Читать онлайн «Святитель Василий Великий. Книга 1. Догматико-полемические творения. Экзегетические сочинения. Беседы». Страница 41

Евномий же, не упомянув ни о чем этом, по невежеству ли, или по злонамеренности, предложил нам свое умствование об одном примышлении предметов несуществующих. Да и то истолковал не так, как бывает в природе. Ибо говорит, что примышление ничего не означает, даже и ложного, но есть имя без всякого значения, которое имеет существование в одном только произнесении. Между тем это имя, «примышление», прилагать к одним пустым и не имеющим существования вымыслам вовсе несправедливо, потому что примышлением также называется подробнейшее и точнейшее обдумывание представленного [405], которое следует за первым чувственным представлением, почему в общем употреблении называется оно размышлением, хотя не собственно. Например, у всякого есть простое представление о хлебном зерне, по которому, увидев, узнаем его. Но при тщательном исследовании сего зерна входит в рассмотрение многое, и даются зерну различные именования, обозначающие представляемое. Ибо одно и то же зерно называем то плодом, то семенем, то еще пищею: плодом – как цель предшествовавшего земледелия, семенем – как начало будущего, пищею – как нечто пригодное к приращению тела у вкушающего. Каждое из сих сказуемых и по примышлению умопредставляется, и не исчезает вместе с гортанным звуком, но представления сии укореняются в душе помыслившего. Одним словом, обо всем, что познается чувством и в подлежащем кажется чем-то простым, но по умозрению принимает различные понятия, говорится, что оно умопредставляемо по примышлению.

7. И в Божием слове находим, что подобным образом употребляется примышление. Обойду молчанием прочее, хотя и многое мог бы сказать; упомяну же только об одном, что всего ближе идет к делу. Господь наш Иисус Христос, в тех местах, где говорит о Себе, открывая людям человеколюбие

Божества и благодать Домостроительства, обозначил сие различными свойствами, в Нем Самом умопредставляемыми, называя Себя дверью (см. Ин. 10:9), путем (см. Ин. 14:6), хлебом (см. Ин. 6:51), лозой виноградной (см. Ин. 15:5), пастырем (см. Ин. 10:11), Светом (см. Ин. 8:12) не потому, что Он многоименен, – ибо не все имена имеют между собой одно и то же значение. Ибо иное значение света, иное – лозы виноградной, иное – пути, иное – пастыря. Но в подлежащем [будучи единым][406] одной простой и несложной сущностью[407], именует Себя в одном месте так, в другом иначе, применяя к Себе по примышлению названия между собой различные. Ибо по различию действований и по различному отношению к облагодетельствованным прилагает Себе и имена различные [408]. Он называет Себя Светом мира, означая сим именем неприступность славы в Божестве и показывая, что Он светлостью ведения озаряет имеющих очищенное душевное око; называет Себя лозой виноградной, потому что укоренившихся в Нем верой питает плодоношениями добрых дел; называет Себя хлебом, потому что Он есть пища разумного[409] существа, самая свойственная к поддержанию состава души и к сохранению ее свойства, пища, всегда восполняющая собой оскудевающее и не попускающая душе впадать в немощь, происходящую от неразумия. Таким образом, кто рассмотрит каждое из сих имен, тот найдет различные примышления, тогда как во всех, по сущности, одно подлежащее. Кто же изострил до такой степени язык свой на хулы, что осмелится сказать, будто бы сии примышления рассеиваются вместе с произносимыми словами?

Что ж несообразного, если и в Боге всяческих найдется то, что по примышлению, и, во-первых, то самое, около чего обращается все наше слово [410]? Ибо нигде не найдем, чтобы иначе употреблялось слово «нерожденное». Говорим, что Бог всяческих бессмертен[411] и нерожден, называя Его сими именами по разным причинам. Ибо когда обращаем взор на прошедшие века и находим, что жизнь Божия простирается далее всякого начала, тогда называем Бога нерожденным, а когда простираемся умом в грядущие века, тогда никаким пределом не объемлемого, беспредельного [412], бесконечного называем бессмертным. Посему как нескончаемость жизни наименовали бессмертием, так безначальность оной – нерожденностью, то и другое умопредставляя примышлением. Что же мешает тому, чтобы и оба сии именования были примышлены, и исповедуемо было то, что действительно принадлежит Богу? Но Евномий, как совершенно противоборствующие и непримиримые, разделяет между собой два сии действия, именно: наименовать Бога чем-нибудь по примышлению и исповедать Его тем, что Он есть действительно.

8. Не обойдем же молчанием и того, какая личина благоговения, на погибель слышащих, примышлена им в этих словах:

Евномий. Не по примышлению человеческому чествовать Бога именованием нерожденного, но воздавать Ему из всех необходимейший долг в исповедании Его тем, что Он есть действительно.

Василий. Какое слово по достоинству может выразить ухищрения этой изворотливости! Старается устрашить людей простодушных, что они не воздадут Богу должного, если не будут Его исповедовать нерожденной сущностью, и исполнением долга называет собственное свое нечестие, опасаясь подать мысль, что говорит нечто от себя, но внушая, что воздает необходимо должное Богу. И всем прочим указывает, что, вносящие нерожденность в сущность Бога [413], как невиновные не подпадут ответственности, а если будут понимать иначе, благочестивым образом, то навлекут на себя неумолимый гнев, как вознерадевшие воздать самый давний и необходимый из всех долгов.

Посему охотно спросил бы я его, в рассуждении ли всего сказываемого о Боге одинаково хранит он такое благоразумие [414] или в рассуждении одного только этого выражения. Ибо если вовсе ничего не умопредставляет по примышлению, чтобы не показаться чествующим Бога человеческими наименованиями, то подобным образом все высказываемое о Боге будет признавать сущностью. Поэтому как же не смешно сказать, что [Божественное] творчество[415] есть сущность; или промыслительность, или также предведение опять сущность и вообще всякое действование назвать сущностью? И если сии именования принадлежат одному означаемому, то по всей необходимости они равносильны между собой, как видим сие во многоименных, когда, например, одного и того же называем и Симоном, и Петром, и Кифой.

Следовательно, кто услышал о неизменяемости Божией, тот будет приведен и к понятию нерожденности. И кто услышал о нераздельности[416], тот дойдет и до понятия творчества[417]. И что может быть нелепее сего смешения, когда отнявший у каждого имени собственное его значение дает новое вопреки общему употреблению и учению Духа? Когда слышим о Боге, что вся премудростию сотворил еси (Пс. 103:24), познаем Его созидательное искусство. Когда слышим, что отверзает руку Свою и исполняет всякое животно благоволения (Пс. 144:16), познаем на всех простирающийся Промысл. Когда же слышим, что тму положи закров Свой (Пс. 17:12), уразумеваем невидимость Его естества. И опять, слыша сказанное от лица Божия: Аз есмь, и не изменяюся (ср. Мал. 3:6), познаем всегдашнее тождество и неизменность Божией сущности. Итак, не явное ли безумие утверждать, что нет у каждого имени собственного своего значения, но что все имена, вопреки их силе, равнозначны между собой?

Потом, если и уступим это, и в таком случае нисколько не послужит сие к их цели. Ибо если все это, разумею неизменяемость, невидимость, нетление, будучи взято о Боге и Отце, означает Его сущность, то, очевидно, подобным образом, будучи взято и о Единородном Сыне и Боге, должно означать сущность. Ибо невидимым, неизменяемым, нетленным, нераздельным и всеми подобными тому именами называем и Единородного Сына. И таким образом мудрость их обратится в нечто противоположное. Ибо не столько можно будет доказывать неодинаковость по сущности из различия в одном наименовании, сколько общность во многих (остальных. – Ред.), по той же необходимости, вследствие допущенного заставит их признать одинаковость. А если скажет, что такое благоговение он соблюдает в рассуждении одного слова «нерожденный», с прочими же обходится без осторожности, то опять спросим его, по какому жребию, когда высказываемого о Боге так много, в одном только этом показывает тщательность и им одним воздает Ему долг, исповедуя Бога тем, что Он есть действительно, но отказывается [418] чествовать другими, весьма многими человеческими примышлениями. Кто должен многое, а отдает одно, тот не столько через это признателен, сколько в крайней степени непризнателен через удержание у себя большего. Так и Евномий, подобно хитрым уловкам животных, с помощью которых те стремятся скрыться, но тем самым более себя обнаруживают, уловляется собственными своими ухищрениями.