Читать онлайн «Представление о христианах в античном обществе». Страница 7

Будучи сближен с культом Диониса иудаизм, уже определенный как «варварское суеверие», естественным образом наделялся всеми отрицательными чертами дионисийского ритуала, – прежде всего вакханалией и фаллопоклонством. Затем, по закону преемства, представления эти были перенесены с иудаизма на христианство. Разговоры о половой распущенности иудеев (Тацит. История, V, 5, 2), равно как и о кровосмесительных оргиях христиан (см. далее, главу «Изуверы и кровосмеситель»), – все это следствия того же сближения с дионисийством. И поскольку в дионисийских ритуалах, в празднествах Вакха и Приапа имелись жрецы и руководители мистерий, олицетворявшие собою и исполнявшие роль соответствующего божества со всеми его атрибутами, включая фаллос, – точно такой же виделась роль руководителей христианских собраний, рассматриваемых как оргии и вакханалии. Отсюда передаваемое Минуцием Феликсом мнение, что христиане почитают половые органы своего предстоятеля и священника.

Сближение и даже отождествление христиан с эпикурейцами мы встречаем в знаменитом памфлете Лукиана (ок. 120-190 гг.) «Александр или лжепророк». Известно, что проповедник и прорицатель Александр из Абонотиха – лицо историческое: найдены монеты и геммы с его изображением и именем. Обличая проделки этого шарлатана Лукиан рассказывает, что против него восстали многие, «в особенности друзья Эпикура» (имея в виду представителей соответствующей философской школы). В качестве ответной меры Александр стал поносить эпикурейцев, «говоря, что Понт наполнился безбожниками и христианами, которые дерзают о нем гнусно богохульствовать, и приказывал гнать их камнями» (§ 25). В этом деле Александр нашел немало сочувствующих, готовых поступать именно таким образом. Приведем отрывок из памфлета Лукиана:

«Кроме всего предпринятого в Италии, Александр придумал следующее: он установил какие-то мистерии, продолжавшиеся три дня подряд… Как в Афинах, первый день мистерий начинался возгласом: «Если какой-нибудь безбожник, христианин или эпикуреец придет подсматривать наши тайные богослужения, он будет изгнан; верные пусть приступают к таинствам в честь Бога в добрый час». Сразу же после этого возгласа происходило изгнание; Александр первым произносил: «Христиан – вон!» – а толпа отвечала: «Вон эпикурейцев!"» (§ 38) [35].

Надо заметить, что рассказывая о негодовании приверженцев Александра, Лукиан отнюдь не разделял их чувства. Эпикура он считал выдающимся философом, «исследовавшим природу вещей», и, так же как и он, Лукиан, обличавшим обманщиков и шарлатанов от религии. И уж никак не считал Лукиан, что христиане в чем-то подобны эпикурейцам. В его представлении христиане ничем не отличались от того же самого лжепророка Александра и ведомой им толпы. В другом своем памфлете, направленном против еще одного шарлатана Перегрина-Протея, Лукиан затронул и защищавших его христиан, высмеивая их как людей легковерных, суеверных и фанатичных, – отмечая все же при этом их сплоченность и взаимовыручку. Отношение сатирика к христианам не презрительно-враждебное, как у римских авторов, а снисходительно-ироническое. Христианская доктрина для него не «зловредное суеверие», а «диковинное учение», «удивительная мудрость» (qaumasth. sofi, a) [36], а сами христиане – не суеверы и безбожники, а незадачливые, несчастные люди (kakodai, monej), следующие за «всякими небылицами». О самом Христе Лукиан отзывался с такой же иронией, называя его «их первым законодателем», «распятым софистом», «человеком, распятым в Палестине» (О смерти Перегрина, 11; 13).

Нам важно прежде всего то, что сатирик зафиксировал распространенное в тогдашнем обществе представление о христианах как о людях многим похожих на эпикурейцев или даже полностью идентичных им. Сближение и отождествление представителей новообразованной религии с членами этой традиционной философской школы кажется странным только на первый взгляд. В эпоху поздней античности эпикурейцы рассматривались не столько как представители одного из направлений философской мысли, сколько и прежде всего как безбожники, атеисты. Так же, между прочим, к ним относились и сами христиане. Климент Александрийский (150-215 гг.) называл Эпикура «основателем атеизма», который вообще отказывался почитать богов (Строматы, I, 1, 2; V, 116, 3). Само понятие «эпикуреец» служило синонимом слову «безбожник», и по свидетельству Лукиана, являлось «величайшим ругательством» (Александр или лжепророк, 46). Эпикурейцами гнушались так же, как отцеубийцами (Пир, 6). Теперь нам становится ясным подтекст этого обозначения.

В Талмуде заимствованное из греческого языка слово «эпикуреец» служит синонимом слову миней («еретик»). «А какие лица не имеют удела в будущем мире? – читаем в Мишне. – Кто говорит, что нет воскресения мертвых [в Торе] и что Тора не от Неба, а также эпикурейцы» (Сангедрин, 10.1). Комментаторы отмечают, что раввины вкладывали в термин «эпикуреец», как минимум, два значения: 1) человек, отвергающий Библию, обычаи отцов и традиционную религию; 2) человек, ведущий распутную, развратную жизнь. Рабби Вениамин (XII в.) в своем «Путешествии» называл эпикурейцами кипрских иудеев-еретиков, отвергавших традиционное почитание субботы. «Израильтяне предают их анафеме повсюду», – тут же отмечает рабби Вениамин. Но не следует забывать и о втором пункте традиционного взгляда на эпикурейство как на пропаганду «радостей желудка и услад любви». Такая оценка эпикурейцев была почти всеобщей в позднеантичной литературе. Считая христиан эпикурейцами-безбожниками, обвинители по необходимости считали их также и развратниками. Из первого вытекало второе. Мнимая связь христианства и эпикурейства в этой части отмечена Иустином: «говорят, что мужеложствуя и беззаконно совокупляясь с женщинами, мы подражаем Зевсу и другим богам, находя для себя в этом защиту в сочинениях Эпикура и поэтов» (2-я Апология, XII, 5). Об этом представлении о христианах подробнее мы поговорим в главе «Изуверы и кровосмесители».

Наиболее частое обвинение христиан, которое мы встречаем в источниках, – то, что они «нечестивцы и безбожники» (avsebei/j kai. a; qeoi) (Иустин. 1-я Апология, 6; 2-я Апология, 3) «безбожники, нечестивцы и святотатцы» (atheos, impios, sacrilegos) (Арнобий Старший. Против язычников, III, 28, 3; V, 30, 1). Само христианство характеризовалось как «безбожная и беззаконная ересь» (Иустин. Диалог с Трифоном, 17; 108), «безбожная религия, полная нечестия и святотатства» (Арнобий Старший. Против язычников, I, 25, 3-4). Безбожие христиан, по мнению обвинителей, выражалось в следующем: «они презирают храмы как гробницы [богов], отвергают богов, насмехаются над священными обрядами» (Минуций Феликс. Октавий, 8); «они исполнились такой самоуверенности, что не следуют установлениям древних и, может быть, даже тому, что принято было их родителями. Каждый живет по собственному усмотрению, как хочет: они сочинили сами себе законы, соблюдают их и составляют по разным местам различные общества» (из эдикта императора Максимиана 307 г. – Евсевий Кесарийский. Церковная история, VIII, 17, 7).

Ситуация осложнялась тем, что образ евангельского Христа использовали в своей проповеди самые разные религиозные группы, в том числе и те, к которым Церковь относилась отрицательно, и в свою очередь обвиняла их в нечестивости и безбожии. «Было много таких, – сообщает Иустин Мученик, – которые, приходя во имя Иисуса, учили говорить и делать безбожное и богохульное… Ни с кем из них мы не сообщаемся, зная что они безбожны, нечестивы, неправедны и беззаконны, и не почитают Иисуса, а исповедуют Его только на словах» (Диалог с Трифоном, 35; ср. Игнатий. К Ефесянам, 7:1; Ориген. Против Цельса, II, 3). Далее Иустин поясняет, что имеет в виду Маркиан, Валентиниан, Василидиан, Сатурнилиан и прочие гностические и еретические секты. Сама по себе ожесточенная полемика между «истинными» и «не-истинными» почитателями Христа не могла не произвести неблагоприятного впечатления на окружающее общество, не разбиравшееся в тонкостях церковной теологии, и, конечно же, не способствовала престижу христианства в целом.

Представление о безбожии сложилось задолго до появления христианства. Всякий раз, когда в античной литературе, включая раннехристианскую, речь заходила о «классическом» безбожии, то неизменно упоминались Диагор Мелийский по прозвищу Безбожник (Атеист), Феодор Киренский, а также Протагор из Абдер. В эпоху поздней античности наряду с ними все чаще стал называться Эпикур. О последнем мы говорили выше. Скажем несколько слов и о других «классических» безбожниках. Поэт V в. до н. э. Диагор Мелийский прославился насмешками над таинствами Элевсинских мистерий и критическими замечаниями о вере в богов. Около 415 г. до н. э. в Афинах против него возбудили судебный процесс по обвинению в безбожии, и он бежал на Пелопоннес. Сохранилось несколько анекдотов, иллюстрирующих его безбожие. Так, рассказывали, что он готовил на огне еду, используя в качестве топлива деревянную статую Геракла. Примерно такие же анекдоты доксографическая традиция передавала о Диагоре Киренском, ученике философа Аристиппа (ок. 435-366 гг. до н. э.), и о софисте Протагоре из Абдер (ок. 490-420 гг. до н. э.); последний будто бы также был обвинен в безбожии, бежал от суда и погиб в кораблекрушении, произошедшем по воле свыше. Обвинение в безбожии звучало и на процессе Сократа в 399 г. до н. э. (Платон. Апология Сократа, 26с).