Читать онлайн «Таинство христианской жизни». Страница 3

Быстрый переход нашего слова к вопросу о монашестве не должен явиться сужением нашей темы, так как монашество не есть иная вера, чем у прочих христиан, но несколько иной образ жизни, вытекающий, однако, из тех же самых заповедей Христа, соблюдение которых сопряжено неизбежно с подвигом. Нет христианина не подвижника, и потому, когда мы говорим о монашеской аскезе, мы говорим о том, что близко и родственно всякому православному.

Обратившись к тем формам, в которые выливается монашество, мы, естественно, должны остановиться на тех обетах, которые приносит монах при отречении от мира, и на их смысле, или соответствии вышеуказанной цели подвижничества. Идея отречения от мира порождает вопрос: возможно ли строить подлинную жизнь на отречении, на отрицании? Конечно, нет. Да и заповеди Христа по преимуществу носят положительный характер — «люби». Вообще, вся жизнь в Боге должна быть лишь положительным актом. Отсюда (в силу этого) аскеза, как таковая, никогда не становится целью; она лишь средство к стяжанию дара Божия. Как разумный подвиг в своем развитии аскеза становится наукою, искусством, культурою. Но, как бы ни была высока эта культура, взятая в своем человеческом аспекте, она имеет весьма условную ценность. Пост и целомудрие как преодоление плотских, бессловесных движений и вообще комплекса плоти через пребывание в памяти Божией; нищета, понимаемая как нежелание иметь, как свобода от власти над нами вещества; послушание как преодоление эгоизма; отшельничество как искание внутренней клети, где возможно «помолиться Отцу втайне»; поучение в Слове Божием как напоение себя духом благодатной жизни и богопознания, заключенных в Священном Писании и творениях святых отцов; сострадание и милостыня как проявление любви к Богу и ближнему; вера, мужество и смирение как тот же подвиг любви — все сие может и должно быть содержанием свободного подвига, но доколе не придет всеутверждающее действие Божественной благодати, дотоле все сие остается лишь человеческим действием и, следовательно, тленным. Жизнь христианина есть самое реальное, чуждое всякой фантазии, превышающее всякое воображение, всякое рассудочное понятие, исключающее всякое сомнение — общение с Истинным Богом, «в Котором нет ни единой тьмы» (ср.: 1Ин.1:5). Поэтому научить христианской жизни подлинно может только тот, кто удостоился видения света Божества. При умном свете боговидения становятся видимыми духовные пути, незримые пребывающему во мраке неведения. И если нет с человеком этого света, то никакое человеческое знание не спасет. Обладатели самых обширных теоретических богословских познаний будут почти такими же слепыми вождями, как и не имеющие этих познаний, а иногда и хуже, то есть более вредными, потому что, обладая в силу этих познаний некоторым видимым преимуществом над братом, они становятся лжепророками, увлекающими с собою во тьму своих последователей.

Задача старца — привести ученика ко Христу. И как может он выполнить ее, если сам он не стяжал Христова духа?

Назначение старца — научить послушника борьбе со страстями. И как возможно, чтобы он выполнил его, если и сам он не стяжал опыта в этой брани? Борьба со страстями в аскетической жизни сводится к борьбе с помыслами. И как может научить этой борьбе тот, кто сам не знает этой великой науки?

Пред каждым послушником неизбежно встанет вопрос о том, как найти себе истинного наставника. Старец Силуан, выслушивая многажды жалобы послушников на старцев, говорил, что «в наше время послушник должен быть совершенным, ибо для совершенного послушника легко находится старец». Смысл слов Старца двойной: с одной стороны, для совершенного послушника и не совсем искусный подвижник будет добрым старцем, с другой — неискусный послушник, как духовно неопытный человек, не может отличить подлинного святого и истинного отца, часто строгого в своих требованиях, от слепого вождя и даже «волка», часто льстивого. Найти незаблудного старца — великий дар Божий. Многими усердными молитвами, с плачем и смирением надо искать себе наставника; и тот, кто действительно смиренно ищет, тот, по утверждению святых отцов, найдет; гордому же никто не может быть старцем.

Блаженный Старец Силуан говорил, что, «если старец и словом, и жизнью учит кротости и любви к врагам, — он добрый наставник, а если подвижник гневлив и исполнен ненависти, то не может он быть наставником, но сам нуждается в учителе».

Афонское монашество подвигу послушания отдает исключительно большое внимание. Добрый подвижник всю жизнь пребывает в послушании, несмотря на то что покрылся сединами духовного опыта и приобрел дар чистой внутренней молитвы, а следовательно, и дар через молитву познавать волю Божию.

Послушание имеет много сторон, возможны самые разнообразные положения. Общее аскетическое правило — не доверять себе, и потому всякое указание духовного отца относительно внутренней жизни должно приниматься с благоговением. Это правило особенно должно соблюдаться начинающими монахами, но и обученные духовной брани и постаревшие в монашестве не оставляют его.

Другая сторона послушания, касающаяся внешнего действования, в равной мере соблюдается и старыми, и молодыми монахами. Всякое дело, всякое начинание должно твориться по благословению, чтобы актом благословения всему предать характер Божиего дела. Все житейские мелочи и немелочи требуют познания воли Божией.

Наша повседневность погружена в мелкие воды ничтожных нужд, но каждая, даже самая малая, вещь может открыться нам как отражение или слово о величии Божием, предстать нашему духу как удивляющая тайна. Так, например, подвиг монашеского послушания, который вызывает презрение в гордых душах, при разумном понимании сущности этой аскезы является путем к расширению нашего сознания до неожиданно великих созерцаний. Он начинается, казалось бы, с нуля: мы просто становимся внимательными к нуждам окружающих нас людей. Постепенно мы научаемся воспринимать их мысли, их волю. Этим путем мы проникаем в сокровенные места их внутреннего мира. Развивается способность в едином акте внимания услышать и различить, какие настроения, какие внутренние движения сердец наличествуют среди тех, что вокруг нас. В дальнейшем восхождении послушание приводит к уразумению онтологической основы православной соборности. Вне культуры послушания живое постижение тайны СОБОРНОСТИ — не дастся.

Члены Соборов, больших и малых, воспитанные должным образом в этом чудном делании, становятся утонченными в своей восприимчивости к тому, чем «дышат» все присутствующие. Пребывая, конечно, в непрестанной умной молитве, такие участники соборного искания воли Божией духом обнимают весь Собор и чувствуют, когда и в ком говорит Дух Святой. Дух же сей «дышит, где хочет»(Ин.3:8), не считаясь непременно с иерархическим положением собравшихся.

В подлинно святом Соборе как бы нет места иерархии, ни борьбы за преобладание или превосходство; единое у всех стремление: верно ощутить изволение Духа Святого. Нормативный прототип этого важного аспекта церковности — Первый Иерусалимский Собор апостолов и пресвитеров (см.:Деян.15), из описания которого мы видим, как вели себя все, не исключая и Петра, на этом благословенном Соборе, вырвавшем Слово и Откровение Божие из тесных рамок еврейской национальности к на вселенские просторы. Каждый из тех, кому открывается по действию Духа Истина, выражает ее в смирении, и все остальные в радости духа своего приемлют Истину.

Когда нет сих признаков, святой Собор превращается в «коллегию» или «коллектив» специалистов администрации или богословов-профессионалов, без возможности выхода из плана человеческих соображений.

Сущность христианской аскетики — в непрестанном предстоянии Абсолютному Богу. Оно (предстояние) восторгает ум, все наше существо, но оно же болезненно разрывает нас. Мы, вызванные в бытие из «ничто», в пределах Земли не освобождаемся от условности и относительности во всем. Водимые словом Господа, растем мы, но рост сей кажется нам нестерпимо медлительным: это от боли видеть себя несвободными от убийственной силы греха, присутствующего в нас. Изнуряющая неуверенность нередко томит нас: мы не можем быть совершенно убежденными в том, что наша мысль, движения нашего сердца, всякое действие наше входят всецело в святой поток предвечной воли Святого святых. Мы просим со слезами печального сердца: «Да будет воля Твоя на земли сердца моего таковою же, как она от века на небесах в Твоем Бытии». Но мы не в силах вместить того, о чем мы молимся. Итак, если я не вмещаю сей жизни Отца нашего, то я никогда не бываю уверен окончательно, что я спасен. Его, Отчая, мысль безмерно превосходит мой ум. Если я останусь таким, как я есть, то ни я не смогу пребыть с Ним единым в вечности, ни Он — во мне. А вдруг и по исходе моем я явлюсь неспособным для восприятия Царства? Мы видим, какою молитвою молился Христос в Гефсимании. Если Ему было ТАК трудно согласовать Свою волю с волей Отца, то где я окажусь? В этой разорванности — и надежды, и агонии — проходят дни, годы, десятилетия, вся жизнь.