Читать онлайн «Журнал «Вокруг Света» №11 за 1973 год». Страница 8

На желто-золотых соломенных циновках никакой мебели. Только низкий полированный столик с единственным цветком в высокой керамической вазе, изогнувшим стебель так грациозно, что невольно подозреваешь в горничной, которая поставила этот цветок, выпускницу художественного вуза. В простенке свисает «какэмоно» — длинный и узкий свиток. На белом фоне ветка сосны. Кажется, что дунет ветерок, и ветка шевельнется, и, ожидая этого, не можешь отвести от нее глаз. Номер гидов так и назывался: «Сосновый».

Облачившись в ночные кимоно, трое студентов лежали на полу. Когда настанет время укладываться спать, постели им расстелют прямо на циновках. Четвертый студент, сидя на корточках, что-то декламировал. Один из студентов следил по толстой книге и поправлял, когда товарищ ошибался.

— Готовитесь к концерту самодеятельности? — спросил я.

Студенты подняли удивленные лица, а тот, что держал книгу, захлопнул ее и подал мне. Кант. «Критика чистого разума», — прочел я на обложке.

— Через неделю семинар по философии Канта, вот мы и занимаемся, — объяснили студенты.

Я вернулся в XX век.

Студенты подвинулись, освобождая мне место, я опустился на циновку, и сидевший на корточках студент, прикрыв веки, продолжил певуче и негромко:

— В метафизической дедукции априорное происхождение категорий вообще было доказано их полным сходством...

— Не сходством, а совпадением, — прервал студент с книгой в руках.

— Да, да, верно, — декламировавший Канта студент открыл глаза. — ...Было доказано их полным совпадением со всеобщими логическими функциями мышления.

Я слышал, что зубрежка — основной метод обучения в японских учебных заведениях, знал, что многие преподаватели всерьез считают: заучивание наизусть позволяет проникнуть в глубь предмета, и все же чтение на память целой главы из Канта повергло меня в изумление.

Когда студенты сделали перерыв, разлили по чашкам зеленый чай и закурили, я спросил:

— Ну а сами-то вы как относитесь к такому изучению философии?

— Тут ничего не поделаешь, — безразлично ответил один.

— У нас считается признаком особой образованности и высокой воспитанности не высказывать собственного мнения и дословно повторять то, что написано в учебнике или сказано преподавателем, — добавил другой. В словах его явственно прозвучала горечь.

«Вот она, причина, почему те, в Киото, — Итиро Иосида, «революционный бунтарь», «борец за чистоту марксизма» и «боец революции», и те, что устроили резню на горе Харуна и захватили пансионат «Асама сансо», не смогли критически отнестись к маоистским идеям», — подумал я. Они просто заучили их, не увидев в маоизме ни антинаучности, ни антиисторизма. Вспомнился газетный отчет о судебном заседании, разбиравшем дело «Рэнго сэкигун». Судья предложил «рэнгосэкигуновцу» изложить свои политические взгляды, но тот не смог, как написано в отчете, «свести концы с концами, и назначенный судом адвокат вынужден был помочь ему привести в порядок аргументы».

Студенты отложили Канта, и завязался разговор. Скоро я узнал, что все они выходцы из так называемого «среднего слоя» — из семей служащих, мелких торговцев; что с настоящим трудом не соприкасались — временная работа гидами на выставках, продавцами в универмагах в период бойкой предновогодней торговли не в счет; что в рабочем коллективе никогда не бывали. Эти четверо не входили в прогрессивные молодежные организации, работающие под руководством коммунистической или социалистической партий, хотя я почувствовал, что в них бродит дух протеста, правда, , неосознанного. Этот дух протеста, случалось, приводил их в колонны студенческих демонстраций. «У нас есть революционный опыт», — гордо сказал декламатор Канта. Однако оказалось, что «революционный» опыт исчерпывался стычками с полицией во время волнений в университете. И я подумал: таких несложно увлечь «архиреволюционными», лозунгами, на которые столь щедр маоизм.

Репортаж в «Сюкан асахи» заканчивался комментарием известного японского писателя Сэйтё Мацумото. «Никого так не обрадовали массовые убийства, осуществленные «Рэнго сэкигун», как существующий режим», — написал он. И это действительно так. власти немедленно поставили знак равенства между выступлением «Рэнго сэкигун» и рабочими забастовками, митингами, демонстрациями, чтобы получить возможность применять против трудящихся «закон о предотвращении мятежей». Орган ЦК Компартии Японии газета «Акахата» назвала действия групп, подобных «Рэнго сэкигун», провокационными, служащими предлогом для того, чтобы разгромить массовые движения рабочего класса.

В огромной — с волейбольную площадку — комнате тесно, шумно и накурено. Казалось, я очутился в зале ожидания на вокзале, когда поезда выбились из графика. Разница заключалась лишь в том, что люди здесь хорошо знали друг друга и появление каждого нового человека вызывало приветственные возгласы находившихся в комнате. Помещение отличала от вокзала и необыкновенная чистота — пол был устлан соломенными циновками, и все оставляли обувь за порогом.

Я попал в профсоюзный комитет накануне 1 Мая. Размашисто написанные на большом щите крупные иероглифы уведомляли о месте и времени сбора праздничных колонн. Входившие в комнату задерживались у щита и внимательно прочитывали объявление. Примостившись за низким столиком, что-то быстро писал пожилой мужчина в серой куртке, левый рукав которой перехватывала красная лента с надписью: «Председатель оргкомитета по проведению первомайской демонстрации». Парень с «хатимаки» вокруг головы — на белой матерчатой повязке название профсоюза токийских полиграфистов — нетерпеливо заглядывал через плечо мужчины. «Составляется первомайская листовка»,— догадался я. Особенно оживленно у доски, с длинными списками, приколотыми кнопками. Протиснулся к доске. «Компания «Мацусита дэнки» — 13 600, компания «Хирано киндзоку» — 16 тысяч, компания «Фудзита» — 18 300». Это перечень компаний, работники которых добились в ходе весеннего наступления повышения заработной платы. Цифры показывали сумму прибавки. Время от времени кто-нибудь из служащих комитета под восторженный гул многих голосов проставлял в списке названия новых компаний.

Наконец руководитель завтрашней демонстрации освободился, подошел ко мне и, чеканя фразы, заговорил, даже не дожидаясь моих вопросов:

— В первомайской демонстрации примут участие более ста тысяч токийских рабочих и служащих. Я имею в виду только тех, кто входит в организации, примыкающие к Генеральному совету профсоюзов. Вместе с членами других профобъединений, а также молодежных и студенческих организаций компартии и соцпартии демонстрантов будет значительно больше. — Он помолчал, пока я записывал. — Комитетам на местах дано указание провести демонстрацию организованно, не поддаваться на возможные провокации, чтобы избежать стычек с полицией и не вызвать репрессий со стороны властей по отношению к профсоюзам и другим демократическим организациям.

— С чьей стороны могут быть провокации? — спросил я.

— «Левакам» не терпится устроить, как они говорят, «революционный взрыв». — Губы руководителя демонстрации скривила усмешка. — А полиция только и ждет этого. У нее окажутся развязанными руки. — Он взглянул на часы, жестом подозвал меня к стоявшему в углу телевизору. — Сейчас вам станет ясно, как власти готовятся к первомайской демонстрации.

На телеэкране демонстрировался годичной давности репортаж о событиях в пансионате «Асама сансо». Прикрывая щитами головы в касках, к трехэтажному дому ползли полицейские. Треск выстрелов. На носилках пронесли одного полицейского, потом другого. Штурм. Пансионат взят. Крупным планом — заложница «рэнгосэкигуновцев», жена хозяина пансионата. В глазах ужас, нервное потрясение лишило женщину дара речи. «Рэнгосэкигуновцы» грозились убить ее, если полиция ворвется в дом. Затем — телекадры эксгумации трупов «подытоженных» членов «Рэнго сэкигун». Финал телепрограммы — выдержки из еще более старых документальных лент: юнцы с названиями троцкистских организаций на «хатимаки» учатся бросать бутылки с зажигательной смесью. За спинами мальчишек — красные знамена. Голос диктора за кадром декламирует гимн «Рэнго сэкигун»: «Вперед, вперед, солдаты «Сэкигун»! Вперед, прекрасные парни!» Диктор многозначительно напоминает, что гимн очень похож на песни гангстерских шаек.

Цель передачи прозрачна. Когда завтра первомайские колонны двинутся под красными знаменами к парламенту, обыватель не сделает различия между организованной демонстрацией трудящихся и действиями «Рэнго сэкигун». Люди, которые понесут плакаты с требованиями лучшей жизни и мира, должны показаться обывателю бандитами, убийцами, поджигателями. И если полиция обрушит дубинки на головы демонстрантов, станет травить их слезоточивым газом, обыватель почувствует удовлетворение и исполнится признательности к полиции, защищающей спокойствие и порядок.