Читать онлайн «История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе». Страница 8

Христианский пример с Жизнью и Речью Бога также не выдержал доводов мусульманских современников. Ал-Джуббаи начинает с рассмотрения ипостаси «Живущий» и утверждает, что с точки зрения логики, в Троице живет либо один Бог-Отец, либо живут все три ипостаси. Если живет только Бог-Отец, тогда Он один является Богом и Создателем, и о Троице говорить не приходится. Но если живут все три ипостаси, тогда ипостась Жизнь тоже должна быть живущей и в то же самое время дающей жизнь Отцу и Сыну. Но это невозможно, так как внутри системы причина не может обуславливать сама себя.

Далее Ал-Джуббаи показывает, что попытка объяснять таинство Троицы с помощью исламского понятия о Божественных свойствах обречена на провал. Дело в том, что свойство является носителем некоторой характеристики внутри бытия, которое оно характеризует, а не внутри себя самое. Если Жизнь и Слово выступают как Божественные свойства, они не могут одновременно быть ипостасями Бога и Его свойствами.

Конечно, эти ученые споры и обмен богословскими аргументами мало отражались на повседневном общении мусульман и христиан Халифата, не говоря уже об отношениях Византии с мусульманской империей, хотя халифы ислама и византийские императоры вели между собой переписку, неукоснительным правилом которой было возвещение собственных символов веры. Вот, например, как излагали друг другу свои верования в 938 году Аббасидский халиф Ар-Ради и византийские правители Роман, Констанин и Стефан:

«Письмо было написано по-гречески золотом, а арабский перевод серебром… «Во имя Отца и Сына и Святого Духа, единаго Бога: Слава Богу, Всесовершенному, Великому, Милосердному к своим рабам, собирающему разъединившихся и примиряющему народы, спорящие во вражде до тех пор, пока не соединятся они воедино. Хвала Богу, Который сделал мир лучшим из всех благ, так как Он восхваляется на небе и на земле»…

И написал им ар-Ради письмо… Вот его содержание: «Во имя Бога Всемилостиваго, Всемилосерднаго. От раба Божия Абу-ль-Аббаса, имама ар-Ради-Биллаха, эмира правоверных, к Роману, Константину и Стефану, правителям греков. Спасение тому, кто следует по истинному пути, придерживается самой надежной опоры и идет по пути спасения и приближения к Богу. Эмир праверныххвалит Единаго Бога, Единаго, Вечного, у Которого нет жены, нет детей, нет товарища, нет помощника. Он далек от всякого сходства по величию Своему, слишком свят для подражания благодаря мудрости Своей, слишком велик благодаря Своей Божественности, чтобы походить на рабов Своих, и свободен от всяких потребностей благодаря власти Своей и могуществу Своему. И Он таков, каким Сам Себя изобразит: нет божества, кроме Него, Вечноживого, Самосущего. Далее приводятся стихи Корана о единстве и священной войне. «И да будет благословение Божие над пророком Мухаммедом! Да будет благословение и спасение над ним!» Затем халиф извещает греков, что он принимает перемирие и обмен и соглашается на то, о чем они его просили[17]».

Такая взаимная проповедь на верховном уровне продолжалась во все века войны и мира между средневековыми империями ислама и христианства. Но более активные богословские споры постепенно утратили свой пыл, тем более, как мы увидим чуть далше, позиции, с которых подходило к исламу византийское христианство, были во многом принципиально ошибочными. У христианских богословов не было ни времени, ни желания познакомиться с конкурирующим вероучением поближе.

Византийские, как впоследствии западноевропейские, христиане смотрели на ислам исключительно как на вражескую религию, тогда как мусульмане имели возможность смотреть на христианство как бы свежими глазами – без нажима вековых традиций и авторитетов и, наконец, вне христианского закона об отступничестве, который карал всякое внимание к такой, по мнению богословов, христианской ереси, как ислам. Поэтому они старались оспорить христианство с позиций религиозной и формальной логики, в чем преуспели только отчасти, ибо таинство в принципе стоит вне всякой логики. Так обе стороны зашли в тупик, и межрелигиозный диалог между исламом и христианством потерял свою остроту уже к XIV веку, когда ибн Хальдун в своей «Мукаддиме», изложив вкратце суть христианского учения, просто отмахивается от всяких бесполезных, по его мнению, разговоров о христианстве.

Очень важно, однако, отметить, что в течение веков мусульмане обладали о христианстве намного более полными и фактическими знаниями, чем христиане об исламе. В книгах мусульманских ученых и поэтов – таких, как Мукатил бин Сулейман (ум. в 767 г.), Ал-Кинди (ум. в 860 г.), Ал-Джассас (ум. в 981 г.), Илкийя ал-Харрази ((1058–1110), великий шейх суфизма Ибн ал-Араби (1076–1148), и, наконец, великий мусульманский поэт Джелалатдин Руми (ум. в 1273 г.) – не только полностью и весьма достоверно излагаются основы и доктрины христианства, но даже приводятся в деталях теологические различия между различными его толками.

Никто не мог бы обвинить мусульман в том, что они знают о христианстве только понаслышке и не читали Евангелий, которые часто цитировались средневековыми мусульманскими учеными, поэтами и богословами. Увы, мы не можем сказать того же о христианстве. Даже такой столп и защитник православия 8 века, как Иоанн Дамаскин, живя в гуще мусульман и будучи арабом, проявляет в своей антиисламской полемике весьма малую осведомленность в отношении самих основ ислама, его истории и духовного содержания. Однако он хотя бы считал необходимым насколько возможно правильно цитировать Коран, тогда как последующие поколения византийских богословов по традиции неукоснительно веровать в авторитеты прошлого уже не полагали нужным даже обращаться к первоисточнику. Отсюда – поразительные ошибки в восприятии ислама, которые легли в саму основу искаженного представления о мусульманах в широком христианском мире.

Например, в уже процитированной книге «Средневековые христианские представления об исламе» есть статья, посвященная богословскому спору, возникшему в Византии в 1180 году[18]. Император Мануэль Комнин вызвал целый шквал недовольства со стороны церковников Византии, когда повелел убрать одно из 22 анафематствований ислама, входивших в вековую к тому времени «Формулу отречения». Эту формулу должны были произносить все, отрекающиеся от «бога Мухаммада», которого византийские богословы никак не считали Богом Библии и Нового Завета. Да и неудивительно, если эта анафема, внесенная в «Формулу отречения» еще в VIII веке, звучала так:

«И прежде всего, я предаю анафеме бога Мухаммада, о котором Мухаммад говорит: «Он есть Бог, Единый, Бог, сделанный из прочного кованого металла, Он не рождает и не рожден Он, и нет никого, равного Ему».

С точки зрения любого мусульманина, такая анафема звучит нелепо, ибо, если ислам и боролся с чем-либо абсолютно бескомпромиссно, так это с идолами и идолопоклонством. Так же воспринимали эту анафему и находившиеся под властью Византии мусульмане, особенно тюркские воины в составе византийской армии, которых император особенно хотел обратить в христианство. Реформа Мануэля Комнина была продиктована тем, что, по его мнению:

«прежние императоры и церковный причт… были так глупы и бездумны, что сей анафемой причиняли мучения Истинному Богу[19]».

Эта анафема была убрана из числа 22 антиисламских анафем только после прямого вмешательства императора в зреющий мятеж духовенства, хотя речь-то шла о прямой лингвистической ошибке! Но мы знаем, чем иногда кончается попытка исправлять ошибки в освященных временем текстах – достаточно вспомнить историю русского раскола.

Откуда же, действительно, взялся в этой древней анафеме «бог, сделанный из прочного кованого металла»? Дело в том, что уже упомянутый нами выдающийся христианский богослов Теодор Абу-Курра (750–825), который, как и Иоанн Дамаскин, был арабом и жил в Халифате, в одном из своих полемических трактатов не слишком точно перевел на греческий одно слово в Суре 112 «Ал-Ихлас», в которой на самом деле говорится:

По-арабски, «Независимый и Всеми искомый» обозначается словом «самад», которое в одном из значений действительно значит «прочный, массивный», но в более употребительном фигуративном значении означает «постоянный, вечный, независимый, всеми искомый».

Однако Теодор Абу-Курра выбрал для перевода греческое слово, означающее «сбитый вместе, консолидированный, неразделимый», хотя его старший современник и земляк Иоанн Дамаскин в своем труде «О ересях» ранее перевел то же самое слово «самад» как «Создатель всего и вся». Так в само христианское восприятие идеи Бога ислама, Аллаха, вкралась переводческая ошибка, вернее, здесь лежат ее истоки.