Читать онлайн «Войны за Бога. Насилие в Библии». Страница 42

Христианская типология достигла новых высот в первой половине II века, когда один христианин, имени которого мы не знаем, написал так называемое Послание Варнавы. Этот «Варнава» (возможно, живший в Египте) находит образ креста во многих ветхозаветных повествованиях, особенно в истории о войне Израиля с Амалеком. Моисей предсказал Iesous -Иисусу Навину, что в будущем совершит Iesous -Иисус из Назарета. Раннехристианские авторы часто использовали иные варианты библейских текстов, чем те, что нам знакомы, и толковали их весьма своеобразно. Так, Варнава видит в тексте Книги Исхода обетование о том, что «в последние дни Сын Божий разрушит весь дом Амалека вплоть до его корней». Так истребление Амалека становится событием конца времен, духовным и апокалиптическим знамением{323}.

Нераскрытая тайна

В первые столетия существования христианства и в Средние века многие толкователи Писания искали в нем аллегории, причем такие, которые современному человеку кажутся неправдоподобными или даже нелепыми. Но если мы не сможем понять эти образы, мы закроем для себя возможность понять мировоззрение древних христиан, не говоря уже о культурных достижениях христианства, поскольку именно эти образы стимулировали развитие христианского визуального искусства. Лишь когда мы поймем такую любовь к аллегориям и типологии, мы можем понять и то, как христиане нейтрализовали жестокость повествования о покорении Ханаана{324}.

Одним из выдающихся толкователей Библии был Ориген, египетский мыслитель III века, который видел в буквальном историческом понимании Ветхого Завета реальное испытание веры. Он сражался против маркионитов и гностиков, которые обвиняли Библию в жестокости, говоря, что описанные в ней войны и убийства невозможно примирить с любящим Богом, открытым через Христа. Ориген всерьез прислушивался к подобным обвинениям и даже готов был признать, что, если аргументы противников справедливы, они угрожают существованию христианской веры. Но такая проблема возникает только при буквальном понимании данных историй, говорил он, однако ни один мудрый или образованный человек не будет понимать их буквально. По мнению Оригена, в Писании можно найти три смысла, где каждый последующий важнее прежних. Самое низшее место занимает буквальный смысл текста, и простые души могут на этом остановиться. Но более опытные верующие перейдут от этого к нравственному толкованию, а затем, наконец, к духовному смыслу{325}.

Если вы принимаете такой подход, Книга Иисуса Навина перестает быть соблазном для веры и даже может стать глубоким источником вдохновения. «Таким образом, этот труд глубоко проникнут милосердием, хотя еретики называют его жестоким». В серии проповедей, посвященных толкованию Книги Иисуса Навина, Ориген разворачивает перед слушателем буквально сотни аллегорий, аналогий и числовых значений, которые никогда бы не пришли в голову современному читателю – что доказывает, как считал Ориген, что такой читатель крайне далек от духовности. Так, мы читаем в этой библейской книге о пяти неприятельских царях, спрятавшихся в пещере, которых израильтяне нашли и казнили. Ориген с легкостью идентифицирует противников: это зрение, обоняние, слух, вкус и осязание, ощущения, которые могут склонить человека на грех. В прошлом эти цари господствовали в пещере человеческого ума, но Иисус Навин (прообраз другого Иисуса) победил их и воздвиг над ними свое духовное знамя{326}.

Все битвы в Книге Иисуса Навина, как их понимал Ориген, были борьбой с грехом: «Внутри нас есть ханаанеи, внутри нас гиргашеи, внутри нас евусеи». Взять, к примеру, уничтожение Гая. Да, соглашался Ориген, иудеи, читая о резне, устроенной воинами Иисуса Навина, могут стать жестокими и кровожадными, но христиане лучше понимают, в чем здесь дело. Подлинный смысл истории о городе Гае лежит внутри:...

В сражении с демонами пленных брать не полагается.

Хотя в Средние века западные читатели редко могли изучать греческие тексты, они обращались к аллегорическим толкованиям, следуя за Августином. Подобно своему предшественнику Оригену, Августин не видел проблем в повествованиях Библии об убийствах, поскольку не считал их прямолинейными историческими отчетами. Каждую часть Священного Писания следует понимать в контексте большой истории, которая достигает кульминации во Христе, и только в таком контексте каждая часть текста обретает свой смысл. Такой подход, разумеется, вполне работал в случае «войны с Амалеком, имеющей пророческий и символический характер»{328}.

Августин обычно не говорил, что такое-то толкование данного текста вернее всех прочих: читатель может выбрать то или иное понимание. Для него было важно то, что любой отрывок читается в контексте целого, как часть всей Библии, а не как отдельная запись о событии прошлого. «Какое бы толкование мы ни считали истинным, благочестивый ученик Писания должен понимать, что в любой заповеди, любом поступке, любой истории можно найти их цель и символическое значение»{329}. Похоже, Августин понимал, что не надо ставить рамок аллегорическим значениям, которые «благочестивый ученик» может найти в тексте. Фактически все что угодно предпочтительнее буквального смысла.

Резня в благочестивых гимнах

Подобные аллегорические толкования приобрели особую популярность в Средние века и эпоху Реформации, к ним прибегали и гораздо позже. Такое духовное понимание имело то великое преимущество, что ограничивало приложение текста к актуальным ситуациям и конфликтам в реальном мире. В 1637 году колонисты Новой Англии вступили в кровопролитную схватку с индейцами пэко, которых белые, что неудивительно, идентифицировали с Амалеком. Радикальный пуританин Роджер Уильямс написал письмо к Джону Винтропу, протестуя против пролития «невинной крови» во имя священной войны. Уильямс не сомневался в том, что колонисты были новым Израилем, однако он предупреждал, что практическую политику не стоит строить по модели Амалека: «Можно доказать многими аргументами, что постоянная война Господа с Амалеком имеет сверхъестественный и мистический характер». Другие библейские отрывки противоречили этой истории, и их следует признать более важными, потому что они носят скорее исторический, нежели мистический характер{330}.

Великая традиция аллегорического толкования распространялась через гимны и литургические тексты. Исход и завоевание Ханаана как духовные события обрели новую популярность с распространением гимнов в XVIII и XIX веках. Верующие пели: «Я иду в страну Ханаанскую, где душа уже не умирает». Последним препятствием на пути к этому месту предназначения была река Иордан, символизировавшая смерть:

...

Местные жители Ханаана, которые мешали Израилю двигаться к его владению, разумеется, были олицетворением сил мрака. Чарльз Уэсли точно повторял рассуждения раввинов, когда говорил, что Амалек есть сила греха, а не явление внешнего мира. Вот что говорит об этом один из его гимнов:

...

Не менее решительно последователи Уэсли клялись уничтожить ханаанеев{331}.

Позднейшие поколения христиан также понимали завоевание и сопровождавшие его убийства в духовном смысле. Это значило, что побежденные племена были просто яркими и порой гротескными символами нравственного зла. Проповедник XIX века Джонатан Бейли говорил: «Амореи – это похоти сердца; хетты – это более хитрые и осторожные враги интеллектуального самообмана; ханаанеи представляют зло в целом». Поэтому христиане «должны духовно искоренять ханаанеев, хеттов и амореев» {332}.

В викторианскую эпоху христиане также превратили историю об уничтожении мидьянитян в аллегорию внутренней борьбы со злыми импульсами. Дж. М. Нил написал на эту тему странный гимн, который в те времена часто пели и любили:

...

Если бы Гитлеру удалось до конца осуществить план холокоста, возможно, христиане через несколько веков описывали бы крадущихся евреев как символ порока. Этот образ никого бы не оскорбил, поскольку не был бы связан с живущими в тот момент людьми. Тех, кто мог бы здесь оскорбиться, не осталось бы в живых.