Читать онлайн «Афонские монашеские молитвенные дневники». Страница 14

Во время ужина рассказал все своему сотруднику. Он, выслушав, сказал: “Требуется тебе глубокое смирение”, и вообще сочувственно отнесся к сему и со своей стороны укреплял мое малодушие, но как-то легко, не сознавая по опыту пережитой мною брани, и будто и искушение при этом невелика беда. Это производило во мне невнимание к его утешению. Он это заметил, и я ему, с замечанием насчет его легкомыслия от неопытности, объяснил свое невнимание. Вследствие такого объяснения у нас чуть не произошла размолвка, подобно как было под 5-е августа (с. 12—13). Так враг, где не думаешь, ставит препоны. Он (сотрудник) представлял себе, что я, по малодушию, готов оставить молитвенный подвиг, на который я, по его словам, вышел по воле Божией с благоволения духовника, а прежде и старца, и теперь у меня к тому удобства и приобретенный опыт, и некий успех с помощью Божией. А я говорил, что не хотел бы оставлять начатого подвига, но серьезно смотрю на него, ибо наши писатели духовные, как видно из предыдущей записи (от 30-го августа) строго предупреждают нас об опасности прелести в сем подвиге без опытного руководителя. Но решаюсь на сей подвиг и в виду опасности, мною уже отчасти вначале испытанной, единственно уже потому, что в то же время видел вразумление и укрепление от Господа. Оставить же сей подвиг боялся как бы малодушию не поступить против воли Божией. Когда мой сотрудник, смирившись, согласился с моим убеждением быть серьезнее в своих советах, особенно не основанных на собственном опыте, и больше молиться за меня, мы примирились и по-прежнему стал я продолжать свой подвиг в смирении и уповании единственно на милость Божию.

1 сентября

По обычной простой молитве “художественная” молитва сопровождалась и в этот раз теплотою в груди от напряженных душевных и телесных сил, но без смущения душевного, как вчера вечером. На “Честнейшую херувим” в конце утрени почувствовал умиление по милости Заступницы нашей Пресвятой Богородицы. Так милость Божия укрепляет и утешает нас, малодушных, в подвиге благочестия. Так и на вечерней молитве “художественной” ощущался жар в груди, но я, не обращая внимания на то, утвердил его все на призываемом имени Господня в “месте сердечном” (немного выше левого сосца), и избежал какого-либо смущения. Во время умной молитвы должно занимать ум и сердце одним только, чтобы чисто, без помыслов, молиться с сокрушением, не испытуя постороннего, происходящего в это время в душе и в теле. При этом внимании ума ко Господу в молитве должно утверждать его именно в имени Его святом, чтобы избежать каких-либо образов внешних, мечтаний и неблаговременных, хотя бы и благих, рассуждении о переживаемом во время молитвы.

2 сентября

На утрене, после трех четок простой молитвы, сел за “художественную”, потому что чувствовал себя бодрым и не расслабленным более кратким на этот раз сном ночным (два с половиною часа спал). И все время утрени затем провел в умной молитве — Слава Богу! При прежнем жаре в груди молитва совершалась спокойно, без прежних смущении и во умилении: внимание занято было одним призыванием сладчайшего и всесильного имени Господня с верою, что в нем, как в невидимом своем образе, присутствует Сам Господь Спаситель. От сего внимательного и неуклонного к какому-либо постороннему помыслу призывания в сердце имени Господня оно исполнялось теплотою, но иною теплотою, чем та, какую я ощущал в прежние разы, и в этот раз в начале молитвы только. Та казалась внешнею по отношению к сердечному месту и волнением крови возбуждавшеюся, а эта — внутренняя и из имени Господня истекавшей. Та отвлекала внимание ума из сердца, а эта привлекала внимание к сердцу и к имени Господню.

3 сентября

На утрене, после простой молитвы, сел на час “умной молитвы”. Сначала, настроив себя душевно и телесно по “художественным” приемам, молился спокойно и даже на минуту забылся от покойного течения молитвы, и внимание уменьшилось, но потом, от того ли, что уменьшил свое внимание и вообще напряжение душевных и телесных сил, начала по-прежнему разгораться теплота от сердца в груди и до того усилилась, что сердце мое было, как в пламени, и по-прежнему стал тревожиться от сей сильной теплоты, которая стала из груди уже ударять в нижнюю часть живота, однако усиливался отвлекать внимание от нее и держать безысходно в сердце на словах молитвы, всячески смиряясь в душе и успокаивая свой смущенный дух упованием на Господа, что Он по-прежнему сохранит меня от искушения. Потом от разгоряченного состояния сердечного и дыхание, удерживаемое мною прежде, против моей силы стало вдруг усиленное и частое, похожее на всхлипывание. Я еще сильнее смутился, подумав, не начало ли это искушения, которого я опасался прежде при усиленной теплоте в теле, а именно в нижних частях живота. Но милосердный Господь сохранил от него меня грешного: хотя с великим напряжением, но молитву с упованием на Бога я в это время искушения не оставлял. Пламень в сердце и во всем теле от этой теплоты постепенно прошел, без особенного ощущения мокротной сласти и без помыслов нечистых. Просидев и после того несколько времени в умносердечной молитве, я благополучно, при Божией помощи, хотя и после большого душевного смущения, кончил свое утреннее правило.

После часов за чаем я передал о своем состоянии во время утренней умной молитвы своему сожителю. Стали обсуждать его, ища причины его. От своего опыта мой собеседник не мог ничего сказать в объяснение, как не испытавший теплоты во время молитвы в той усиленной мною испытанной степени. В писании же отеческом мы не нашли объяснения его; прямых причин, которые бы послужили поводом, по которому Бог попустил это по действию вражию, совесть, помимо вообще греховности, не сознавала, разве только, быть может, забвение мною прежде внушенного мне во время искушения смирения, и некая самонадеянность и излишнее упование на художественные приемы без покаянных чувств. Посему мы объяснили мое состояние излишним давлением на сердце внимания и вообще напряжения душевного и телесного по художественным приемам умносердечной молитвы, а посему решили мы продолжать мне далее упражнение в “художественной” молитве спокойнее и проще, без особенного напряжения и без точного наблюдения в это время биения сердца с дыханием, но со смиренным и покаянным чувством спокойно призывать Господа в сердце со вниманием к словам молитвы, а биение сердца совместно с дыханием само собою установится, как это было прежде (см. 31 августа). О, Боже, как трудно без наставника проходить умносердечную молитву, однако для монаха необходимо. Одна надежда на Бога. Благодарение Богу, что имею хоть единомысленного собеседника о ней, с которым можно делиться вновь возникающими мыслями и чувствами.

На вечернем правиле творил “умную” молитву, как присоветовали мы утром со своим сотрудником; спокойно, с покаянными чувствами, и молитва совершилась мирно, со вниманием и умилением. Приступала, правда, теплота от сердца в груди, но не усилилась как прежде, потому что живое покаяние, чувство молитвы отвлекали от нее внимание ума. При сем в этот раз, по окончании сотницы молитв, я полагал на себя крестное знамение. И когда в конце молитвы приступит теплота помало снизу от чресл без всякой сладости мокротной, я с внимательной, по-прежнему покаянной молитвой, стал полагать на себя крестное знамение, и теплота заметно отошла. При сем пришел внушительный, ободряющий помысл о величии и милосердии Спасителя и о моем маловерии и малодушии в искушениях. Итак, я с благодарением Господу Спасителю, умудряющему, укрепляющему и утешающему нас в немощах наших, кончил свое вечернее правило и восстановилось мое прежнее благодушное душевное настроение, поколебавшееся было пережитым во время утреннего смущения.

Слава Богу за все, спасающему нас и десными и шуиями — и благополучием и искушением противным.

4 сентября

На утрене молитва “умная” прошла мирно, без всякого приступа смущающей теплоты, во внимании к сердцу и в умилении душевном. Явилась мысль, что вчерашнее испытание было допущено Богом для упражнения внимания в сердце во время всякого наперед искушения. Исповедь в сей день также прошла благополучно.

После уборки келий утомился, а потому и умную молитву вечером совершал не очень напряженно, однако с умилением. Увидал свое душевное убожество, слепоту духовную — неведение в молитвенном подвиге и в обращении с ближними, как поступать с ними в том или другом случае, чтобы было все мирно и душеполезно себе и им. Слабость воли в противлении страстям и принуждении себя к добродетелям, забвение в мыслях, словах и делах вечности и главнейших Евангельских заповедей и добродетелей христианских, любви к Богу и ближнему, которыми должна быть во всем проникнута и направляться вся жизнь наша, и неохота понуждать себя к постоянной, особенной “умной” молитве — главному христианскому средству спасения душевного и первому монашескому, особенно схимническому обету.