и добился расчета с камчадалом по государственным ценам. Артамон не хотел денег и добивался еще спирта, но тут уже Щетинин воспротивился. Он дал возможность Артамону отовариться на анадырской фактории, куда только что завезли новые товары. Артамон уехал, довольный и гордый знакомством с хорошим «насяльником».

Народы Чукотки беспощадно угнетались из поколения в поколение. Царский чиновник, американский торговец, русский перекупщик… Любой из них мог отнять за бесценок охотничью добычу, даже жену или дочь, и управу найти было невозможно.

Аборигены стоически относились к нашествию на их землю несправедливости. Они убедились на опыте, что жаловаться некому и что, кроме новых унижений, это ни к чему не приводит. Только при Советской власти эта безропотность стала давать трещины. Медленно, но верно просыпалось в людях долго подавляемое чувство человеческого достоинства. Интересно отметить, что ощущение справедливости новой власти олицетворялось чукчами и камчадалами вначале в отдельных лицах. Одним из них в ту пору и стал Щетинин.