Читать онлайн «На путях к Богу живому». Страница 26

Сахаров, Солженицын, Лихачёв и о. А. Мень — вот четыре человека, сделавшие, пожалуй, больше всего для будущего нашей страны в годы брежневщины, коммунистической власти и диктата марксистско–ленинской идеологии и докторов философских наук, задача которых заключалась в том, чтобы отучить молодежь думать, размышлять и свободно принимать решения, желательно навсегда. Именно они помогли тысячам людей не превратиться в роботов.

Сахаров и Солженицын говорили правду о режиме, отец Александр Мень — правду о Боге, а Дмитрий Сергеевич показывал, что и в этих чудовищных условиях можно оставаться честным, заниматься настоящей наукой и принадлежать не к советской, а к русской культуре и интеллигенции. Лихачев прививал читателю, который никогда не переступил бы порог храма и никогда бы не взял Евангелие в руки, ибо был приучен к тому, что в Бога веруют только сумасшедшие или фанатики, любовь к древнерусской книге, к иконе, к славянскому языку, к чистоте жития наших святых и подвижников, известных и неизвестных. Учил прислушиваться к тому, как бились сердца этих святых, и в результате подводил к Евангелию. Размышляя над теми портретами людей Древней Руси, которые выходили их под пера Дмитрия Сергеевича, читатель его книг неминуемо задавался вопросом, а что делало этих людей такими. И получал ответ — вера христианская.

Лихачев редко прямо говорит о Боге, но, показывая многогранность и, главное, г л у б и н у литературы Древней Руси, намечает для своего читателя верную дорогу к Нему. Его читатель не станет озлобленным и нетерпимым, замкнувшимся в своем понимании веры фанатиком, но будет непременно человеком открытым и ч у в с т в у ю щ и м Божие присутствие в мире и среди людей, ибо не верность той или иной системе, а именно личную веру пробуждает он своими книгами.

Дмитрий Сергеевич всегда выступает против поспешных и скороспелых выводов, настаивает на детальном изучении источников, текстологическом анализе, выявлении прототипов того или иного текста, на кропотливой работе — он всегда против схем и вульгаризации в любой форме.

Широта и щедрость — его неотъемлемые качества как ученого и как человека. Особая тема в его творчестве — неповторимость человеческого"я", чудо личной уникальности каждого. Он серьезно настаивает в одной из книг на такой, казалось бы, несерьезной детали — ребенок должен дать своей кукле имя, открыть в ней что‑то абсолютно индивидуальное. Иначе он (или она) потом не откроет и своей собственной индивидуальности и просто не найдет своего места в жизни. Настаивает, ибо знает, что это чрезвычайно важно.

Дмитрий Сергеевич не стремится сделать в науке все, наоборот, он сознательно оставляет работу для следующего поколения, зачастую только намечает приблизительный"маршрут"для будущего исследователя. Так, в сделанном в 1960 г. Докладе"Некоторые задачи изучения второго южнославянского влияния в России"он отвергает теорию, согласно которой мистики XIV в. стремились к бегству от мира и толкали людей на уход из реальной жизни, и показывает, что именно авторы произведений так называемого"высокого"стиля умели"найти общее, абсолютное и вечное в частном, конкретном и временном, невещественное в вещественном, христианские истины во всех явлениях жизни". Потом об исихазме будут написаны сотни работ, авторы которых убеждены (и, наверное, справедливо), что пошли много дальше Лихачева. Но был бы их путь возможен, если бы не было Дмитрия Сергеевича?

Не случайно, что родился Дмитрий Сергеевич в первый день Рождественского поста, поста светлого и радостного, связанного с ожиданием той святой ночи, когда ангел возвестил нам великую радость. Но трудного — как всякий пост. Светла, чиста и радостна его жизнь, но бесконечно трудна. Как бы вся окрашена в тона этих дней церковного года.

Благодарю Бога за то, что Он посылает таких людей на землю. Долголетие. Думается, что оно тоже даровано ему не случайно. Он — современник одновременно поэтов и мыслителей начала века, соловецких мучеников и исповедников, сам принадлежа к их числу, и сегодняшних студентов и школьников, тех, кто родился после 1980 г. Но не просто пассивный современник, а активный — звено между XIX и XXI веками, последний интеллигент дореволюционной России и первый — России, освобождающейся от тоталитаризма.

Спасибо Вам, дорогой Дмитрий Сергеевич!

19 июня 1907 в храме свв. бессребреников и чудотворцев Космы и Дамиана в Столешниковом пер. в Москве было совершено отпевание Булата Окуджавы, получившего в св. крещении имя Иоанн в память о св. мученике Иоанне Воине."Он был, действительно, воином", — сказала вдова поэта Ольга Владимировна. Отпевание совершил свящ. Георгий Чистяков в сослужении оо. Владимира Лапшина и Владимира Вигилянского. По–славянски пел хор под управлением регента Е. С. Кустовского, на грузинском языке — хор храма Св. великомученика Георгия Победоносца в Грузинах. — сообщает damian. ru

На Ваганьковском кладбище, где Б. Окуджава был похоронен, была отслужена лития. Хор пел по–грузински. Накануне, 18 июня, в течение всего дня Москва прощалась с Б. Окуджавой в Вахтанговском театре на Арбате. Люди шли к его гробу до позднего вечера.

Примерно месяц тому назад, в середине мая (1997), Булат Окуджава, будучи в Германии, решил изменить маршрут своей поездки, чтобы заехать к Льву Копелеву в Кёльн. Так в последний раз в своей жизни встретились два писателя. Умершие один вслед за другим, друг на друга похожие и в то же время совсем разные. Оба безмерно честные. Оба — последовательные демократы.

Л. Копелев не просто человек с комсомольским прошлым. Он даже в лагере, как сам рассказывает об этом в книге «Утоли моя печали», долгое время оставался вполне советским человеком, а в первое время и пламенным поклонником Сталина.

За девять с половиной лет ГУЛАГА он так и не сумел понять (и это тоже его собственное признание!), что дело не в Сталине, а в системе, и продолжал упорно верить в «незыблемую справедливость основных положений марксизма–ленинизма». Сталина считал хотя и жестким политиком, но все же выдающимся государственным деятелем; не хотел сравнивать с Гитлером и Муссолини. Затем, при Хрущёве, перечитывая стенограммы партсъездов и другую партийную литературу, убедился в ложности былых представлений о вожде, хотя «все же верил в праведность Ленина и самым научным средством познания (15) истории считал тот критический метод, который разрабатывали Маркс, Энгельс» и т. д.

Шли годы. «Я убедился, — пишет Лев Копелев, заключая книгу воспоминаний, — что уже не способен шагать ни в каком строю… теперь я не принадлежу никакой партии, никакому «союзу единомышленников». И стремлюсь определять свое отношение к истории и к современности теми уроками, которые извлек из всего, что узнал или сам испытал. Бывший в юности вполне «правильным» советским человеком, Копелев пришёл к той жизненной философии, о которой будет говорить потом всю жизнь, именно сам, без посторонней помощи, иногда даже сопротивляясь Солженицыну и вообще тем, кто пытался ему что‑то доказать.

Его мировоззрение отличает очень спокойное и трезвое не отрицание, а именно неприятие кумиров:

«Хочу быть свободнымм от какой бы то ни было рабской зависимости духа. И уже никогда не поклонюсь ни одному кумиру, не покорюсь никаким высшим силам, ради которых нужно скрывать правду…»

Коммунист в прошлом, он не стал антикоммунистом, он выбрал какой‑то другой путь, который, наверное, можно назвать путём личной свободы. Любимым словом Льва Копелева становится слово терпимость.

«Терпимость — главное условие сохранения жизни на земле… Терпимость не требует скрывать разногласия и противоречия. Напротив, требует, понимая невозможность всеобщего единомыслия, именно поэтому воспринимать чужие и противоположные взгляды без ненависти, без вражды. Не надо притворяться согласным, если не согласен. Однако нельзя подавлять, преследовать несогласных с тобой», — писал он, приближаясь к концу своей жизни. Копелев цитирует Вячеслава Иванова, которого вообще очень ценит и считает одним из своих учителей: «Достижение понимания каждого

152

человека как другого, равного в каком‑то смысле Я, и создает нравственные основы человеческого общежития».

Не механическая замена одной идеологии на другую, а нечто совсем иное — система, исключающая любой тоталитаризм, пусть даже принимающий самые неожиданные формы.

«В первом веке нашей эры было сказано: «Блаженны кроткие… Блаженны милостивые… Блаженны миротворцы…» За два тысячелетия ещё никогда, как сейчас, не были необходимы именно миротворцы. Настоящие — не лицемерные, бескорыстные, терпимые миротворцы».