Читать онлайн «В стране каменных курганов и наскальных рисунков». Страница 13

Интересно и то, что здесь обитавшие люди также придерживались древнейшей религии Заратуштры, судя по следам священного пояса из верблюжьей шерсти. Но вместе с тем здесь отсутствуют типичные фигуры заратуштровских ритуальных рук, упиравшихся в поясницу, столь обыденных в Семиречье, а также в Калмагабеле. Видимо, каждое племя строго соблюдало установившиеся оттенки ритуалов своего замкнутого племени. Возможно, этому способствовала также существовавшая враждебность к соседним племенам. Поражает также отсутствие изображений стрелков из лука, охоты на диких животных. Возможно, относя этих животных к тотемам, на них не охотились, тогда как в Семиречье на территории, по которой проходили полчища китайцев, тюрков, монголов, к этим животным отношение было другим.

Наибольшую загадку представляет отсутствие изображений жрецов. В Семиречье они были у самых цивилизованных заратуштровцев солнцеликими, в других местах, в том числе и в Бетпак-Дала, их изображали в виде пары мужчин, стоявших друг против друга и потрясавших на небо кулаками. Здесь нет ни тех, ни других. Зато очень много больших и выразительных фигур с сильно выраженными фаллюсами. По всей вероятности это и были жрецы. Их существовало много. Четкого разграничения и специализации здесь между ними еще не произошло. Жрецы с сильно утрированными, возможно искусственно удлиненными и увеличенными, фаллюсами и были теми жрецами, религия которых несла облик сексуальности из-за сильных ощущений полового инстинкта, а божество, кроме заратуштровцев, представлялось кроме того еще в первобытном мышлении аморфным, чем-то большим, могучим, управляющим таинственными силами природы. Все народы перенесли это смешение религиозности с половыми инсинуациями, создавая храмы Вакха и им подобные организации, сохранив оттенки его даже среди так называемых баптистов. К такому выводу я пришел, работая над книгой «Во власти инстинкта» (Алматы: Родной край, 2003).

Высказанные предположения я не смею считать абсолютными. Слишком сложны отношения развивавшегося у человека разума с его природными инстинктами, полученными от очень дальнего предка.

Громадный интерес представляет рисунок динозавра Диплодока. О нем подробно рассказано в главе о рисунках Калмагабеля. Он точно такой же, как и там. Еще интересен рисунок сложного узора. Он также очень похож на Калмагабельский, хотя и отличается мелкими деталями. Оба этих рисунка изображены на фотографиях. Сделаны рисунки одним и тем же лицом. Ранее я встречал, когда кто-либо, очевидно усвоив свой рисунок, повторял его в разных местах. Оба эти рисунка свидетельствуют о связях отстоящих далеко друг от друга племен, хотя, возможно, нанесены странниками.

Таковы вкратце основные итоги последнего путешествия в далекий от цивилизации и ныне погруженный в неизвестность Центральный Казахстан и его Сары-Арку. Они, надеюсь, послужат причиной последующих путешествий в эту территорию, не изученную археологами.

Нам не посчастливилось: едем в дальний путь из Алматы в Центральный Казахстан по жаре. Вокруг ровная, как стол, однообразная пустыня Джусандала. Ровная, будто проведенная по линейке, асфальтированная дорога, идущая на запад, полыхает от зноя, и всюду ее горизонт колышется и тонет в озерах-миражах. Они маячат перед нами, но недосягаемы. Только на юге радостной голубой полоской, повисшей над землей, виднеются горы Анрахай. Но вскоре и они исчезают.

В приоткрытое лобовое стекло машины врывается горячий воздух. Но останавливаться нельзя, жара станет еще сильнее. Думается о том, как относительно ощущение времени. Оно будто остановилось, а на спидометр машины лучше не смотреть: цифры пройденных километров очень медленно сменяют друг друга. Также мучительно медленно проплывают мимо и километровые столбы. Равномерное гудение мотора убаюкивает, оба моих спутника давно завалились, спят. Тянет и меня ко сну. Боюсь этого состояния, опасного за рулем, стараюсь всеми силами отвлечься от дремотного гипноза, размышляю, вспоминаю городские дела, предстоящее путешествие в Центральный Казахстан. На карте такими заманчивыми казались отдельные горы, подобные Бектауате, высящейся среди однообразного мелкосопочника.

Несколько часов назад мы останавливались у прозрачной, текущей из водохранилища речки Курты в обрамлении небольшого тугайчика. Здесь, на самом берегу, вокруг нас стали виться столь хорошо мне знакомые мучители-мошки. Многие из них усаживались на одежду. В воде, на камешках, всюду прикрепились многочисленные личинки и куколки этих несносных кровососущих насекомых. В нашей стране известно много видов мошек, все они плодятся в проточной воде и особенно многочисленны в тайге, где ведут себя, как отъявленные кровососы, нападая на человека и домашних животных. Достается от них и диким животным. Укус мошек болезненней комариного. Но здесь, возле речки Курты, ни одна не вознамерилась полакомиться нашей кровью, все мошки к нам совершенно равнодушны. Странные мошки, замечательные мошки! Возможно, они представляют исключение из всего семейства Симулиид, как по латыни называют этих насекомых. Нельзя ли расселить их по тем районам, где живут другие мошки-кровососы, чтобы, конкурируя с их личинками-собратьями и отъявленными кровососами, повлияли на их благополучие?

Впрочем, быть может я ошибся, и это не кровососущие мошки, а мушки-слезоедки. Их личинки развиваются в прибрежном иле, а мушки вылетают, чтобы справить брачный ритуал, после чего немедленно спешат отложить в прибрежный ил яички. Во время брачного полета они крутятся возле глаз крупных животных и садятся на веки, чтобы урвать капельку питательной для них слезной жидкости.

На речке нашему визиту обрадовались и муравьи. Еще бы!

Вокруг выгоревшая от летнего зноя пустыня, и нет в ней нигде поживы.

Муравьи-жнецы потащили оброненные на землю крошки хлеба, муравьи-бегунки разыскали опорожненную банку из-под мясных консервов и пируют в ней, очищая ее стенки от остатков содержимого. Потом увидел узкую колонну маленьких черных муравьев. Они бежали цепочкой строго друг за другом, не сворачивая со своей, наверное, помеченной следовыми запахами дорожки. Те из них, кто направлялся к своему жилищу, несли какие-то крохотные светлые комочки. Склонившись над муравьиной тропинкой, поймал одного из участников успешной заготовки провианта, разглядываю его и не верю своим глазам. Передо мною хорошо мне знакомый муравей Тапинома ерратикум, житель степей, предгорий и вовсе нежаркой пустыни. В растерянности муравей выронил свою ношу, и я не без труда узнаю в ней кристаллик сахара.