Читать онлайн «Герменевтика». Страница 11

Ориген полагал, что как человек состоит из трех частей — тела, души и духа — точно так же и Писание имеет три смысла. Тело представляет буквальный смысл, душа — моральный (нравственный) и дух — аллегорический или мистический смысл. На практике Ориген обычно пренебрегал буквальным смыслом, редко ссылался на нравственный смысл и постоянно использовал аллегорию, так как, по его мнению, только аллегория передает истинное знание.[64]

По оригинальности мысли и гениальности Августин был величайшим человеком своей эпохи. В его доктринальных сочинениях выработан ряд правил рассмотрения Писания, некоторыми из которых мы пользуемся и сегодня. По Рамму, правила Августина таковы:

1. Толкователь должен обладать искренней христианской верой.

2. Особое внимание нужно уделять буквальному и историческому значению Писания.

3. Писание имеет более чем одно значение и, следовательно, допустимо аллегорическое понимание.

4. Библейские числа имеют определенное значение.

5. Ветхий Завет необходим и христианам, так как в нем изображен Христос.

6. Задача толкователя — понять значение, подразумеваемое автором, а не привносить в текст свое значение.

7. Толкователь должен сверяться с ортодоксальным символом веры.

8. Стих нужно рассматривать в его контексте, а не в изоляции от ближайших к нему стихов.

9. Если значение текста неясно, то ничего из этого отрывка не может быть предметом ортодоксального вероучения.

10. Святой Дух не является заменой необходимого соответствующего образования. Чтобы понимать Писание, толкователь должен еще знать еврейский, греческий языки, географию и другие предметы.

11. Непонятный отрывок должен толковаться ясным отрывком.

12. Исследователь должен иметь в виду, что откровение прогрессирует (последовательно углубляется).[65]

На практике Августин пренебрегал большинством своих собственных принципов и чрезмерно тяготел к аллегории; это сделало экзегетические комментарии наименее ценным элементом его сочинений. Он оправдывал свое аллегорическое толкование стихом б из 2 Кор. 3 («Буква убивает, а дух животворит»), который, по его мнению, значит, что буквальное толкование Библии убивает, а аллегорическое, или духовное, — животворит».[66]

Августин считал, что Писание содержит четыре смысла — исторический, этиологический (моральный), аналогический и аллегорический. Его взгляд стал господствующим взглядом в эпоху средневековья.[67] Таким образом, влияние Августина на развитие научной экзегетики было неоднозначным: в теории он разработал многие принципы здравой экзегетики, но на практике ему не удалось применить их в личном изучении Библии.

Группа богословов в Антиохии Сирийской попыталась избежать и буквализма иудеев и аллегоризма александрийцев.[68] Они, а особенно один из них — Феодор Мопсуестийский (ок.350 — 428), — стойко защищали принцип грамматико-исторического толкования, т. е. тот взгляд, что текст следует толковать согласно правилам грамматики и фактам истории. Они избегали догматической экзегезы, утверждая, что толкование должно быть основано на изучении грамматического и исторического контекста, а не на ссылке на авторитеты. Они критиковали аллегористов за то, что те многое в Ветхом Завете подвергают сомнению. Взгляд антиохийцев на историю отличался от взгляда александрийцев.

По мнению аллегористов над историческим значением ветхозаветных событий парило другое, более высокое духовное значение. В противоположность этому, антиохийцы считали, что духовное значение исторического события подразумевалось в самом событии.[69]

Например, по мнению аллегористов, исход Авраама из Харрана обозначает его отказ от познания сущего посредством органов восприятия; для антиохийцев же исход Авраама из Харрана представляет собой акт веры, так как он подчинился Божьему призыву выйти из реально существующего города Харрана в землю Ханаанскую.

Экзегетические принципы антиохийской школы заложили основы для современной евангельской герменевтики. К сожалению, один из учение Феодора, Несторий, был замешан в главную ересь относительно личности Христа, и его связь с антиохийской школой, а также некоторые другие исторические обстоятельства привели в конечном счете к угасанию этого перспективного направления богословской мысли.

Во время Средневековья было мало оригинальных идей; большинство исследователей Писания посвящали себя изучению и собиранию работ предшествующих отцов Церкви. Толкование было связано рамках традиции, в нем господствовал аллегорический метод.

Поиск четверного смысла Писания, предложенный Августином, стал стандартным методом толкования Библии. Считалось, что каждый библейский отрывок имеет четыре смысловых уровня, что нашло отражение в четверостишии, ходившем в ту эпоху:

Нам буква говорит, что делал Бог и праотцы,

А аллегория — где веры нашей спрятаны концы.

Мораль дает устав на каждый день,

Аналогия освещает смерти тень.[70]

Для иллюстрации такого подхода можно использовать образ города Иерусалима. Буквальный Иерусалим — это реально существующий город аллегорически он обозначает Церковь Христову; в нравственном плане он представляет человеческую душу: и аналогически (эсхатологически) указывает на небесный Иерусалим.[71]

В то время общепринятым был принцип, согласно которому толкование библейского текста должно соответствовать традиции и учению Церкви. Источником догматического богословия была не сама Библия, но Библия, истолкованная церковным преданием.[72]

Несмотря на то, что в экзегетике преобладал метод четвероякого толкования, развивались и другие подходы. На протяжении позднего Средневековья в Европе и Палестине продолжали традицию древнееврейской мистики каббалисты. Они довели метод буквализма до абсурда. Они считали, что каждая буква, и даже каждая возможная перестановка или замена букв, имеет сверхъестественное значение. Пытаясь проникнуть в Божественные тайны, они использовали следующие методы: замена одного библейского слова другим, имеющим то же цифровое значение; добавления к тексту — рассматривая каждую отдельную букву слова как заглавную букву других слов; вставка в текст новых слов посредством замены некоторых букв в словах оригинала.[73]

Однако в некоторых сообществах употреблялся более научный метод толкования. У испанских евреев 12-15 вв. наметился возврат к грамматико-историческому методу толкования. Викторины (ученые парижского аббатства Сен-Виктор) считали, что значение Писания следует искать на пути буквального, а не аллегорического истолкования. Они заявляли, что доктрина должна выводиться путем экзегезы, а не экзегетика должна подчиняться существующему учению Церкви.

Одним из тех, кто оказал значительное влияние на возврат к буквальному толкованию, был Николай Лирский (1270? — 1340?). Хотя он и соглашался, что Писание имеет четыре смысла, но отдавал явное предпочтение буквальному пониманию и настаивал на том, что другие уровни понимания должны прочно основываться на буквальном смысле. Он жаловался, что иные смыслы часто заглушают буквальный, и утверждал, что только буквальное понимание следует использовать в качестве основания для доктринальных выводов.[74]

Труды Николая Лирского в значительной мере повлияли на Лютера, и многие считают, что без этого влияния Лютер не зажег бы свет Реформации.

В XIV-XV вв. господствовало достойное сожаления невежество в понимании Библии; были даже такие доктора богословия, которые ни разу не прочитали Библию до конца.[75] Ренессанс показал необходимость знания языков оригинала для понимания Библии. Эразм Роттердамский облегчил изучение Писания, опубликовав первое критическое издание Нового Завета на греческом языке, а Рейхлин перевел еврейскую грамматику и словарь. Теория о том, что Писание имеет четыре смысла, постепенно ушла в прошлое, и ее место занял взгляд, что Писание имеет только один смысл.[76]

Лютер считал, что вера и озарение Святым Духом являются необходимыми условиями для толкования Библии. Он утверждал, что Библию следует читать совершенно иными глазами, чем обычные литературные произведения.[77]

Лютер также полагал, что не Церкви следует определять, чему должно учить Писание, но наоборот, Писание должно определять учение Церкви. Он отвергал аллегорический метод толкования Писания, называя его «грязной» и «потрепанной» одеждой.

Согласно Лютеру, верное толкование Писания должно исходить из буквального понимания текста. В своей экзегетике толкователь должен учитывать исторические условия, грамматику и контекст. Он также считал, что Библия — ясная книга (ясность Писания) в отличие от римско-католической догмы, что Писания чрезвычайно сложны, только Церковь может обнаружить их истинное значение.