Читать онлайн «Духовный мир». Страница 62

Итак, вот где нашел я следы искренней любви: в сердцах простых людей, и рабов!

Наступила длинная, бесконечная ночь. Я стал вслушиваться в чтение псалтири, для меня вовсе незнакомой; никогда прежде не раскрывал я этой божественной, сладостной книги.

«К Тебе, Господи, воззову, Боже мой, да не премолчиши от мене, и уподоблюся нисходящим в ров. Услышь, Господи, глас моления моего, внегда молитимися к Тебе, внегда воз дети ми руце мои ко храму святому Твоему. Не привлецы мене со грешными, и с делающими неправду не погуби мене… Господь помощник мой, и защититель мой, на Него упова сердце мое и поможе ми, и процвете плоть моя: и волею моею исповемся Ему» (псалом. XXVII, 1-3 и 7). – «Господи, да не яростью Твоею обличиши мене, ниже гневом Твоим накажеши мене. Яко стрелы Твоя унзоша во мне, и утвердил еси на мне руку Твою. Несть исцеления в плоти моей от лица гнева Твоего, несть мира в костех моих от лица грех моих… Господи, пред Тобою все желание мое, и воздыхание мое от Гебе не утаися. Сердце мое смятеся, остави мя сила моя, и свет очию моею, и той несть со мною» (Псалом. XXXVII, 1-4, 10-11).

Глубоко врезались мне в сердце псаломские слова, я повторял их мысленно и горячо, горячо молился. Вся прошедшая жизнь расстилалась предо мною, как будто холст покрытый разными нечистотами. Что-то неведомое, святое, чистое влекло меня к себе; я дал обет исправления и покаяния, обет посвятить жизнь на служение милосердому Богу, если только Он помилует меня. А что, если не суждено мне возвратиться к жизни? Что, если эта живая смерть не прекратится, если меня – живого мертвеца – заживо зароют в землю? Не могу теперь высказать всего, что перечувствовал я в эту ужасную, незабвенную для меня ночь. Скажу вам только, на другой день Степан заметил на голове моей, между юношескими русыми кудрями, целый клок седых волос. Даже и после, когда воображение представляло мне во сне эту ночь, проведенную в гробе, я вскакивал как безумный, с раздирающими криками, покрытый холодным потом.

Наступило утро, и душевные страдания еще более усилились. Мне суждено было выслушать свой смертный приговор. Подле меня говорили: «сегодня вечером вынос завтра похороны в Невской лавре!"

Во время утренней панихиды кто-то заметил капли пота на моем лице и указал на то доктору. «Нет, – сказал доктор, это холодное испарение от комнатного жара». Он взял меня за пульс и промолвил: «пульса нет, нет сомнения, что он умер!"

Невыразимая пытка – считаться мертвецом, ждать той минуты, когда заколотят крышку гроба, в котором я лежу, когда земля на нее посыплется, и не иметь силы проявить жизнь свою ни взглядом, ни звуком, ни движением! А между тем я чувствовал, что силы мои были еще слабее, нежели вчера… Нет надежды! Ужасное отчаяние овладело мною, кровь била в голову, мне казалось, что внутренности мои сжимаются и содрогаются, из сердца вырывались потоки злобы, проклятий… Но, видно, ангел-хранитель мой хранил меня: какое-то внутреннее чувство подсказывало мне молитву из священных слов, которые я слышал лежа в гробу.

«Боже мой, помилуй мя, пощади меня, я гибну… Скверен я, нечист, велики, бесчисленны грехи мои, но милость Твоя безмерна. Помилуй мя, Господи, яко смятошася кости мои! Дай мне время очистить совесть, загладить прежнюю жизнь мою! Твой есмь аз – спаси мя!» Так взывал я из глубины души, обуреваемый предсмертною тоскою.

Прошло еще несколько мучительных, безотрадных часов – и я не молился уже о возвращении к жизни: я просил себе тихой смерти, как избавления от предстоящих мне страшных мук. Мало-помалу успокоилась душа моя в крепкой молитв: ужасы медленной смерти в могиле представлялись мне казнью заслуженною. Я всецело предал себя в волю Божию и желал только одного – отпущения грехов моих.

В таких чувствах находился я при вечерней панихиде, когда певчие пели надо мной: «Образ есмь неизреченные Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений; ущедри Твое создание, Владыко, и очисти Твоим благоутробием и вожделенное отечество подаждь ми, рая паки жителя мя сотворяя». Панихида кончилась, и какие-то люди подняли меня вместе с гробом. При этом они как-то встряхнули меня, и вдруг из груди моей бессознательно вырвался вздох. Один из них сказал другому: «покойник как будто вздохнул?» – «Нет – отвечал тот тебе так показалось». Но грудь моя освободилась от стеснявших ее спазмов – я громко застонал. Все бросились ко мне, доктор быстро расстегнул мундир, положил руку мне на сердце и с удивлением сказал: «сердце бьется, он дышит он жив! Удивительный случай!» Живо перенесли меня в спальню, раздели, положили в постель, стали тереть каким-то спиртом. Скоро открыл я глаза, и первый взгляд упал на икону Спасителя, ту самую икону, которая (как я узнал после) лежала на аналое у изголовья моего гроба. Потоки слез пролились из глаз моих и облегчили сердце. В ногах кровати стоял Степан и плакал от радости. Подле меня сидел доктор и уговаривал быть спокойным. Он не понимал моего положения.

Помощь доктора была мне вовсе не нужна, молодые силы возобновились быстро. Впрочем, я благодарен ему за то, что он по просьбе моей, запретил пускать ко мне посторонних, чтобы не беспокоить больного.

В совершенном одиночестве провел я несколько дней, не видя ни одного чужого лица: отрадою и пищею души были мне божественные песни Давида; из них учился я познавать Бога, любить Его и служить Ему.

Много знакомых толкались ко мне в двери из любопытства видеть ожившего мертвеца. Каждый день заезжал мой нареченный тесть. Он видимо старался не упустить выгодной партии. Но я никого не принимал.

Первым делом моим по выздоровлении, было приготовление к св. таинству причащения тела и крови Христовой. Опытный в духовной жизни священник о. М-й был духовником моим. Он укрепил меня в решимости отречься от мира и от всех мирских привязанностей.

Но не скоро мог я избавиться от житейских дел. Прежде всего, я поспешил отказаться от чести быть зятем знатного князя и мужем прекрасной княжны. Потом вышел в отставку, отпустил крестьян моих в звание свободных хлебопашцев, распродал всю свою движимость и нашел доброе употребление деньгам; прочие имения передал законным наследникам. В таких заботах прошел целый год. Наконец свободный от земных попечений, я мог искать тихого пристанища и избрал себе благую часть.

В нескольких монастырях побывал я и поселился в той пустыне, где теперь доживаю век свой. Верного своего Степана отпустил я на волю и предлагал ему денежное вознаграждение, достаточное для обеспечения его старости, но он не принял денег и со слезами просил не отсылать его. Он хотел умереть при мне, провел остаток жизни в нашей обители, и умер, не приняв пострижения. «Куда мне, грешнику недостойному, быть монахом!» – говорил он. «Довольно с меня и того, что сподобился жить с рабами Божиими».

Почтенный о. Г. заключил рассказ свой следующими словами: «на мне вы видите дивный опыт милосердия Божия. Чтоб исхитить душу мою из мрачного сна греховного, Благий Человеколюбец допустил меня пройти юдоль сени смертной, и на гробовом ложе просветил очи мои, да не усну в смерть вечную!» (Из кн. прот. Гр. Дьяченко: «Доброе слово», г. III).

5. В «Московских Ведомост.» помещена статья г. Сергея Нилуса, под несколько странным заглавием: «О том, как православный был обращен в православную веру». Статья содержит в себе исповедь светского интеллигента, как он от неверия и разных заблуждений пришел к свету истины. Весьма живо и, как говорится, тепло написанная, подписанная полным именем, посвященная известному лицу (В. М. Васнецову) она имеет признаки не вымышленной какой-либо истории, а действительной были, и, во всяком случае, правдиво и хорошо рисует умственное и нравственное состояние большинства современных интеллигентов, указуя им и путь исхода из этого жалкого и погибельного положения.

«Родился я в 1862 году, пишет г. Нилус в семье, которая, со стороны родных матери моей, считала в своей среде не мало людей передовых в том духе, каким вообще отличались шестидесятые годы. Прирожденные дворяне-землевладельцы, и притом крупные, они, благодаря этой своей связи с землей и крестьянином, избегли крайних проявлений и увлечений годов семидесятых, но общего, так сказать, платонически – революционного духа избежать не могли, так велико было тогда обаяние идей, свободы мысли, свободы слова, свободы… да, пожалуй, свободы и действий. Конечно, твердая пища разговоров политической окраски мало способствовала развитию во мне религиозных, как тогда говорили, мечтаний, и я рос в совершенном отчуждении от церкви, соединяя ее, в своем детском представлении, только со старушкой няней своею, которую я любил до безумия, да с величавым звоном московских «сорока сороков», когда, особенно с первою выставленною рамой, в мягком жизнерадостном весеннем воздухе он вливался широкою, могучею волной в освеженные после долгой зимы тесные городские комнаты и манил за собой на простор деревни, полей, шумливых ручейков среди зеленеющей травки, – словом на мир Божий из каменных стен современной городской лжи и условности.