Читать онлайн «Дневник инока». Страница 7

После этих слов сердце исполнилось надеждой на спасение. Хотя лодку заливало водой, я и два мои товарища продолжали бороться с волнами. Медленно, рискуя ежеминутно быть опрокинутыми водяными валами, мы все‑таки с Божией помощью добрались до противоположного берега, жутко взволнованные и продрогшие.

Несомненно, поездки в монастырь, с легкого почина моей матери, были постепенным осуществлением данного обещания стать монахом.

Не знаю, как благодарить Господа за то, что Он судил мне пожить в монастыре. Обитель иноков есть лучшая академия спасения, вернейшее училище Богообщения. Светские и духовные школы на пути спасения бессильны дать человеку то, что может получить он в обители. Монастырь дал мне ощутить благодатную силу молитвенных правил, показал значение осмысленного продвижения к перевоспитанию грешного сердца. Сколько встретил я здесь светлых личностей, сколько почерпнул живых опытных наставлений! Душа моя восприняла много иноческих рассказов о мучительной борьбе со злом. Благодарю Тебя, Господи, приведшего мое окаянство в соприкосновение с сосудами Твоей Божественной силы!

Ученик знаменитого филейского[38] старца иеросхимонаха Стефана — иеромонах отец Матфей — учил меня читать книги аскетического характера, обличал в неимении страха Божия, рассказывал о своем тернистом шествии от мира к монастырю. Кроткий и смиренный иеромонах Авраамий, живописец, поведал чудную повесть о явлении ему Божией Матери с сосудом, должно быть, Мира. В память этого явления отец Авраамий написал икону Божией Матери, назвав ее"Источник живой воды", и почтил Царицу Небесную составлением акафиста. Игумен Геннадий напоил мое сердце повествованием о старцах Глинской и Софрониевой пустыней, их мудром водительстве ко спасению новоначальных, рассказывал о вятских архиереях и событиях их жизни. Иеромонах отец Афанасий, богомудрый и благостный, познакомил меня, рассеянного и распущенного, с подвигом сокрушения сердца. Иеродиакон отец Виктор, поэт, печатавший свои стихи в журнале"Русский инок", доставил мне много сладостных часов своими неистощимыми рассказами о загробной жизни, старчестве и Страшном Суде. Некогда в детстве от читанного мамой стихотворения"Дядя Влас"я плакал, умилялся и приходил в трепет от видения адских мук благочестивым странником. В монастыре же детские впечатления приобретали глубину и силу. Монаху Иоанну, избравшему страннический образ жизни, всегда плакавшему о своих грехах, я обязан научением молчанию, Иисусовой молитве. Отец Иоанн увлекательно и восторженно делился со мной переживаниями при созерцании чудес у раки преподобной Анны Кашинской[39]. Были среди иноков и такие, которым вроде бы и нечего было рассказать, но всей своей ангелоподобной жизнью, святым примером богоугодного настроя и благочестивых привычек они как бы являли поучение. Благословенна ты, мирная обитель, насыщенная иноческими молитвенными воздыханиями, полная незримых трудов и борений со страстями душевными. Еще я услышал замечательную повесть о жизни и подвигах игумена Пророчицкого монастыря отца Нила из уст его брата — монаха отца Никодима. Добавьте к описанной обстановке моей монастырской жизни участие в трудах на послушаниях — в просфорной, сапожной, на сенокосе, жниве и пчельнике — и будет понятно, как много добра излила обитель на мою душу, хотя я и не умел всего этого принять, до сих пор являясь дырявым сосудом нерадения.

Не могу забыть летних похожих друг на друга вечеров, когда утомленная трудами на послушаниях братия собиралась на правило в храм. Подобно журчанию ручейка, раздается тихое, монотонное чтение канонов и вечерних молитв. В раскрытые окна церкви врывается стрекотанье кузнечиков, льется благоухание цветов, а молитвенные слова так и просятся в душу, потрясают сердце, вызывают в нем особое настроение умиления, благодатной мягкости, расположения ко всем людям и плач о своем окаянстве. После правила обычно следовало прощание с игуменом, и братия расходилась по келлиям. Не скажу, чтобы в Пророчицком монастыре было введено старчество — правильное руководство на пути возвышения душ к общению с Богом. Нет, скорее здесь несколько сильных духом и жаждой спасения монахов невольно, без слов понуждали других к подражанию им одной лишь наглядностью своего святого примера. Монастырское словесное стадо одушевлялось и вдохновлялось порывом к спасению и от молитвенной обстановки и богоугодного распорядка своей внешней жизни. Жить мне пришлось сначала в монастырской гостинице, потом в сапожной, внутри ограды, и, наконец, в только что отделанном новом каменном доме, предназначавшемся, между прочим, для приемов именитых гостей, в том числе для размещения посещавшего обитель епархиального архиерея и его многочисленной свиты.

Милые, светлые облики иноков рождаются из глубины воспоминания о затерянном в глуши Яранском монастыре. Ясно представляется их плач о грехах, простота и скромность их обращения, нравственная чистота, так и сквозившая в их рассказах, словах, внешнем виде и настроении. Спасибо обители и благодарение Господу за приобщение моей души в иноческом сонме к благодатному настрою, ощущению присутствия Божия и Его непостижимой силы.

Игумен и монашествующие время от времени баловали меня и некоторыми невинными утешениями. Так, настоятель отец Геннадий, который был воспитанником Глинской[40] и Софрониевой[41] пустыней, иногда брал меня с собой на обозрение монастырских дач, и я ездил с ним верст за тридцать в лесные угодья. Бывало, приедем на дачу поздно вечером, мне хочется спать, а отец игумен приказывает вместе с ним идти на обозрение дачных участков. Качаясь от усталости, иду я за ним, грудью вдыхаю сладкий воздух, напоенный ароматом леса, взор пугливо останавливается на светящихся фосфорическим блеском светлячках, качающихся на ветках придорожных кустарников. Рука игумена в тишине безостановочно перебирает четки, или он рассказывает что‑либо из быта иноков Софрониевой пустыни, о своих борениях и скорбях, перенесенных им за свою пятидесятилетнюю жизнь. К концу обхода мне уже не хочется спать, душа наполняется каким‑то сладостным чувством, и я бодро выстаиваю вечернее молитвенное правило.

Нередко лавочник отец Никодим снабжал меня то назидательной книжкой, то священными картинами; казначей отец Афанасий тайком от других в тиши своей келлии делился со мной сладостями. Он был гомеопат, не мог отказаться от благодарности пациентов и получаемые приношения старался разделить, между прочим, со мной.

Летом игумен в поощрение и утешение некоторых монахов–старцев разрешал им ходить на рыбную ловлю. Соучастником своих походов они делали и меня. Обычно ловили рыбу сетью. Сеть протягивалась от одного до другого берега небольшой реки. Монахи тянули ее в нижнем белье. Пойманную рыбу тут же на берегу чистили и в чугунке варили на костре. Навар получался такой, что я после сытного угощения чувствовал отвращение к еде в течение нескольких дней.

Во время жнивы и сенокоса я принимал участие в общих работах. От неумения однажды чуть серпом не отрезал себе палец. Сердобольный игумен, увидев мое несчастье, быстро снял сапог, оторвал от портянки лоскут и перевязал мне руку.

За время пребывания в стенах монастыря я вполне отдыхал телом и душой от учебных занятий и освежал сердце чистым, святым влиянием иноческой среды. Обительские послушания вносили в мое сердце разнообразие. Смена умственных усилий физическим трудом укрепляла мой организм, готовила его к несению ученических тягот предстоящего учебного года. Из монастыря я приезжал домой с грудой священных изображений в рамках, среди которых были картины Страшного Суда, доброго Пастыря Христа, несущего на раменах заблудшую овцу, и на другие библейские сюжеты. Однажды даже привез в Вятку некое подобие гроба и фотографию, где я был снят как бы умершим, лежащим на столе. Сняться в таком виде мне посоветовали иноки для возбуждения памяти смертной.

Однажды Господь привел увидеть в монастыре благодатный свет на лице одного послушника. Это было так. Кажется, в Петров пост я зашел как‑то вечером в келлию одного послушника — Ивана Васильевича Сычева, с которым дружил, и застал его всего в слезах. Он готовился к Святому Причащению и плакал о своих грехах. Ввиду несвоевременности прихода я поспешил оставить друга одного. На следующий день он сам пришел на поле, где я работал, пригласил меня на чаепитие. Лицо Ивана Васильевича при этом было необычайно. Тонкий румянец выступал на его щеках, и из пор кожи струился как бы некий отблеск. Казалось, что под порами его кожи содержится таинственная световая энергия, чувственно видимая. Отпечаток умиления начертался на мирных чертах благоговейного послушника. Этот случай почему‑то неизгладимо врезался в мою память. Пришлось мне также быть свидетелем смерти одного немого рясофорного монаха, отца Феодора. При жизни он отличался особо тщательной аккуратностью и чистоплотностью. А в гробу его всего обсыпали паразиты. Откуда появились вши в столь неимоверном количестве, я до сих пор объяснить не могу.