Читать онлайн «Апостол Павел». Страница 30

Павел снова должен был защищаться: он выбрал дело евангелизации «без корысти» и занимал достойную и верную позицию: он — в уничижении перед Богом, которому служил. Настоящий апостол познается делами своими [612].

Но теперь уже он смотрел гораздо дальше… В обстановке соперничества и из-за раздробленности церковных обществ, он вознамерился прибегнуть к сильному орудию философов, которое также использовали другие наставники и раввины — к открытому письму[613]. По крайней мере первое из двух Писем к Фессалоникийцам, которые дошли до нас, было написано в связи с этим, во время его пребывания в Коринфе. Отсюда Павел отсылал и другие письма уже для Церквей Македонии, не считая подложных писем, которые были тогда в обращении[614]. Но именно в то время он положил начало апостольскому письму, необходимость которого для своей миссии он объяснял и подтверждал не однажды.

Письмо являлось продолжением проповеди. Павел всего лишь повторял письменно то, что уже выражал устно, послания становились средством связи, потому что в них он отвечал на вопросы, которые в письменной или устной форме передавались ему через посредников[615]: философы называли это «полудиалогом». Письмом было легче убедить в достоверности учения; Павел заверял такими приветствиями: «Приветствие моею рукою, Павловой, что служит знаком во всяком послании; пишу я так» [616].

Послание не искажает предания. Павел упорно настаивает на своем евангелии и хочет в точности донести до всех вверенное ему предание. Итак, предание — это основа учения: если кто не принимает его, тот должен остаться в стороне, как это предусмотрено в положении о религиозных обществах. Послание служит образцом и имеет нормативную ценность[617].

И наконец, послание несет литургическую нагрузку. С самого первого своего Письма к Фессалоникийцам Павел настаивал, чтобы его послания читали всем собранием; послание не являлось достоянием обособленной группы ладей, но должно было служить ориентиром для всех, чтобы к нему можно было всегда обратиться[618].

Это и в самом деле были «апостольские» письма. Они скреплялись подписями всей миссионерской группы. Они устанавливали и утверждали иерархический порядок в христианском обществе, ставили на служение ответственных людей и определяли их полномочия на местах, указывали тех, на кого можно возложить обязанность поддерживать связь между апостолом и Церквами и свидетельствовать об истинном служении Павла, потому что он был главенствующим[619]. В письмах устанавливались положения, допускающие применение различных санкций. Письма создавали канон.

В Коринфе Павел смог дать определение и утвердить характер миссии и структуру Церквей в масштабах области, а также установить дисциплинарные положения. Он был главным основателем всего этого.

В то время, когда Павел писал свои послания, его положение в Коринфе было очень шатким из-за «непорядочных и лукавых людей». Это единственный намек в его посланиях, указывающий на трудности во время миссии, о которых автор «Деяний», напротив, писал очень много [620].

Ситуация представлена «Деяниями» как сугубо внутренний кризис в иудейском обществе; его можно понять, как столкновение Павла и его обращенных — выходцев из синагоги, таких, как Сосфен, — с законниками. Намерение автора «Деяний» проявляется в той направленности, которая придается событиям: он не только сводит проблему к теоретической борьбе мнений, но и дает неполную картину судебного разбирательства, представляя его, как пример разбирательства обычного — судья, являющийся римским проконсулом, объявляет себя неправомочным и отправляет оппонентов, не рассудив их. Такой пример несудебного разбирательства лицом, представляющим римскую судебную власть, повторялся три раза, в Иерусалиме и Кесарии после ареста Павла: он позволяет автору «Деяний» изобразить это событие таким образом, чтобы полностью устранить то негативное впечатление, которое могло бы появиться у романизированного сообщества при упоминании о разногласиях с властями и законодательством Империи [621].

Однако обвинение в «беззаконии», дошедшее до проконсула, могло опираться только на римскую правовую систему. Ведь Павла обвиняли в беззаконии в рамках такой судебной процедуры, к которой относились весьма серьезно в древнем городе, «веяния» верно говорят об обвинении, предъявленном Павлу: оно заключалось в том, что он призывал «людей» (ничего более не уточняя) «бояться Бога» [622]. Так как эта фраза применялась главным образом в иудейских богослужениях и для приверженцев иудаизма, то использование ее в данном случае свидетельствует о вмешательстве обращенных христиан и прозелитов. Прения, в конце концов, привели к тому же результату, что и в Филиппах: нужно или не нужно давать ход прозелитизму? В каких пределах? Споры велись между римлянами, которые не отличали пока еще христиан от иудеев. Так же как в Филиппах и Фессалонике, здесь действовал закон императора Клавдия, позволявший иудейские богослужения, но без лишних эмоций [623].

В противоположность филиппийским дуумвирам проконсул Галлион применил этот закон в отношении Павла с значительной долей терпимости [624]. Прозелитизм не являлся правонарушением согласно правовой системе (adikema), и образ действий Павла не давал повода к обвинению в обмане и распространении суеверий (radiourgema): из этого можно заключить, что, несмотря ни на что, проконсул нашел время провести расследование и оказался вполне правомочным! Судя по всему, Павел столкнулся с оппозицией провинциальных римлян, которых тревожила энергичность, с какой эта религия зарождалась из иудаизма, так же как это было в Филиппах и, без сомнения, в Антиохии Писидийской.

Проповедование Павла не оставляло также безразличными и иудеев, но те не нападали на него прямо: они знали, что он защищен одновременно своим положением римского гражданина и вмешательством в дело проконсула. Они отыгрались на Сосфене, знатном человеке, главе синагоги, которого обратил Павел и признавал, как одного из апостолов Коринфа. Они присудили ему 39 ударов хлыстом в соответствии с Законом Моисеевым, предусматривающим такое наказание для безбожников и строптивых. По закону кесаря проконсул не смог вмешаться: в этом случае это было делом иудеев! Сосфен впоследствии сопровождал Павла в Азию[625]: в некоторых случаях склонность к миссионерским путешествиям, возможно, была следствием разочарований в своей среде.

Разбирательство дела ГалЛионом происходило в начале лета 51 года[626]. К этому времени Павел прожил в Коринфе уже восемнадцать месяцев, значит, он прибыл сюда в конце осени или в начале зимы 49 года. Затем он добрался до Антиохии, которая была для него точкой опоры, и пробыл здесь все лето 51 года, пока непредвиденные обстоятельства не побудили его отправиться в Иерусалим[627]. В летописи «Деяний» довольно надуманно установлена связь между этим путешествием и завершением его миссия в Коринфе: согласно «Деяниям» Павел собирался закончить евангелизацию на Балканах, что в проповедовании язычникам было новым этапом, который он собирался осуществить через паломничество в Святой город и принятие обета, удостоверяющего его верность религиозным обычаям иудаизма[628].

Принятый в лоно города, находясь среди влиятельных лиц, продолжал ли Павел — этой иудей, завсегдатай синагог — свой миссионерский путь? Или, быть может, он основал обособленный христианский кружок, наставляя и крестя восприимчивых к новой религии язычников со свойственной ему энергией и космополитизмом? [629] Возникает вопрос: каким было религиозное обоснование его проповедования после европейского периода, в ходе которого он постепенно обретал независимость?

Автор «Деяний» проводит мысль, что Павел радушно был принят теми, кто находился «между двумя мирами» [630], — в отдалении от греческих городов, на пороге синагоги; что в Филиппах, Фессалонике, Верии, Афинах и в Коринфе он трудился в среде духовно общей, в среде «боящихся Бога» [631]. Апологетический замысел автора очевиден: его цель — подчеркнуть, что христианство, отвергнутое иудеями, законно могло распространяться среди язычников, не теряя ни своих корней, ни своих библейских ориентиров, так как изначально оно было обращено к приверженцам иудаизма.

Такой анализ первой европейской миссии остается весьма спорным[632]. Само выражение «боящийся Бога», хоть и употреблялось в греческой Библии, было Павлу неизвестно так же, как и Филону Александрийскому; только Иосиф Ф. употреблял его в смысле совершенно определенном, скрытом от язычников, которые придерживались древних иудейских ритуалов, не соблюдая при этом всех положений Закона Моисеева и не делая обрезания[633]. Из записей можно видеть, что терминология той эпохи была неясной: одно и то же определение обозначало и эллинизированных иудеев и небольшие группы людей, посещающих синагоги, отличая, однако, «иудеев» от прозелитов [634]. Речь идет о людях двух культур, тех, которые могут быть задействованы в синагоге, будучи при этом вовлеченными в грекоримское общество, из-за чего они не могут выполнять все предписания Закона Моисеева [635]. Записи говорят, что такие люди встречались исключительно в диаспорах: свидетельства о них все больше личные, чем коллективные, а на Балканах о них ничего не говорится вообще. Это дает повод подозревать автора «Деяний» в вымысле и ставит под сомнение само существование подобной категории людей и их определяющей роли в евангелизации Европы, о которой пишут «Деяния» [636].