Читать онлайн «На крыше храма яблоня цветет (сборник)». Страница 32

Молись, если только можешь! Не обязательно слова выговаривать, они могут идти от самого сердца. Для мира беззвучно. Зачем тебе сейчас мир? Ведь, правда? И помни, все, что случалось в жизни с тобой плохого, что ты говорила или делала не так. Все сейчас забывается. Все прощается раз и навсегда.

Сначала стирается с твоей памяти, потом с памяти других людей. Тех, кого ты умышленно или неосторожно обидела. Ты это своей… нечеловеческой болью искупишь, если только не сойдешь с ума… Крепись! Твоя каторга стирает из прошлой жизни все плохое о тебе, запомни это и будь мужественной, ну прошу тебя, пожалуйста…

Я ненадолго приоткрыла глаза и попыталась улыбнуться переживающему за меня Грише, но невидимые оковы меня намертво начали сгибать. Горячее железо разлилось по всем внутренностям, и я уже стала подчиняться новому ритму ощущений.

Все вдруг сделалось далеким и безразличным. Стал очень важным внутренний мир – мой мир. Я так много училась, знаю достаточно о природе людей, зверей, растений, о том, как нужно жить…

Есть много жизненных правил, но я совсем не знаю себя. Природу своей боли. А ведь она, как растение, наверное, сначала была маленькой семечкой.

Но я ее тогда не заметила.

Затем постепенно росла, но мне снова было не до нее, я была занята другим, а ведь могла тогда вырвать с корнем. Раз – и навсегда! И вот теперь она, как зрелый громадный цветок, распускается все чаще и чаще во всю мощь, а я не знаю, что мне с ней делать. Я даже плакать не могу в минуты приступов, которые мне кажутся вечностью. Слезы могли бы быть таким облегчением…

Гриша, видя мои страдания, таинственно произнес:

– Это он, он. Бог сейчас тебя посещает. Следи, внимательно следи за своими мыслями. Ну, ну, скажи, что ты теперь подумала, именно в эту минуту? Скажи?

Я закричала от нестерпимого болезненного жара, который теперь разлился в самом сердце, эхо пронеслось над ромашковым полем и мусорной свалкой и куда-то исчезло.

Я потеряла сознание.

…Я большой серебряный цветок невиданной красоты в таком же, как я, серебряном саду, на мне висят прозрачно-зеркальные капли росы. Тяжелые. Я аккуратно выпрямляю лепестки, и капли медленно стекают к основанию стебля. Это хорошо придумано.

Теперь роса будет питать мой корень, и я смогу благоухать дольше остальных цветов здесь. Но одна огромная капля почему-то не хочет стекать вниз, она упрямо висит на лепестке как приклеенная, я снова и снова выпрямляю лепестки, но капля, о чудо, начинает быстро набухать и клонит меня к земле.

Еще немного, и она либо повалит меня наземь, либо оторвет лепесток. Нужно решаться. Я со всей силы, рискуя своей цветочной жизнью, быстро закрываю лепестки и сжимаюсь. Капля внезапно стекает в сердцевину и прохладной утренней росой освежает сухое ядро.

– Ну хорошо. Ну вот и чудесно, вот и славно, принцесса вернулась в мир. Пришла, снова пришла принцесса к нам, – слышу голос над головой.

Открываю глаза, а это Гриша меня обливает водой, улыбается наполовину беззубым ртом и говорит:

– Знаешь, я так испугался за тебя. Ты вся резко посинела и, что особенно плохо, не реагировала даже на нашатырный спирт. Что творится с тобой? Боже, как я рад, что все закончилось. Все позади. Уже. Теперь ты стала выше, намного…

Я вопросительно посмотрела на Гришу. Он как бы между делом, принимаясь за стружку ложки, уточнил:

– Ты, дорогая принцесса, стала духовно выше.

Я улыбнулась. Боль так же внезапно ушла, как и появилась. Стало легко. Я ощутила почти невесомость. Захотелось петь и смеяться. Еще через пару минут начало казаться, что приступа и в помине не было, а если и было что-то похожее, то это нужно было затем, чтобы отобрать у меня всю тяжесть жизни. И теперь я, как в далеком детстве, легко соскочила, показала Грише язык и перепрыгнула на одной ноге через стул.

А дома уже ждал Лука. Он первый раз в жизни самостоятельно пожарил яичницу и вполне законно рассчитывал на сказку. Я поцеловала сына и начала придумывать:

– Среди совершенно безлюдных скал от улыбок Солнца родился теплый северный ветер. Это может показаться весьма странным, что солнечные лучи могли создать что-то северное, которое многие принимают за холодное. Но это не всегда правильно. Нужно думать иначе, север – потому что на севере. А на севере тоже бывает тепло и иногда даже цветут цветы.

Так вот именно там и родился ветер, он продувал огромное пространство и был счастлив.

Счастлив от того, что нужен всем. Высоким диким скалам, густым лесам, прозрачным рекам, огромным морям, почти бездонным океанам, всем зверям.

А главное – людям.

О, он очень любил людей! Особенно малышей. Он быстро по-матерински сушил их слезы, выметал из глаз соринки, осторожно обдувал от всякой пыли игрушки, а шалунам иногда к тому же щекотал пятки. Но однажды один смышленый мальчик задал ему вопрос: почему люди так боятся холода и при этом, когда дует северный ветер, говорят, раз ветер с севера – значит, будет тепло? Ветер всерьез задумался над этим. Как бы объяснить все так, чтобы малыш понял все и сразу, он даже спросил совета у белого, искрящегося снега, потом у яркого северного сияния и вскоре все вместе нашли-таки ответ, который ветер тут же на своих прозрачных крыльях отнес любопытному мальчику, он сказал:

– Только там, где вечная мерзлота, освещенная Полярной звездой, где у снега все оттенки радуги, где моря и реки закутаны в надежные, ледяные шубы, рождается вечное – любовь и дружба. А потом я их добрые семена разношу по свету, люди меня ждут и верят, что от моего дыхания им станет жить лучше, теплее. Потому я всегда бываю теплым.

– О, какая у тебя прекрасная тайна! – уважительно сказал мальчик. – Теперь и я от всей души полюбил тебя и буду всегда ждать…

– Хорошо, – сказал ветер и, немного потеребив мальчику волосы, улетел к своим безлюдным скалам, которым то и дело улыбается Солнце. А мальчик, как и обещал, каждый раз ждет его с нетерпением…

На следующий день на работе случился аврал. Ответственный секретарь сломал ногу, а простудная инфекция вывела из строя корректоршу. «Спасти положение» предложили мне, подразумевая поработать за двоих. Я, как обычно, согласилась, даже не поинтересовавшись прибавкой к зарплате, смутно предугадывая о грузе ответственности, который добровольно взвалила на себя. И уже к вечеру понуро сидела в корректорской и красной пастой черкала тексты, пытаясь вникнуть в смысл напечатанного. А напрягаться было от чего. Текст заголовка гласил: «Мэр со своим урководством присутствовали на открытии новой больницы». Меняю буквы «р» и «у» местами, заношу правку в компьютер и… смеюсь, хохочу от души. В это время раздается звонок, снимаю трубку и слышу: «Примите факс от пресс-службы городской администрации». Нажимаю кнопку, к моим ногам падает пресс-релиз, жирным шрифтом выведено ад и обычным министрация. Мелькает в голове, что-то неясное творится у городского руководства. Но проанализировать мысль не успеваю, звонок пресс-секретаря. «Пожалуйста, поставьте статью внештатного автора об открытии больницы». Но уже есть заметка! Есть! Мои аргументы чиновника не убеждают, он ссылается на «особые отношения» с руководством газеты, и падает на рабочую электронку статья внештатника. Читаю фамилию и впадаю в уныние. Автор мне хорошо знаком. Прикормленный властями поэт. Когда-то он прославился стихами:

Открываю текст, а там слово «администрация» без буквы «т». Ну уж нет – решаю я. Это знак свыше. И летит, летит ценитель морошки в корзину. А мне сыплются предложения от милиции, спасателей, работников культуры, загсов, нефтяников, дипломатов, колдунов, пекарей, дорожников, экологов, парикмахеров, врачей… написанные как под копирку: «Просим прислать корреспондента на освещение данного мероприятия». В штате три корреспондента. Как быть?

Думать нет времени. Снова звонок. «Пожалуйста, соедините меня с главным по газете». Здороваюсь. И слышу:

– Сейчас я нахожусь в больнице, через сорок минут мне предстоит тяжелая операция на сердце. Возможно, не выживу. Последнее мое желание, которое вы в силах исполнить, чтобы вернуть меня к жизни, – это опубликовать мои мысли. Утром, как только я приду в себя после наркоза, увижу передовицу со своими стихами, у меня сразу, я вас уверяю, нормализуется давление, и я пойду на поправку. Такое уже было в восемьдесят девятом в Харькове…

Кровь подступает к вискам. Начинаю лихорадочно соображать: как быть? Отказать, значит умертвить. Согласиться? Но если человек так себя ведет, то высока вероятность того, что стихи, как и те, что про морошку. Вспоминаю недавнее интервью с главным городским кардиологом. Хороший человек, посвятивший жизнь изучению сердца. В свободное время пишет картины и так талантливо… Мог бы стать хорошим художником, но выбрал другой путь. Говорил – врач соработник Бога. Евангельские истины гармонично вписались в его жизнь. Мы с ним проговорили пять часов подряд. Немного грущу, окунаюсь в атмосферу приятного общения. Ах да! Он сказал, плановые операции на сердце у нас всегда делают в утренние часы. Без исключения. Каменею. Перебивая, спрашиваю собеседницу, а операция плановая?