Читать онлайн «Роман с английским». Страница 1

Лариса Миллер

Роман с английским

Рассказ-воспоминание

На раннем этапе мои отношения с английским строились весьма драматично: это были сплошные "невстречи" (да простят мне ахматовское слово в столь несерьезном контексте). Первая невстреча состоялась на заре пятидесятых летом в Расторгуеве, куда, как обычно, выехал детский сад, где работала бабушка. На сей раз я жила не в группе, а с бабушкой и всем "педсоставом", как тогда говорили. Среди педсостава оказалась воспитательница, знающая английский. У нее был с собой адаптированный "Оливер Твист", с помощью которого она регулярно пытала собственного сына, а позже, по бабушкиной просьбе, и меня. Сирота Оливер не вызывал во мне ничего, кроме жалости. Но жалела я не его, а себя. Мало мне школы, на дворе лето, за калиткой визжат и возятся "воспитательские" дети, а я почему-то должна сидеть на жаркой террасе и тупо повторять "work house" работный дом. Вот, пожалуй, и все, что я вынесла из тех занятий.

Вторая невстреча произошла в Москве. "Step by step", - торжественно произнес отчим название толстой потрепанной книги, по которой когда-то сам пытался учить английский, и, энергично поплевав на пальцы, перевернул страницу. Домашнее обучение началось. "This is a carpet", - произнес он, тыча в висевший на стене ковер. "This is a table", - сообщил он, хлопнув по столу ладонью. "Three little pigs", - объявил, указав на картинку в книге. Все слова он произносил громко и радостно, но с особым удовольствием слова с межзубным звуком, который для простоты заменял на "с" или "з". Мама была довольна: плюс к школьному я получала дополнительную порцию английского дома. Сама она, несмотря на какие-то мифические курсы Берлица, которые когда-то посещала, не могла мне помочь. Изредка произносимые ею английские слова звучали столь причудливо и вызывали у меня такое недоумение, что она виновато умолкала. Школьный же английский, породивший все эти дополнительные хлопоты, не помню совсем. Первые и последние воспоминания о нем относятся к 53-му году - году "дела врачей". "Англичанкой" в нашем 7 "Г" была Софья Наумовна - невысокая женщина с приятными чертами лица и проседью в пышных волосах.

Когда началась вся эта свистопляска и газетная травля, она так нервничала, что едва могла вести урок. Мне даже казалось, что она боялась особо нахальных и злобствующих девиц (а таких в нашем классе было немало) и, заискивая перед ними, завышала оценки. Меня С. Н. в ту пору почти не замечала и редко спрашивала, но, встретив однажды на улице, назвала по имени и ласково поздоровалась.

Вот и весь мой ранний английский. И как я оказалась в ИНЯЗе, сама не знаю. Впрочем, если разобраться, все объяснимо. Язык мне давался легче, чем другие предметы. Химичка звала меня "дубиной стоеросовой". Математичка, физик и учитель по черчению наверняка думали так же, но отличались большей выдержкой. С историей, особенно древней, все было бы хорошо, если бы не имена и даты. А литература... О, литература - это особ. статья. Я любила ее, но не школьную, не препарированную автором учебника и моей учительницей, которая за шаг влево или вправо от жесткого плана сочинения беспощадно влепляла двойку. Сочинение и явилось тем барьером, который я не смогла взять на вступительных экзаменах на филфак МГУ.

О, жаркое лето 57-го! Прохладные металлические ступени университетской лестницы, где я сидела в полном трансе, не найдя своей фамилии среди допущенных к следующему экзамену.

О, жаркое лето Всемирного фестиваля молодежи - события, абсолютно прошедшего мимо меня, потому что я, провалившись в университет, сделала, по маминой просьбе, отчаянную попытку поступить в Институт иностранных языков. Экзамен, которого совсем не помню, это экзамен по языку (опять невстреча). Зато отлично помню, как сдавала историю, вытащив билет N 29 ("триумфальное шествие советской власти и поход Степана Разина за зипунами") - единственный, которого боялась, потому что не выучила и успела повторить лишь перед самым экзаменом, дожидаясь своей очереди в душном коридоре.

Итак, ИНЯЗ. Вот когда, по логике вещей, должна наконец-то произойти моя встреча с английским. Но жизнь - выше логики или, по крайней мере, совсем другое дело. ИНЯЗ для меня все, что угодно, но только не постижение языка. ИНЯЗ - это прежде всего освобождение от ненавистной школы, головокружительное чувство новизны, интеллигентные преподаватели, говорящие студентам "вы". ИНЯЗ - это многочасовые разговоры по душам с подружкой, веселая праздность и не менее веселый экзаменационный аврал. ИНЯЗ - это не столько Чосер, Шекспир и Байрон, сколько лихо распеваемые нами по-английски джазовые песенки, ради которых на наши институтские вечера рвалась вся московская "золотая" молодежь. ИНЯЗ - это три с половиной целинных месяца, степные просторы и долгие ночные прогулки под густыми звездами. Это - любовь, которая сделала институт в Сокольниках самым счастливым, а позже самым несчастным местом на земле.

Ну а как же английский? А как же дивные институтские преподаватели? Серьезный и умный Наер, фанатично влюбленный в язык коротышка Венгеров, темпераментная, с живыми глазами, громким смехом и постоянной сигаретой в руке Фельдман, высококлассные специалисты по стилистике и переводу Рецкер и Кунин, многочисленные американцы, вернее, американские евреи, по высокоидейным соображениям переселившиеся в Россию в тридцатые годы? Неужели вся их наука прошла мимо меня? А как же мои регулярные походы в Разинку1, где неотразимый Владимир Познер делал обзор новинок английской и американской литературы? Неужели все мимо? Наверное, нет. Наверное, я что-то все-таки усваивала даже помимо собственной воли. Но насколько же меньше, чем могла. Оглядываясь назад, вижу, что в студенческие годы мой роман с английским то затухал, то вспыхивал с новой силой. На первом курсе идея выучить язык казалась мне весьма оригинальной и привлекательной. И не только мне, но и моей подруге. Мы приняли твердое решение каждый день беседовать по-английски. Начали бодро. Обложившись словарями, пытались обсудить какую-то театральную постановку. Однако наши мысли и эмоции оказались настолько богаче словарного запаса, что мы постепенно перешли на русский.

Желание блеснуть совершенным знанием языка жило в каждом из моих сокурсников. "Why not?" - к месту и не к месту восклицал один, сопровождая свой вопрос кривой усмешкой. "There is no doubt about that" ("В этом нет сомнения"), - выкрикивал другой, небрежно стряхивая пепел с сигареты. Бросить какую-то случайную фразу, лихо сострить, "сорваться на английский", как у нас говорили, казалось особым шиком. Однако подобные попытки часто кончались полным конфузом. Помню, как одна наша студентка завершила свою шутку звонким: "Isn't you?" Все засмеялись, но не остроте, а ошибке, позорной, невозможной в стенах языкового вуза. Но... "и невозможное возможно". Блистая высокопарными, сложными и весьма книжными фразами, взятыми из учебников и книг по домашнему чтению, мы вряд ли могли без затруднения попросить поставить чайник или отреагировать на элементарное "спасибо". Вот откуда брались учителя, подобные той, с которой я по окончании института работала в спецшколе. Однажды к ней на урок пришли гости из Австралии. Уходя, они поблагодарили ее сердечным "Thank you", на которое она ответила не менее сердечным и совершенно русским "please". Тем не менее ИНЯЗ весьма презрительно относился к МИМО, считая его на порядок ниже и рассказывая о нем уничижительные анекдоты. Хотя бы такой: диалог между двумя прохожими в Нью-Йорке: "Which watch". - "Five clocks", - "Such much?!", - "Мимо?", - "Мимо!"

Наверное, ИНЯЗ действительно учил более рафинированному языку и давал более широкое и серьезное лингвистическое образование. Нам читали курс по истории языка, языкознанию, фонетике, психологии, литературе. Правда, нас также пичкали истматом, диаматом, историей партии. Много времени уходило на педагогику и практику в школе, которую я принимала как горькое лекарство. Но что было делать? Я училась на педагогическом отделении. На переводческий девочек не брали. И все же никакие истматы, никакая практика в школе, никакие изъяны в обучении не могли помешать овладеть языком тому, кто этого действительно хотел. Помню студентов старших курсов, с которыми была на целине. Помню, с каким восторгом я следила за их состязанием в синхронном переводе, когда один быстро читал весьма сложный русский текст, а другой столь же быстро вторил ему по-английски. Несмотря на некоторый академизм преподавания и явный дефицит живой разговорной речи, за пять институтских лет можно было многому научиться. Хотя бы тем необычным способом, каким когда-то учился наш преподаватель Венгеров. Говорят, что он, будучи студентом, часто приходил в преподавательское общежитие в Петроверигском и, отловив кого-нибудь из native speakers (англоязычных), просил разрешения тихонечко посидеть в углу и послушать живую речь. Так он погружался в естественную языковую среду.