Читать онлайн «Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.». Страница 76

Местами, где толпа слишком сгущалась, появлялись полицейские с длинными железными палками, на верху которых приделано несколько свободно двигающихся, также железных, колец, сотрясением своим производящих звук, похожий на звук цепей. Палкой ударят по земле, кольца запрыгают, и звук этот, хорошо знакомый японцам, разгоняет толпу. Полицейские на каждом шагу; они составляют род национальной стражи. Часто видишь полицейского в короткой темно-синей рубашке, с крупными белыми арабесками и с красным гербом какого-нибудь князя на спине, a иногда совсем голого, только с небольшою тряпичкой; иногда это мальчик, a иногда почтенный старичок, едва идущий. Японцы к этим железным палкам имеют, кажется, такое же уважение, как англичане к палочке полисмена.

Но вот площадь; ее прорезывает не широкий канал; берега его не обделаны каменною набережною; они зеленеют травой; местами видно и деревцо, и кустарник, через канал перекинулся мост. Справа, на большом возвышении, глухо-заросший сад; исполинские его деревья ветвями и листвой охватили широкий холм, и в этой тенистой сени кое где мелькнет то белая стенка строения, то зубчатая башня пагоды, соперничая с маститыми кедрами и дубами. Сколько лет считает себе этот сад, сколько времени протекло под его постоянно-заманчивою тенью! К этим разросшимся садам какая-то идет слово «дедовский». Сами японцы посвящают эти сады храмам, в которых поклоняются предкам. Религия Синто есть поклонение высшему, по всему миру распространенному существу, столь великому, что к нему нельзя обращаться непосредственно. Поклонение идет чрез 492 духовных существ, или ангелов, и чрез 2,640 святых, или канонизированных, достойных людей, оставивших имя свое или в истории, или в предании… Их-то изображения видны в бесчисленных японских храмах, им-то собственно поклоняются.

Нам очень захотелось дойти до этого сада, так заманчиво глядевшего своими развесистыми дубами; но невидимая рука затворила пред нами ворота, и мы должны были поневоле идти прочь. После мы узнали, что здесь храм, в котором сооружают гробницу умершему в прошлом году тайкуну, и что строжайше запрещено впускать туда европейцев.

Нечего было делать — опять пошли по торговым улицам, встречая ту же толпу, тех же полицейских. Иногда встречались тяжелые двухколесные фуры, запряженные огромными быками, мускулистые формы которых напоминали лучшую голландскую породу; встречались те же фуры, везомые голыми людьми, которые кадансированными криками облегчали себе физический труд. Попадался чиновник верхом или в норимоне (носилках); чем важнее он, тем многочисленнее его свита; увидеть такого чиновника в Хакодади — эпоха, как, в былое время, увидеть кавалергарда в Москве, a тут они, то есть важные чиновники, на каждом шагу. Если чиновник из мелких, то впереди идут человека три, да с боков человек по пяти; одни несут высокие значки, другие лакированные сундуки с делами; сам же он едет верхом. Лошадь в парадном седле, грива за ушами связана несколькими стоящими кверху кисточками, на копытах синие чулки и соломенные сандалии; на крупе широкая раковина, вызолоченная и с кистями, как у древних рыцарей, a хвост в голубом мешке; везде, где можно, на узде, нагруднике, — кисти и украшения. Стремя выгнуто широким крючком и все выложено мозаикой. Это еще не важное лицо, но по количеству несомых сзади сундуков с делами можно судить о степени его важности. Иногда свита доходит до ста человек, a если это в езжающий в город князь, то до пяти и десяти тысяч. Но там уже целая процессия. Идут один за другим, в парадных платьях, стрелки, охотники, арбалетчики (вооруженные большими луками и колчанами). Отряды разделяются вершниками. Кроме дел, несут вещи, подарки, припасы; некоторые берут с собою даже запасные гробы, неравно случится умереть дорогой. Всякий верховой непременно чиновник, и при нем своя свита: оруженосец несет саблю, другой — веер, третий — шляпу. Я видел подобную процессию — въезжал поверенный матцмайского князя в Хакодади. Это шествие годилось бы в любой балет, со всеми костюмами, значками, седлами, луками и пестротой общего вида. Кроме чиновничьих норимонов, крытых носилок, иногда превосходно отделанных плетеною соломой и лаковым деревом, встречаются открытые носилки, каю; их нанимают, как наших извозчиков. По два дюжих голых японца просто бегут с этими носилками.

Но вот еще процессия, часто попадающаяся на улице. Впереди несут, на высоких палках, два бумажные. незажженные фонаря. Идет бонз с бритою головой и с перекинутой через одно плечо шелковою мантиею светлого цвета; за ним, на носилках, несут цилиндрическую бочку, завернутую в белую простыню; над ней небольшой деревянный балдахин и много вырезанных из бумаги цветов, — это несут гроб. За гробом толпа родственников, в новых платьях; головы повязаны белыми платками, в знак траура. Покойника приносят в храм и ставят перед входом, против алтаря. Вокруг него зажигают свечи и ставят скатанные из муки шарики; главный бонз садится напротив, спиною к алтарю, другие помещаются в два ряда по обеим его сторонам, и начинается служба. Монотонным голосом бонзы поют молитвы, растирая в руках четки и прикладывая сложенные руки к груди. По временам ударяют в колокол, и равномерный звук его дает какой-то правильный ритм служению. Иногда; звенит маленький колокольчик, сливаясь своим резким звуком с носовым пением бонз, и снова удар колокола напомнит о нарушенном ритме. Слабые нервы от этого скоро раздражаются, словно дают вам нюхать что-то одуряющее: чувствуешь и безотчетную грусть, и что-то неловкое в груди, точно там что-то колеблется, — таково действие этих звуков. Есть сказка о существовании гармоники, с стеклянными колокольчиками, приводившей некоторых в исступление; впечатление похоронном службы японцев напоминает эту гармонику. Но вот служба кончилась; бонзы, сделав свое дело, идут домой. Гроб разоблачают от украшавших его бумажных цветов; по цветку берет себе каждый из родственников, покойника ставят в крытый норимон и несут на кладбище. Там его сжигают. He один раз приходилось и мне быть при сожжениях. Гроб обкладывают дровами и стружками, разводится огонь с помощью бросаемых родными на костер зажженных бумажных цветов: этим родные исполняют последний долг покойнику и уходят. С костром остается только одна личность, могильщик по нашему, вероятно сожигатель — по-японски. Мрачное, хотя и при свете огня, занятие его, вероятно, и в нем развивает характер, напоминающий шекспировского и вальтер-скоттовского могильщиков. Я даже помню одну такую личность в Хакодади; он был, конечно, совершенно равнодушен к делу и часто смеялся, не знаю чему. Но вот огонь добрался до бочки, часть её сгорает, и втиснутый туда труп разгибается и поднимает между горящими поленьями свою обгорелую голову. Оставайтесь до конца и вы увидите весь процесс, в продолжение которого человек становится прахом, углем, золой. Пепел относится к родственникам, которые еще 40 дней держат его дома и потом уже закапывают где-нибудь по близости храма. Этот род погребения называется кнозо. Но не всех японцев жгут; некоторые секты закапывают покойников в землю, как у нас (дозо), и, наконец, некоторых бросают в море (сонзио). В старину сжигали дом умершего, теперь довольствуются очищением его молитвами и курением благовоний. Траур продолжается у одних год, у других сорок дней, в продолжение которых ежедневно посещают могилу. На пятидесятый день ставится памятник; мужчины сбривают бороды, отпущенные во время траура, и отдают благодарственный визит участникам в похоронах. В продолжение пятидесяти лет дети посещают в новый год могилу родителей.