Читать онлайн «Сборник». Страница 18

Однако сразу же после упразднения цензуры вакуум, создавшийся в сфере этой тематики, мгновенно заполнился текстами самого низкого пошиба – любовные и почти откровенно порнографические романы, детективы, на самом деле ничего общего не имеющие с криминальным жанром и посвященные почти исключительно описанию быта, "красивой жизни", квартир и дач и, разумеется, интимной жизни действующих лиц, в самые короткие сроки вытеснили все остальное с книжных прилавков.

Подобно тому, как на телевизионном экране "мыльные оперы" из жизни мексиканцев или аргентинцев с бесконечными супружескими изменами, дамскими платьями, интерьерами квартир, вилл и ресторанов с обсуждающими свою и чужую личную жизнь дамами и девушками всех возрастов заменили собою все, что все-таки иногда можно было увидеть по телевидению раньше, книги такого рода составили круг чтения для большинства из нас сегодня. "Дамские" романы всегда в цене, ибо в них человек находит то, чего не хватает в жизни (любовь, уют, комфорт, дачу или квартиру получше или даже много лучше и т.п.), но если там обнаруживается то, чего вообще нет в жизни, правительство их сразу же запрещает раз и навсегда. Именно это произошло в СССР.

Теперь, когда у нас за плечами осталось целое десятилетие, прожитое в условиях свободы слова, стало ясно, что запрещены были при советской власти не поэты, не философы и не богословы, а всего лишь невинные романы про то, кто как ест, где живет, во что одевается и с кем занимается любовью. Иными словами, литература о частной жизни. Это не случайно, ибо частная жизнь в ту эпоху тоже была запрещена, о чем говорит хотя бы тот факт, что привезенные из-за границы модные журналы в советской России зачитывались без преувеличения до дыр. Книжечки о вязании, сборники кулинарных рецептов, разного рода советы хозяйкам были на вес золота и переписывались не только на машинке, но даже от руки.

Что же касается философов и поэтов, а также нескольких запрещенных романов Лескова ("На ножах") и Писемского ("Взбаламученное море"), книг по богословию и изданий "ИМКА-Пресс", то обычный советский человек просто-напросто не подозревал об их существовании. В сущности, эта литература даже запрещена не была – она просто вообще не существовала.

Вспоминаю, как однажды лет 20 тому назад я в одном подмосковном городе попал в кино на последний сеанс. Шел западногерманский фильм "И дождь смывает все следы". Абсолютно не помню сюжета, но не в сюжете дело. В фильме была показана нормальная жизнь студенческой молодежи – мальчики и девочки 17-18 лет бегали по экрану в джинсах и цветных маечках, в кафе на скорую руку съедали свою пищу, вскакивали во взятый на прокат на три дня автомобиль и ехали на берег моря, чтобы переночевать в самом дешевом кемпинге, чуть-чуть мучались от любви, ревновали и совсем немного целовались. Конечно же, им ужасно не хватало денег, но зато хватало проблем. И больше ничего. Но зал был набит до предела, и в течение всего сеанса в нем стояла полная тишина. Фильм кончился, и тут я стал свидетелем того, как подмосковные тинейджеры уходили из зала, тихие и просветленные, унося с собой воспоминания о жизни, в которую они не допущены.

Фильмов такого жанра почти не показывали, и по телевидению и в кино, и даже в театре господствовала производственная тема, бесконечные "Сталевары" с утра до ночи. Одна пожилая учительница, попав в театр, вдруг с отчаяньем воскликнула: "Пришла сюда отдохнуть, а попала на педсовет" (к несчастью, именно педсовет был центральным событием всей пьесы). Производственными сюжетами полнилась и проза, и поэзия, и прикладное искусство. На чашке художнику нужно было непременно изобразить трактор, а на чайнике подъемный кран – иначе его сервиз не был бы представлен к какой-то там премии, а она давала какой-то минимум преимуществ. И так во всем.

Под запретом была не иная (немарксистская, вражеская, религиозная и т.п.) идеология, а то, что ни с какой идеологией не связано, – простая жизнь. Людям иногда в индивидуальном порядке удавалось отвоевать себе право на эту жизнь в пределах собственной квартиры или дачного участка, но не больше.

Советский человек жил в условиях среднего арифметического между казармой и теплицей. С одной стороны, ему было все запрещено, но вместе с тем он ни за что не отвечал и всегда имел гарантированный минимум. Теперь он оказался на свободе – появились возможности, но ушел из жизни тот элемент гарантированности, который давал возможность многим из нас годами не платить за квартиру, работать, вернее, ходить на работу и в то же время ничего не делать, перепоручать воспитание детей государству и т.д.

Отразилось это и на круге чтения. Основная масса читает сегодня то, что было под самым страшным запретом. Не Гумилева и не Бердяева с Ницше, а всего лишь романы о "красивой жизни".

А философов и поэтов все-таки читают, раз в 10 или в 20 больше, чем в годы моей юности. Слава Богу, что они изданы, причем не такими уж малыми тиражами, хорошо, что они есть в магазинах. И между прочим, их покупают почти ежедневно – так говорят продавцы. Иллюзия же того, что они никому не нужны, создается от того, что те тиражи, которые изготавливались нами на машинке, и те единичные книги, что привозились из-за границы, составляли всего лишь десятки экземпляров, тогда как теперь их все-таки тысячи. Что же касается Тацита и Данте, которые теперь продаются, а раньше исчезали из продажи еще до появления на прилавке, то здесь дело в том, что еще 15 лет назад книги собирали "люди с возможностями" не для чтения, а в силу их престижности. Теперь этих людей книги не интересуют, ибо для них открылись новые возможности – Анталия, Египет, Кипр и т.д. Пусть загорают. Читателей же у Данте сегодня все-таки не меньше, чем было в 1970 году, а много больше. Что же касается толстых журналов, то интерес к ним сразу же резко угас, когда из эпохи дозированной информации и появлявшихся небольшими порциями из месяца в месяц публикаций поэтов и мыслителей недавнего прошлого мы перекочевали в мир свободы слова, где эти тексты в основном изданы или издаются сейчас, но не порциями и не во фрагментах, а полностью. Нет, культура не погибла. А дамские романы вне зависимости от того, хорошо это или плохо, раскупаются во всех странах. Теперь к этим странам прибавилась и Россия.

"Хоронят актрису, по-русски – лицедейку, Комиссаржевскую, и десятки тысяч народа сопровождают ее гроб… Нет, не сопровождают: это только кажется, дело проще: газеты, иудейские газеты прокричали, что это была великая служительница Мельпомены… и вот праздной толпе захотелось посмотреть, как ее будут хоронить… это была жрица того идола, который именуется театром… прискорбно отметить, что был венок и от студентов здешней духовной академии… Сколько тут было горбоносых, смуглых, с черными, злыми глазами типов! О, конечно, все это – не русские, это все – из "гонимого" племени, а за ними уж шли, как их послушные пленные рабы, несчастные русские" (с.15-16).

Еще одна цитата из того же автора: "Пусть иудеи носят имена ветхозаветных праведников: к сожалению, мы едва ли вправе запретить им это, хотя очень бы желали, – ввиду того, что и многие из нас носят сии имена, – чтобы иудеи и произносили эти имена не по-нашему, а по-своему, – чтобы Моисеи именовались Мойшами, Израили – Срулями, но допускать, чтобы они носили имена святых Божиих, во Христе прославленных, было бы кощунством и святотатством… Уже и теперь иудеям дано слишком много свободы в отношении, например, фамилий: крестится, не крестится ли иудей – он именует себя любою фамилией, и вот вы слышите самую русскую фамилию, вы думаете, что имеете дело с русским человеком, а он – некрещеный иудей!" (с.100-101).

Увы, книга, которую я цитирую, написана архиепископом Никоном (Рождественским), бывшим архиереем в Вологде, членом Государственного Совета и председателем издательского отдела при Св. Синоде (умер в 1918 г. и похоронен в Троице-Сергиевой лавре).

Владыке Никону везде мерещатся иудеи, жиды, масоны, пресса в царской России, по его мнению, "вся куплена жидами": "Отравляет нас иудейско-масонская печать… иудеи и масоны, опять скажу, делают свое дело, отравляют нас, подрывают под самые основы нашего государства" (с.50). С ними заодно католики, баптисты, армяне, профессора, врачи и акушеры, студенты и, что особенно удручает автора, воспитанники духовных академий. Что же они делают? У сельского врача – "вместо св. икон портрет безбожника Толстого" (с.78), а "иудеи-профессора устраивают экзамены в двунадесятые праздники" (с.79). "Интеллигенция продала себя иудеям и масонам" (с.184). "Штундисты, баптисты и молокане тоже служат масонам и жидам" (с.275). "Без устали трудятся враги Церкви и Отечества – иудеи и их приспешники кадеты" (с.172).