Читать онлайн «Это все о Боге История мусульманина атеиста иудея христианина». Страница 45

Золотое правило такого же отношения к другим, какого вы ждете к себе, лежит глубоко в основе всех значительных религий[108]. Представим, как предлагает Карен Армстронг, что мы толкуем все наши писания как комментарии к этому золотому правилу, а также читаем все их — и, добавлю также, наши — писания, руководствуясь правилом Августина всегда стремиться к наиболее благожелательному истолкованию текста[109]. Все это не только отразит наши лучшие традиции, но и, как ни парадоксально, поможет сохранить нашу религию. Стремление к Богу означает, помимо всего прочего, стремление к Богу среди других точно так же, как мы хотим, чтобы другие искали Бога среди нас.

Благожелательное истолкование также должно быть дополнено смелым толкованием текста — чтобы мы могли войти в динамический относительный конфликт с ним. Как и в отношениях с любимым человеком, в отношениях с текстом возникают разногласия и конфликты, а временами — прямое несогласие. Противоречие и несогласие со специфическими текстами в рамках всех отношений с целым текстом может оказаться способом воздать ему должное. Более того, готовность рискнуть своим положением внутри собственной религии и своим Богом ради благополучия других может стать гораздо более глубоким проявлением любви к своим текстам и послушания своему Богу. Для этого понадобится углубление нашей идентичности. Джонатан Сакс, главный раввин Англии, пишет: «Стремление к миру может быть воспринято как род предательства. Оно подразумевает компромисс. Это означает удовлетворенность меньшим, чем нам хотелось бы. Здесь нет простоты и ясности, свойственных войне, проблемы которой… недвусмысленны и очевидны. Война обращается к нашему самому фундаментальному ощущению идентичности: есть "мы" и есть "они", и смешение невозможно. Но когда враги обмениваются рукопожатиями, кто из них "наш", а кто — "не наш"'? В мирное время развивается глубокий кризис идентичности»[110].

Изменчивость и пассивная терпимость не выдержат рвения тех, кто боится мира. Как указывает раввин Сакс, «ему можно противопоставить только равное по силе и противоположно направленное рвение. Исцеление… если и придет откуда–нибудь, то лишь из сердца самого вихря»[111].

В прошлом вихрь религиозной страсти исходил из нашего опыта посещений, исправлений и благословений Божьих. Сегодня Бог не отдаляется, а призывает нас пережить глубокие впечатления, обрести Бога в чужих, чего прежде никогда не делал народ Божий. Религию ждет увлекательное будущее. Для тех, кто открыт к общению с чужаками, вихрь будет существовать всегда.

Майстер Экхарт говорил, что наши религии подобны домам. В каждом доме есть люк где–то внизу, в подвале, и если мы спустимся достаточно глубоко, то через этот люк упадем в реку, протекающую под всеми нами. Прекрасно, думал я. Но тут же удивился: почему бы не воспользоваться парадной дверью? Почему истина о взаимной принадлежности доступна лишь тем, кто предпочитает болтаться в подвале? Почему нас надо втягивать в поиски хитростью?

Зачем пренебрегать этой истиной об общем благословении или скрывать ее? Почему бы не порадоваться ей?

Человечество — живой организм, тело, в котором религии — различные части, а разнообразие — вопрос жизни. У каждой части свои функции, каждая служит другим частям. Как и природное разнообразие, наша слава не уменьшается, а скорее, разрастается в служении благополучию других. Какой бы огромной ни была почка, она не выживет без связи с другими органами тела, служа им и будучи обслуживаемой ими. Мы не можем функционировать так, как, по–видимому, хочется некоторым людям: безмятежно, обособленно, как коллекция внутренних органов в отдельных стеклянных банках.

Что же в конечном счете позволяет религии процветать? Когда мы понимаем, что религия верна и соответствует своим идеалами, что она действует? По словам? Обрядам? Богослужениям? Традициям? Даже если все последователи религии «поймут» ее одинаково, этого все равно недостаточно для доказательства ее действенности! Обещание вашей и моей религии — не благополучие самой религии, а благополучие мира. Например, у земли — новой несчастной и угнетенной жертвы в мире — нет религии. Каждая религия должна заняться спасением земли, эту работу мы обязаны поделить потому, что все отвечаем за нее. Земля страдает, эти страдания объединяют человечество. Узы между нами носят мистический характер, но как говорит Пол Ниттер, известный современный богослов и специалист по плюрализму, «мистические узы формируются в этических действиях»[112].

Следовательно, взаимозависимость — уже не избирательная активность, второстепенная по отношению к нашей идентичности. Слишком многое поставлено на карту, чтобы поручать эту работу тем, кто проваливается в люки наших религий. Пришло время раскрыть секрет нашего единства! Теперь наша идентичность создается у границ соприкосновения нашей религии с миром.

Со своими дочерьми я всегда говорил о религии так честно и открыто, как только мог, делясь с ними тревогами и надеждами. Я объяснял, что мы должны сблизить наши религии не только для терпимости и диалога, но для того, чтобы помочь всем жить взаимозависимо.

Однажды вечером мы ехали домой с мероприятия, пробудившего немало вопросов в их юных головах. Мы познакомились с Боно, лидером группы U2, на частной вечеринке в Лос–Анджелесе, где он говорил о кампании Product Red по сбору средств в фонд помощи беднейшим районам мира и поддержания местной экономики. Наша старшая дочь Эна вручила ему стихи о положении африканских отцов и матерей, которые сама написала. Боно прочитал их, особенно отметил одну удачную строчку, поцеловал Эну и колоритно, на ирландский манер пообещал «всю дорогу до Дублина держать ее стихи у самого сердца, в нагрудном кармане пиджака».

На обратном пути наша девятилетняя дочь Лета подала голос с заднего сидения:

— А по–моему, эти религии никогда не будут жить дружно. Ничего у тебя не выйдет, пап.

Эна принялась спорить с ней, а Лета упрямо твердила, что иудеи, мусульмане и христиане просто не захотят.

— Слишком сложно, — объяснила она. — Люди хотят делать только то, что им хочется. И все хотят быть правыми.

Ни моя жена, которая вела машину, ни я не нашлись с ответом. Я задумался, дети не сводили с меня глаз. Два самых нежных существа, которых мы знали, обсуждали труднейшую из проблем земли.

Им пришлось. Под угрозой оказалось их будущее.

Я размышлял, согласились бы архиепископы, влиятельные муллы, главные раввины, почетные профессора, могущественные политики и ведущие экономисты придвинуть стул и пригласить будущее присесть к ним за стол переговоров и, может быть, приготовить еще несколько стульев — места для моей дочери или ваших детей.

Увы, такое случается редко. Только настоящее с его соображениями, касающимися непосредственного состояния экономики, политики и религии, приглашается за стол переговоров. Подрастающее поколение в дискуссиях не участвует. Мы не спрашиваем: «А как отразится это решение на людях, которые будут жить через пятьдесят или двести лет?» В своей книге «Ортодоксия» Г.К.Честертон высказал убедительный призыв чтить традиции и прошлое вместо того, чтобы поклоняться настоящему. По–видимому, мы приближаемся к новым вехам мышления, когда мысль Честертона о «демократии, разрастающейся во времени», будет охватывать и будущее[113].

Центром нашего внимания является сегодня, еще один способ сказать «мы». Мы стали эгоцентричными и потому разрушаем сами себя. Как я писал во вступлении, наши дети смотрят на нас с немым вопросом: «Что же вы натворили?»

А если Бог воспринимает нашу религию глазами детей, которые унаследуют землю после нас, и судит ее такой, как видит? Почему бы тогда не прислушаться к вопросам, которые задают дети? «Защитники Бога выслушали бедных?» «Они поняли, что обижают других?» «Они любили землю?» Что будет, если мы начнем толковать наши священные тексты и традиции не в тиши кабинетов, не в славе храмов, и не для того, чтобы сберечь прошлое, а, по сути дела, не пытаясь ничего доказать? Что было бы, если бы мы взялись изучать нашу веру, практиковать ее и молиться под пристальным взглядом наших сыновей и дочерей? Что если бы мы проявляли религиозность не просто как иудеи, христиане и мусульмане, братья и сестры в вере, а как матери и отцы?

На следующее утро после визита моих родителей в церковь я подъехал к ней раньше, чем обычно. Я припарковал машину, вышел на пустую стоянку, где днем раньше мы стояли в кругу родных и друзей. Дух Божий еще витал здесь, прохладу калифорнийской ночи уже вытесняло тепло встающего солнца. Меня переполняла радость от встречи с Богом и сожаления о жизни, потраченной на борьбу из–за религии.