Читать онлайн «На берегах таинственной Силькари». Страница 16

Эту тайну разгадали только после революции, когда нашли подлинные письма Сазонова. Они хранились в Иркутском жандармском отделении. Люся подстроила свое выселение из Горного Зерептуя, а письма Сазонова передала жандармскому полковнику Познанскому. Родственникам же погибшего она отвезла конверт с чистой бумагой.

Люсю-Ворону расстреляли после революции под Ленинградом. А Василий Матвеевич Серов, принимавший активное участие в революции, был замучен семеновцами в Чите. Его имя носит сейчас одна из улиц города.

Многие сотни революционеров отправило царское правительство на Нерчинскую каторгу. Были здесь народники и народовольцы, эсеры и анархисты. Были и такие несгибаемые большевики, как Емельян Ярославский, Феликс Кон и другие.

Эсеры пытались мстить царским тюремщикам за жестокие порядки на каторге, устраивая на них самую настоящую охоту. Но на место убитых приходили другие, и все в России шло как прежде.

А большевики создавали и в тюрьмах марксистские кружки, вооружая узников теорией научного коммунизма. Этим они, без шума и исподводь, сделали гораздо больше для революции, чем эсеры с их эффектными погонями, шумными выстрелами и взрывами самодельных бомб.

В Каре отбывали каторгу Виктор Обнорский и ткач Петр Алексеев. Это он сказал на суде пророческие слова: «Подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда, и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!» Председательствовавшему тогда на суде сенатору Петерсу не удалось заставить его замолчать. Не удалось ему на следующем процессе заставить замолчать и. Ипполита Мышкина. За это его заменили другим председателем — Дрейером. Впоследствии Дрейер судил известного революционера Нечаева, отправил на виселицу Александра Ульянова.

По-разному сложились судьбы узников Нерчинской каторги. «Старожил» каторги, бывший студент-медик из Киева, Павел Иванов был в конце концов выпущен в вольную команду. Когда в Кадае и Горном Зерентуе началась эпидемия брюшного тифа, он дни и ночи проводил у постелей больных, пока сам не заразился тифом и не умер.

Виктор Обнорский умер после революции в Кузнецке, а Петр Алексеев не дождался ее: его убили в Якутии.

По-разному сложились и судьбы нерчинских тюремщиков. Губернатор Кияшко перед февральской революцией 1917 года оказался в Семиречье. Когда к власти пришло буржуазное Временное правительство, этот палач не постеснялся прислать в Читу письмо с просьбой походатайствовать, чтобы его снова сделали забайкальским губернатором. Забайкальцы письмо писать отказались, а в Семиречье сообщили, что Кияшко был усмирителем Нерчинской каторги. Испугавшись дальнейших разоблачений, Кияшко бежал под защиту казачьих войск. Но казаков разогнали солдаты пулеметной команды. Кияшко поспешно выехал в Ташкент, и там, в крепости, озлобленные солдаты закололи его штыками…

Головкин после революции служил у Колчака. Арестовать его удалось только в 1925 году. По приговору Московского суда он был расстрелян.

Высоцкий, из-за которого отравился Сазонов, после революции перебрался в Петроград и устроился десятником на Путиловский завод. Затем он вернулся во Владивосток за семьей, достал вагон и загрузил его мебелью, сделанной руками заключенных. В последнюю минуту его арестовали и повезли в Иркутск. В вагоне между Читой и Иркутском он повесился, испугавшись суда.

От царской власти народу нечего было ждать милостей. Чиновники на местах и в центре заворовались, погрязли в махинациях и взятках. Чего уж тут было искать защиты от хапуг и взяточников, если сам царь сказал, что взятки для полицейского — только приработок.

Нельзя, конечно, сказать, что в царском государственном аппарате совсем не было честных, порядочных людей. Они были. Но в этом заворовавшемся союзе управителей и чиновников они выглядели белыми воронами.

На Карийской каторге, например, служил одно время комендантом полковник Кононович. Это был честный и порядочный человек. Один заключенный даже написал о нем в письме: «Я чрезвычайно удивлен, что не всякий русский полковник непременно — животное».

Это письмо, конечно, перехватили жандармы. От полковника потребовали объяснений. Кононович не выдержал: «Не мог же я извиняться, что меня назвали человеком, а не животным!»

С Кары его, конечно, убрали и назначили атаманом Забайкальского казачьего войска. Он поселился в Нерчинске. Здесь он увидел, как обкрадывают государство и друг друга офицеры и чиновники. За взяточничество, за незаконное освобождение от военной службы сынков золотопромышленников и купцов он подал на них в суд. Но они подкупили следователей, и те, оправдав жуликов, оклеветали самого полковника.

С большим трудом удалось Кононовичу добиться нового расследования. Комиссия собрала неоспоримые доказательства преступлений чиновников и офицеров. Над ними вскоре должен был состояться суд. Но в одну из ночей «вдруг» загорелся дом Кононовича, ему и его семье едва удалось спастись. Все имущество, конечно, сгорело, сгорели и документы, которые он держал дома, справедливо опасаясь, что из канцелярии их могут выкрасть.

В конце концов честного полковника отправили на Сахалин, где сделали начальником уголовной каторги.

С ним там потом встречался Антон Павлович Чехов и очень тепло о нем отзывался.

Однако таких «белых ворон» среди чиновников и офицеров в России было мало, и не они определяли политику. Надеяться на то, что царь когда-нибудь улучшит крестьянам и рабочим жизнь, не приходилось. На бога надежды не было никакой: служители церкви сами обирали народ и помогали это делать другим. Герои помочь не могли тоже. Они жертвовали своими жизнями, но положение народа от этого не менялось. Надо было добиваться освобожденья «своею собственной рукой».

К этому и призывали русские революционные марксисты во главе с Владимиром Ильичом Лениным.

Они создавали марксистские кружки, в которых объясняли рабочим законы развития общества. А потом создали и партию рабочего класса. Только тогда она называлась не Коммунистической, а Российской социал-демократической рабочей партией (РСДРП).

В создании и сплочении партии огромную роль сыграла созданная Владимиром Ильичом Лениным газета, эпиграфом для которой была взята строчка из стихов декабриста Одоевского: «Из искры возгорится пламя», написанного в Чите.

Газета так и называлась «Искра». Печаталась она за границей, а в Россию ее привозили верные люди. Проделав долгий путь из Лейпцига, Лондона или Женевы, «Искра» попадала даже в далекую Читу. Партия сплачивала рабочих для организованной борьбы с царизмом.

В начале 1901 года в Петербурге и нескольких других городах рабочие большими колоннами вышли на улицы с лозунгами «Долой самодержавие!»

На следующий год такие демонстрации повторились. И хоть далеко было Забайкалье от Москвы и Петербурга, здесь тоже появились марксистские кружки и революционно настроенные рабочие. А перед Первым мая в Чите на заборах, под окнами домов, в подъездах появились листовки. На них была изображена своеобразная' «пирамида». В верхнем ее «этаже» восседали царь с царицей, под ними — министры, под министрами — попы, а под попами — солдаты с ружьями. Каждый «этаж» был снабжен соответствующей подписью: «Мы царствуем над вами», «Мы управляем вами», «Мы морочим вас», «Мы стреляем в вас». А внизу было напечатано: «И настанет пора, и проснется народ, разогнет он могучую спину».

Потом появились новые прокламации, о тяжелой жизни рабочих в других городах, о том, что рабочем надо объединять свои силы.

Многих обывателей эти прокламации испугали. Особенно перепугался начальник железнодорожных мастерских (теперь ремзавод) Макулевич. Только что рабочим стало известно, что он украл из кассы 1200 рублей, и он боялся, что ему будут мстить.

Некоторые с окраины перебрались в город и стали просить защиты у губернатора.

Губернатор в Чите был новый — Надаров. Его перевели сюда из Приамурья, а старого отправили в Туркестан.

Надаров первое заявление в Чите сделал по поводу буддийского храма: «На месте этого дацана давно следовало открыть кабак». И этим сразу понравился архиерею.

С бурятами и эвенками Надаров был очень груб, всем просителям говорил «ты». Во многом он был похож на уже известного нам Ильяшевича. Когда тому робко указывали на незаконность какого-либо распоряжения, он брал том свода законов Российской империи, садился на него и говорил: «Закон тебе надо? Видишь, где у меня закон!»

Когда Надарову принесли листовки, он тоже не на шутку испугался. Гарнизон был поднят на ноги, пушки приготовлены к бою, но никакой революции не произошло. Просто сто пятьдесят рабочих собрались Первого мая в лесу на маевку. Войскам и полиции было не до них: они патрулировали по городу и соскабливали с заборов листовки. Тут уж власти не скупились: за каждую принесенную прокламацию они платили по десять рублей!