Читать онлайн «Судьбы великих». Страница 21

Впрочем, у Замкова нашлись высокопоставленные покровители-пациенты: начальник оперотдела ГПУ Карл Паукер, начальник разведуправления армии Ян Берзин, Максим Горький, Семен Буденный. Через два года, досрочно возвращенный из ссылки, Замков возглавил Научно-исследовательский институт урогравиданотерапии. У Красных ворот семье выделили просторную квартиру со студией — и здесь Замковы прожили пять самых счастливых лет. Мухину признали как блестящего скульптора, а ее мужа — как ученого-новатора.

С 1933 по 1937 год через институт Замкова прошли более 30 тысяч человек. Выздоровление наблюдалось в 75–80 процентах случаев. А передовики производства, которые отведали гравидана в больницах, докладывали: мол, после приема чудо-препарата они работают по 14 часов и выполняют план на 300 процентов!

Замков стал безумно популярным. В это же время не меньшую долю славы получила и Вера Мухина, создав свой шедевр «Рабочий и колхозница» — для павильона СССР на Всемирной выставке 1937 года в Париже. Пикассо назвал это творение «величайшим произведением скульптуры XX века». Мухина стала мировой знаменитостью, сбылись ее мечты: любимый муж, сын, слава, огромные деньги…

А меньше чем через год в газете «Медицинский работник» появилась статья профессора Кончаловского «Невежество или шарлатанство?», посвященная уриногравиданотерапии. Через два месяца после статьи институт — дело всей жизни Замкова — был ликвидирован. Доктор перенес тяжелый инфаркт и едва выкарабкался.

Тогда они каждую ночь ждали ареста, но из ГПУ так и не пришли. За опального доктора вступились сразу трое его пациентов — Молотов, Каганович и Ворошилов…

В октябре 1941 года семью Замковых эвакуировали на Урал, в поселок под Каменск-Уральским. Фактически — ссылка, где и муж, и жена мучились от невостребованности. Но Мухину все же вызвали в Москву, где она стала ваять фронтовых героев, а Замков остался на Урале. Он, фанатично верящий в силу гравидана, хотел, чтобы его препарат помогал раненым на фронте, и писал во все инстанции о том, что нужно срочно возобновить производство препарата. Рвался на передовую — обычным врачом, но ему отказывали…

Тем не менее Замкову разрешили вернуться в столицу. Когда Бурденко пригласил Алексея Андреевича к себе вторым хирургом, его вызвали на допрос, но на фронт так и не пустили…

В 1942 году Замкова настиг второй инфаркт. Женщина-врач, пришедшая на вызов, не зная фамилии пациента, рекомендовала покой и, главное, «никаких глупостей вроде препаратов Замкова». Основоположник закричал: «Вон!» — и умер. Ему было 59 лет.

После смерти мужа Вера Мухина создала удивительный памятник Замкову, которого похоронили на Новодевичьем кладбище (потом памятник станет их общим, и к надписи «Я сделал для людей все, что мог» после смерти Мухиной добавится: «И я тоже»). Она мечтала, чтобы идеи любимого человека не пропали. Но даже Мухина, советский скульптор номер один, пятикратный лауреат Сталинской премии, не смогла пробить эту стену.

Все упоминания об опытах Алексея Замкова в СССР подверглись строгому табу, а секрет гравидана был безнадежно утрачен. Энтузиасты безуспешно пытались потом восстановить его по сохранившимся в архиве записям. Но, очевидно, доктор Замков далеко не все свои профессиональные тайны доверял бумаге.

Мы познакомились с Шемякиным еще сто лет назад — когда он прилетел в Петербург на открытие своего памятника жертвам политических репрессий. Те самые, уже привычные, два сфинкса на набережной Робеспьера, напротив «Крестов».

Шемякин был в своем неизменном десантном камуфляже и армейских ботинках. На лице — глубокие шрамы, выдающие бывшего любителя кулачного боя и многодневных алкогольных загулов. Мефистофельская внешность…

Зарубежная пресса окрестила его «лицом российского искусства». В ужасном и безобразном Шемякин видит свет и любовь.

Хотели поговорить с ним о творчестве, но он оборвал. Смотрите, мол, и сами увидите. А вот биографические сюжеты — пожалуйста…

Отец Михаила, один из лучших кавалеристов Красной армии, служил с Георгием Жуковым еще в Гражданскую войну, был награжден орденами Красного Знамени, два из которых — под номерами 7 и 13. На коня сел в девять лет, в 13 уже командовал взводом. Шемякин-старший спас Жукову жизнь, вынес его, раненого, с поля боя.

Отец хотел, чтобы его сын тоже стал военным. И когда тот объявил, что будет художником, практически от него отказался. А Михаил поступил в художественную школу при Академии имени И.Е. Репина.

Там была замечательная библиотека, где он просиживал часами. В те времена студентам не выдавали книги по современному искусству. Все экземпляры были помечены разными наклейками — кружками, квадратами, треугольниками. Кружок обозначал особо опасные труды — их выдавали только тем, кто долго состоял в партии. Интерес студентов к книгам с кружками считался признаком начинающегося психического заболевания. И Шемякин попал в клинику Осипова, спецбольницу закрытого типа. Спасся он только благодаря маме, которая взяла его на поруки. Но психотропных препаратов получил по полной программе.

Выйдя из психушки, Шемякин сдал экзамен в среднюю художественную школу на Таврической. И в первый же учебный день его вызвали в кабинет директора, а там — двое сотрудников КГБ. Говорят: «Мы же вас предупредили, что учиться рисованию и лепке вы не будете», — и тут же вычеркнули его из списка учащихся. Тогда Шемякин поступил в Ленинградскую духовную семинарию. А чуть ли не через день его вызывает митрополит: оказывается, к нему приехали сотрудники райкома партии и сказали, что если этот человек будет учиться, ожидайте неприятностей.

Несколько лет Шемякин работал почтальоном, потом устроился такелажником в Эрмитаж. Бригада состояла исключительно из художников и поэтов. Шемякин грузил скульптуры, убирал снег, колол лед. А после работы брал холст и копировал старых голландцев, Пуссена и Делакруа. И так — в течение пяти лет!

В советские годы рабочий класс пользовался уважением — и когда в 1964 году в Эрмитаже готовилась выставка, посвященная 200-летию музея, руководство пожелало, чтобы на ней появились работы такелажника Шемякина. Увы, когда их внимательно рассмотрели, Союз художников объявил выставку идеологической диверсией, и директора Эрмитажа сняли. Шемякину стали предлагать выставляться в клубах, институтах, но каждый раз приходили люди в штатском и все заворачивали.

Некоторые работы Шемякина переправлялись на Запад, однажды их увидела знаменитая французская галерейщица Дина Верни. Она приехала в Ленинград, увезла много картин Шемякина ив 1971 году устроила его персональную выставку в Париже. Шемякина тут же арестовали и привезли в Большой дом. Генерал госбезопасности предложил художнику богатый выбор: психушка, Сибирь или эмиграция. Шемякин выбрал последнее. Кстати, генерал оказался знатоком живописи и коллекционером работ Шемякина. Он попросил художника подарить несколько гравюр и оформленную им книжку «Испанская классическая эпиграмма». А на прощание сказал: мы с дочкой — ваши поклонники, и хотим, чтобы вы как художник выжили и развивались на Западе…

Приезд Шемякина стал сенсацией, о нем писали в газетах, говорили по телевизору. Но Дина Верни предложила суровый контракт: отбросить все метафизические поиски и рисовать натюрморты — они прекрасно продавались. Обещала золотые горы, даже небольшой замок подарила. Но он не захотел оставаться в золотой клетке. У Шемякина с Верни был бурный, но недолгий роман. Поссорившись с ней, художник буквально оказался на улице — с шестилетней дочкой, собакой и котом. Обитал в заброшенном бильярдном клубе без отопления, кухни и туалета. А потом его заметил молодой галерейщик Жан-Клод Габер, художник стал работать у него и снял первую более-менее нормальную квартиру. И через пару лет — всемирное признание, огромные деньги, великие друзья…

Те же отношения Шемякина с Высоцким — это, конечно, песня.

Помните, у Владимира Семеновича: «А друг мой — гений всех времен, / Безумец и повеса, — / Когда бывал в сознаньи он, / Седлал хромого беса…»

Познакомились они в 1970-х годах во Франции благодаря Михаилу Барышникову. Тогда на вечере у сестры Марины Влади — Татьяны — Шемякин впервые услышал песни Высоцкого. И с первого же вечера понял: это его человек. А вот отношения с Влади не сложились, она даже ревновала Высоцкого к Михаилу. Ее выводило из себя, что из аэропорта Высоцкий ехал к Шемякину, а не в ее дом на Мэзон де Лафит. Шемякин купил специальную аппаратуру, нанял оператора, и шесть лет они с Высоцким трудились над записью пластинок. При этом Влади часто врывалась в студию и увозила Высоцкого: хватит песенки петь, поехали домой!