Читать онлайн «История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе». Страница 68

И все же, едва изложив доктрину «необязательности» знания, ал-Газали пишет:

«Если в убеждениях человека появляется какое-то сомнение, то ему обязательно обучиться соответствующему знанию, чтобы сомнение исчезло».

Думается, что огромным счастьем для Северного ислама было то, что первоначальное пришествие и утверждение веры на берегах Волги и Камы происходило в атмосфере, когда ее творческий дух еще не попал окончательно в силки Догмы! Мы не знаем, сумел ли булгарский царевич в дни своего пребывания в Багдаде заручиться приездом в Волжскую Булгарию «учителей веры» из числа тех, которые, мягко говоря, не решились приехать в северные пределы с посольством ибн Фадлана. Их отсутствие, между тем, могло сыграть в истории Северного ислама самую положительную роль: они не внесли в богословие поволжского ислама того идейного раздора, которым был отмечен в центральном Халифате дух времени.

Сама удаленность булгарских пределов от идейно-политической борьбы в Халифате также имела огромное значение для развития Северного ислама. То, что мы узнаем из следующей нашей беседы о бурном развитии Волжской Булгарии в экономическом, политическом и религиозном отношениях, свидетельствует о том, что знание еще не представляло для новых северных мусульман тех проблем, с которыми оно постоянно сталкивалось внутри Халифата, уже расколовшегося на несколько самостоятельных государств.

Прежде, чем перейти к своду Абу Ханифы, лежащему в основе верований мусульман России с самых ранних времен, добавим, что сам Священный Коран защищает место знания в исламе гораздо более широко и убедительно, чем любой мусульманский философ-рационалист. В Суре ал-Нахль (Пчела), после того, как Аллах приводит поучение о молоке, Пророку далее говорится:

«И Господь твой внушил пчеле, говоря, «Построй дома свои на холмах, и на деревьях, и на решетках, которые они (люди) сооружают;

И вкушай от всяких плодов и следуй путям Владыки твоего, которые сделаны легкими для тебя». Из чрева их (пчел) исходит напиток различных цветов. В нем – исцеление для людей. Истинно, в этом есть знамение для размышляющих людей». (16:69–17)

Эта удивительная метафора гласит, что всякое знание, добытое и переработанное на пути Аллаха, является целительным, подобным молоку и меду, то есть, является благом для людей. Для пчелы и коровы хорош любой источник, из которого происходят мед и молоко; самые разнообразные цветы и травы составляют такой источник при условии, что они не ядовиты для животных и людей. Но если инстинкт животных уберегает их от ядовитых растений и плодов земли, то для человека вместо инстинкта промыслен разум, укрепленный верой и размышлением.

Однако самое важное в этой коранической метафоре, что пчела называется в этом тексте «вахи», то есть «откровение». Если вдуматься, то из одного этого уподобления проистекает вся философия земной жизни исламского Откровения.

Следовательно, Откровение, живя среди людей, может и должно питаться самыми различными знаниями ради того, чтобы принести человеку свою целительную благодать. Разве в этой ситуации можно запретить человеческой душе и человеческому разуму отдельные виды знаний – как пчеле отдельные виды цветов – на том лишь основании, что нам пока неизвестно их происхождение и их прямая польза? Уподобляя Откровение пчеле, Коран говорит, что осмысление Откровения в процессе приобретения знаний является природным процессом, над которым человек не властен. Важно лишь жить в унисон с природой, сотворенной Аллахом, и различать добро и зло, чему и учит вера ислама.

Однако и различение добра от зла может и должно происходить через научное и нравственное сомнение в самом себе, коль скоро только этот путь, а не слепое подчинение внешней уверенности и закосневшим традициям других людей, приводит человека к выстраданной, а потому целительной истине. Отсюда следует, что изучение всякого знания, откуда бы оно ни происходило в широком, разнообразном и всегда неожиданном мире, его осмысление и переработка являются не только допустимыми, но и всячески рекомендуемыми для мусульман.

Именно благодаря этому кораническому научению, в исламе IX века и было переведено и творчески переработано все наследие античности, а также персидские и индийские источники. Дух творческого дерзания и научной, философской пытливости еще был очень жив в эпоху, когда ислам утверждался на берегах Волги и Камы, что и сказалось на невероятном – по историческим меркам практически в одночасье – преображении полукочевой языческой культуры в блистательную торгово-промышленную цивилизацию, следы которой не только до сих пор видны воочию в памятниках археологии и самобытной этнографической культуре российских мусульман, но и чрезвычайно свежи в разуме, душе и сердце тех из них, кто вдумчиво ищет в истории ответов на самые острые проблемы и задачи сегодняшних дней северного ислама.

В своем классическом, хоть и неизбежно несущем на себе отпечаток времени труде «Ислам и общество» российский исламовед Талиб Саидбаев пишет:

«Одной из немаловажных причин успеха ислама является следующее обстоятельство. Повсеместно (куда он проникал) ислам вбирал в себя местные верования и обычаи, сливался сними. Об этом сказано еще в Коране: «Аллах хочет разъяснить вам и вести вас по обычаям тех, которые были до вас» (4:31, 2:179). Гибкость ислама, его способность учитывать своеобразие местной культуры, не уничтожать старые идеи, а давать им новое толкование, быстро приспосабливаться к местным обычаям, верованиям, податливость его (во внешних прявлениях, влияниях), терпимость в расовом отношении отмечаются многими исследователями; ислам уподобляют воде, принимающей форму берегов и дна, по которым она течет[248]».

Обстоятельство, о котором говорит здесь российский ученый, чрезвычайно важно в свете укрепления ислама, в том числе, и в Волжской Булгарии. Мы уже знаем, что к X веку в культуру волжских булгар и сопредельных им народов давно и активно проникала культура древних среднеазиатских городов – Бухары, Самарканда, Ургенча. Этому способствовала в первую и главную очередь взаимная торговля, которая в историческом исламе получила статус едва ли не наиболее предпочтительного занятия, тем более что торговое ремесло самого Пророка придало этому роду деятельности святость мусульманской традиции. Торговля по природе своей требует доверия и терпимости, поэтому ислам, принесенный в северные пределы путями торговли, отличался широчайшей терпимостью не только к христианским, иудейским и даже языческим верованиям, но, что крайне важно, и к религиозно-правовым расхождениям в самом исламе того времени.

Эта традиция с уважением относиться к различным толкам в исламе дожила в российском исламе до наших дней, хотя сегодня это историческое уважение, по незнанию, допускает в российские пределы идеи и убеждения, лишь внешне связанные с исламом, а на деле глубоко противоречащие ему. Это происходит и потому, что российский ислам впервые в своей истории стал столь открыт и доступен остальному миру. В начальные века своего существования он был отдален от остального исламского мира гигантскими расстояниями, которые решались покрывать только купцы, по роду деятельности достаточно безразличные к богословским разногласиям. Оказавшись с течением времени в пределах Российской империи, а затем СССР, Северный ислам оказался отделенным от исламского мира советскими границами и советской антирелигиозной идеологией.

Словом, только теперь, в конце XX – начале XXI века, Северный ислам по-настоящему встал перед необходимостью научиться различать добро и зло внутри самого исламского мира, и это – одно из самых суровых исторических испытаний среди всех, выпавших на его долю.

Как бы то ни было, купеческий характер булгарской экономики обеспечивал мусульманам самый широкий спектр отношений к тонкостям религии и религиозного права. Не случайно, наверно, сам основоположник суннитского Шариата ханафитского толка, Нугман ибн Сабит Абу Ханифа, был преуспевающим торговцем шелком, чье непосредственное знакомство с нравами, обычаями, традициями и законами стран Великого Шелкового Пути обеспечило гармоничную широту его законоведческих взглядов и мнений. В мусульманском праве (фикхе) Абу Ханифы отсутствует категоричность, порой свойственная другим школам права в исламе. По его собственному высказыванию,

«Изложенное нами – это лишь мнение, это наибольшее из того, чего мы смогли достичь. Тот, кто способен придти к другим заключениям, имеет на них право точно так же, как мы имеем право на наши выводы».

Видимо, именно широкая торговая деятельность, сопровождаемая безукоризненной честностью, и обеспечила Абу Ханифе возможность поверять теоретические выкладки из свода традиций и преданий собственным разумом и логикой живой жизни. В этом смысле правоведение ханафитского толка отличается от других школ мусульманского права гораздо большей свободой применения методов логики и суждения по аналогии и большим уважением к индивидуальным правам и свободам человека. То, что нам известно об историческом развитии ханафитского права, связано, как мы уже упоминали, с именами непосредственных учеников Абу Ханифы и более поздних продолжателей его дела. Гибкость юридических заключений и признание легитимности древних законов и обычаев, которые, как в случае с Ираном и Средней Азией, были намного старше ислама, позволила этой школе очень рано распространиться из Ирака в пределы Хорасана, Средней Азии и Афганистана, а также в Индию и Китай. Причем правовое учение Абу Ханифы развивали не только мусульмане-арабы, но и мусульмане других народов и рас, что еще ярче свидетельствует об универсальности и широте этого толка ислама.