Читать онлайн «Жизнь и приключение в тайге». Страница 6

Специфика арсеньевских изучений особенно наглядно проявилась в его знаменитых описаниях уссурийских лесов. Эти описания принадлежат к лучшим страницам дальневосточной краеведческой литературы, они замечательны и художественностью изображения и тщательностью естественно-исторического описания, особенно описания акатника, бархатного (пробкового) дерева, амурского винограда или папоротников [24]. «Не будучи ни ботаником ни лесоводом, — пишет более поздний исследователь, — В. К. Арсеньев тщательно отмечал общий характер растительности, границы распространения некоторых характерных растений и типов леса, не говоря уже о том, что им дана для многих диких местностей основа всякого изучения — рекогносцировочная карта» [25]. Н. Е. Кабанов также отмечает уменье В. К. Арсеньева тонко разбираться в географическом

распространении отдельных растений и важнейших для Приморья типов лесов. Границы распространения многих дальневосточных древесных и кустарниковых пород были впервые установлены лишь В. К. Арсеньевым [26].

Краеведческий характер его исследований обусловил и преобладание в них этнографических интересов, что также отличает его от Пржевальского. Впрочем, не следует чрезмерно преувеличивать этого различия, тем более что первые критики Пржевальского несправедливо и пристрастно упрекали его в полном равнодушии и даже пренебрежении к этнографическим особенностям исследуемых им стран и вообще к их населению. В отзыве Академии наук было даже особо подчеркнуто, что Пржевальский был «первым исследователем Центральной Азии, но отнюдь не оседлых обитателей ее городов и культурных оазисов». В противовес этому П. П. Семенов-Тян-Шанский в «Истории» полувековой деятельности Русского географического общества» убедительно показал, как «много обязана этнография наблюдениям Пржевальского над бытом кочевых и горных племен Средней Азии» [27]. Книга Пржевальского «Монголия и страна тангутов» входит в число важнейших источников для изучения старой Монголии и уклада жизни кочевников. Неправильны и обвинения в пренебрежении к племенам Центральной Азии, которым якобы пронизаны сочинения Пржевальского. Он действительно, как отметил П. П. Семенов-Тян-Шанский, «старался обходить» культурные центры с их китайской администрацией, но это «только потому, что наученный опытом, он не хотел приходить ни в какие соприкосновения с лицемерными китайскими властями», кроме того, «не обладая знанием туземных языков, он не мог ожидать никаких важных для науки результатов от сношений с жителями городов Центральной Азии». Отмечает П. П. Семенов-Тян-Шанский и не раз звучавшие по адресу Пржевальского обвинения в пренебрежительном отношении к китайской цивилизации и китайской исторической и географической литературе. Он возмущался лишь лживыми и продажными китайскими администраторами и очень ярко и красочно описывал их приемы грабежа населения и издевательства над ним. Сочувствие Пржевальского всегда на стороне последнего. «Гуманным был Пржевальский, — особо подчеркивает П. П. Семенов-Тян-Шанский, — и по отношению к туземцам, в которых он видел безыскусственных детей природы, которую он так любил и понимал, перенося эту любовь и на своих инородных братьев по человечеству» [28]. Суровые меры он применял лишь к тем племенам (например егра-ям), которые занимались разбоями и грабежами, подобно хунхузам в Уссурийском крае, с которыми пришлось позже столкнуться Арсеньеву, или к обманщикам-проводникам, из-за недостойного и подлого поведения которых не раз ставилась под угрозу судьба экспедиции и самая жизнь ее участников.

Подробно освещен вопрос о взаимоотношениях Пржевальского с местным населением в очерке современного исследователя Э. М. Мурзаева. «У Пржевальского нет заносчивости колонизатора, нет спеси культуртрегера. Советским читателям его произведений всегда следует помнить, что печатались они 60–70 лет тому назад, когда господствовали совсем иные общественные отношения. Пржевальский выступает всегда как друг простого народа. Дружба Пржевальского с населением Нань-Шаня просто трогательна, десятки лет хранили в одном из монастырей его портрет и почитали как святыню эту драгоценность, неизменно с любовью и уважением вспоминали храброго путешественника. Он с симпатией пишет о цельном и открытом характере монголов Халхи, он находит порицающие слова для характеристики вредного влияния представителей китайского торгового капитала и насквозь продажного китайского чиновничества в Куку-Норе, Ганьсу, Внутренней Монголии» [29].

Таким образом, нет оснований утверждать, что Пржевальский оставлял в стороне вопросы, касающиеся жизни тех народностей, с которыми он встречался во время своих путешествий, но верно то, что эти вопросы никогда не стояли в центре его внимания, для Арсеньева же они были преобладающими. Правда, в известных четырех книгах Арсеньева, посвященных описанию его путешествий, нет нигде полной и исчерпывающей картины жизни племен, населяющих Уссурийский край. Описания форм и типов семьи, особенностей материальной культуры, фольклора, верований и пр. и пр. нигде не представлены в законченной цельности, но как-то вкраплены отдельными кусками, иногда более, иногда менее подробно, но всегда лишь попутно и вне заботы и стремления дать исчерпывающее изложение затронутой темы. Но это не означало, что В. К. Арсеньев не располагал такого рода материалами или не обращал на них внимания во время своих экспедиций. Наоборот, его осведомленность в этих вопросах была совершенно исключительной и едва ли кто из лиц, занимавшихся этнографией Дальнего Востока, мог бы соперничать с ним в этом отношении. Тех, кто имел возможность ознакомиться с путевыми дневниками и записями В. К. Арсеньева, всегда поражало, какое обилие всевозможных и разнообразных этнографических материалов, находящихся в этих дневниках, осталось неиспользованным в описаниях его путешествий. В. К. Арсеньев готовил к печати специальный этнографический труд («Страна Удэхэ»), который он считал основным делом своей жизни и над которым работал, по собственному признанию, двадцать пять лет. Естественно, что, стремясь избежать повторений, он скупо вносил этнографические моменты в свои путевые очерки.

В. К. Арсеньев не боялся обобщений и теоретических рассуждений по поводу наблюдаемых им фактов. В описаниях его путешествий немало разного рода обобщений — географических, ботанических, климатологических, мало лишь обобщений этнографических. Причина коренится в том же — они должны были целиком войти в подготовляемую книгу. И сам он считал себя, как уже было сказано выше, преимущественно этнографом и археологом, подобно тому, как Пржевальский считал себя прежде всего географом и натуралистом-орнитологом. В одном из писем к Л. Я. Штернбергу, сообщая о плане построения своей книги «По Уссурийскому краю», В. К. Арсеньев писал, что видит необходимость «остановиться на одной какой-либо специальности» [30]. Этой специальностью он и избрал этнографию; археологию же рассматривал как подсобную отрасль для этнографических исследований, совершенно правильно полагая, что без параллельных археологических разысканий нельзя разрешить важнейшие этногенетические проблемы, возникающие при исследовании народностей Приамурья. Соответственно этому второй своей основной задачей он считал составление книги об археологических памятниках Уссурийского края.