Читать онлайн «Журнал «Вокруг Света» №02 за 1988 год». Страница 15

К сожалению, мы опоздали на сентябрьские конские игры-гукс, напоминающие кавалерийский бой. Вначале отдельные смельчаки вырываются вперед и бросают дротики в противника, а те отражают их щитом. Но вот бой делается общим: всадники скачут навстречу друг другу, в воздухе свистят дротики, иногда они щелкают о шиты, иногда сбивают всадников на землю. Дротики без наконечников, но могут пробить щит, нанести увечье.

Знаменитый военачальник Менелика II, рас (дословно это означает «голова», но значит и «князь».— В. Л. ). Гобана, галла по происхождению, присоединивший к Эфиопии галласские земли Харэра в конце прошлого века, замечательный кавалерист и храбрец, погиб, сбитый с лошади, во время игры в гукс.

Лучшая конница у Менелика была галласской — ею любовался поэт Гумилев:

Как саженного роста галласы, скача

В леопардовых шкурах и львиных,

Убегающих страусов рубят с плеча

На горячих конях исполинах.

В записях Гумилева вместо даты потери независимости Харэра поставлено многоточие. Этот год, который не успел проверить исследователь,— 1887. И дальше идет фраза: «В этом году негус Менелик в битве при Челонко в Гергере наголову разбил харарского негуса Абдуллаха...» Все написания названий, естественно, авторские, следует лишь оговорить, что Абдуллах был не негусом, а эмиром. Так пал Харэрский султанат, в истории которого много примечательных страниц.

Поэт Гумилев восхищался «величавой простотой абиссинских песен и нежным лиризмом галласских» и, без сомнения, много их записал, так как ссылается в своем дневнике на приложение (оно пока не найдено.— В. Л.), в котором текст дается в русской транскрипции, и приводит для примера галласскую песню, где воспевается «Харар, который выше земли данакилей...».

В галласских военных песнях, народных преданиях запечатлена одна удивительно колоритная фигура, пожалуй, самого знаменитого правителя в истории независимости Харэра. Человека, который вел в середине XVI века опустошительную «священную войну» с Эфиопией. Это Ахмед аль-Гази, прозванный Грань-Левша, объявивший себя имамом и бросивший в глубинные районы христианской Эфиопии армии мусульман. Могучая фигура Граня с саблей в левой руке сеяла ужас в стане эфиопских войск, и народная фантазия приписывала ему сверхъестественные качества.

Еще во время экспедиции Гумилева жители могли показать следы его сабли на камнях или источник в скалах, появившийся после удара копья Граня.

От огня и меча — а есть сведения, что войска Граня имели еще и пушки,— гибли церкви и монастыри, замечательные рукописи и иконы. К Харэру потянулись колонны невольников, стада скота, караваны с награбленными тканями, золотом, слоновой костью, драгоценными камнями. Обозы с трофеями подчас мешали движению армий. В узком проходе между скалами, который и сейчас показывают в Эфиопии, Грань-Левша однажды остановил войска и приказал рубить головы всем, чьи мулы, обремененные добычей, не смогут пройти через скальный проход.

Только португальская пуля из мушкета одного из стрелков отряда Криставана да Гама (сына известного мореплавателя Васко да Гамы), сражавшегося на стороне эфиопского императора, оказалась смертельной для имама Ахмеда-ибн-Ибрахима аль-Гази. Место, где погиб Грань, до сих пор зовется Грань Бэр — «Ущелье Граня». Тридцатилетняя война продолжала опустошать земли Эфиопии и Харэрского султаната, начались эпидемии холеры и оспы.

По длинной и светлой эвкалиптовой аллее мы приближаемся к воротам тысячелетнего Харэра. «Уже с горы Харар представлял величественный вид со своими домами из красного песчаника, высокими европейскими домами и острыми минаретами мечетей,— писал Гумилев.— Он окружен стеной, и через ворота не пропускают после заката солнца».

На эти приземистые ворота в невысокой стене можно и не обратить внимания, если не знать, сколько они помнят и что они видели. Много богатых караванов прошло через них. Мулы воинов Грань-Левши везли награбленные сокровища из далеких эфиопских земель, брели измученные рабы, захваченные неистовым имамом. В последний год тридцатилетней войны, не принесший Харэрскому султанату ни славы, ни процветания, молодой Hyp, возглавивший войска после гибели Граня, бросил к ногам его красавицы вдовы, в которую был страстно влюблен, голову павшего на поле боя эфиопского императора. В те дни, проходя через ворота, жители Харэра отворачивались от высокого столба с обезображенной головой юного императора Гэлаудеуоса, горестно шепча: «Жестокая казнь навлекла на всех нас небесную кару: засуху, голод, болезни...»

Через крепостные ворота Гумилева беспрепятственно впустили в город, показавшийся ему Багдадом из сказок Шахерезады. Накопилось много неотложных экспедиционных дел (подготовка каравана, хлопоты с пропуском оружия через таможню, оформление разных нужных бумаг), и пришлось задержаться. Гумилев с удовольствием ходил по извилистым ступенчатым улочкам, присматриваясь к быту и нравам жителей разноязычного города.

...Оставив машину на площади у древних ворот — в старом городе и сейчас не везде проедешь,— я решил побродить по узким улочкам, сжатым домами и высокими стенами, сложенными из крупного камня. За ними слышались голоса, женский смех и плеск воды. В спрятанных от праздного взора жилищах была замкнута иная, непонятная постороннему взору жизнь. Сквозь приоткрытые узкие калитки мелькали в крохотных двориках обрывки житейских сценок: девушка набрасывала на веревки цветные полотна и ковры; на очаге дымился котел с пряным варевом; дети тянули ослика с огромной поклажей. Тяжелые деревянные двери вели в таинственное нутро молчаливых домов. Свернув за угол приметного дома с башенкой, я оказался в крохотном проулке: на белизне стен легкие тени резных листьев, солнце слепит глаза, сухой запах пыли, безмолвие... Вечный город — Гумилев любил толкаться среди люда на площадях, поторговаться из-за приглянувшейся старой вещи на базарчиках. Пока его спутник Сверчков гонялся за насекомыми, крошечными красными, синими, золотыми красавцами в окрестностях города, Гумилев собирал этнографическую коллекцию. «Эта охота за вещами увлекательна чрезвычайно,— помечал он в дневнике,— перед глазами мало-помалу встает картина жизни целого народа, и все растет нетерпенье увидеть ее больше и больше». Гумилев копался в темных улочных закоулках в поисках старья, не дожидаясь приглашения, заходил в дома осмотреть утварь, старался понять назначение какого-либо предмета. Как-то купил прядильную машину. Чтобы понять ее устройство, пришлось заодно разобраться и в ткацком станке.

В записках Гумилева есть сценка с юмористическими, психологически точными деталями, которую можно было бы назвать так: «Как меня пытались обмануть при покупке мула». Сейчас, как и тогда, специальных «мулиных ярмарок» нет, но на базарах продают все — от коров и лошадей до ынджера — блинов из муки тэфа, которыми угощали Гумилева гостеприимные галласы. Правда, поэт пробовал толстые черные блины, а нас усадили перед плетеным столиком, на котором высокой стопкой лежали такие же блины, но белейшие и тонко раскатанные. Такие раскрашенные столики, корзинки, шкатулки, подносы весьма искусной работы нам предлагали на харэрских базарах мастера. Их изделия из соломы, тростника, лозы известны по всей стране.

Узнав, что католическая миссия готовит переводчиков из местных жителей, Гумилев знакомится с ее воспитанниками, чтобы выбрать помощника для экспедиции. Правда, при этом не удерживается от ироничного замечания: «Они отдают свою природную живость и понятливость взамен сомнительных моральных достоинств». Раскланиваясь на чистеньком дворе, напоминавшем уголок французского городка, с тихими капуцинами в коричневых рясах, беседуя с монсеньером, епископом галласским, предполагал ли Николай Гумилев, что ранее тут уже бывал другой поэт? Вряд ли. В «харэрской тетради» упоминается имя лишь Бодлера. Как жаль, что Николай Гумилев не мог знать о поэте, прожившем в Харэре долгих и мучительных десять лет. В трудные минуты поэт советовался с епископом Жеромом, чуть ли не единственным близким здесь ему человеком. Поэта звали Артюр Рембо. Да был ли хоть с кем дружен неистовый скиталец Артюр Рембо, по выражению Гюго, «Шекспир-дитя»?

Есть некая предопределенность судеб двух поэтов: оба стремились в Африку; у обоих пересеклись пути в крошечной точке великого континента, в Харэре, хотя с разницей в двадцать лет; оба увлекаются судьбой одного и того же народа галла, причем Рембо даже пишет исследование о жизни галла и представляет его в Парижское географическое общество.

Но какие разные цели преследовали они! Гумилев едет в Африку как ученый-исследователь, а двадцатичетырехлетний Рембо, начитавшись книг о конкистадорах и африканских сокровищах, покидает Францию, чтобы нажить «свой миллион».