Читать онлайн «Войны за Бога. Насилие в Библии». Страница 36

Представление об Амалеке, которое включает в себя и картину апокалиптической битвы, может, таким образом, привести к глобальным конфликтам с самыми серьезными последствиями. Поскольку государство Израиль по военной мощи абсолютно превосходит все другие государства Ближнего Востока, как евреи, так и их враги понимают, что это положение может изменить лишь оружие массового поражения, а это порождает в уме картину апокалиптической битвы. Как только страна решила, что определенный ее противник действует, не опираясь на разум или выгоды, но как агент космического зла, для мирного исхода конфликта остается намного меньше шансов, при этом неважно, назовут ли такое зло Амалеком или антихристом. Если, скажем, Израиль начнет видеть в Иране Амалека, тогда этот противник станет символом всего человеческого зла, а это значит, что его следует победить в схватке, какую бы цену ни пришлось здесь платить.

Для евреев – точно так же, как и для христиан и мусульман, – важен не сам факт наличия кровожадных священных текстов, но то, как они используются по мере развития традиции данной религии. Тексты, которые вдохновляют кого-то на акты насилия, могут быть хорошо знакомы другим читателям, которые понимают их совершенно по-другому. Тот факт, что малочисленная группа активистов находит жестокость и насилие в священных текстах иудаизма или какой-либо еще веры, не дает нам, однако, права делать решительные выводы об этой религии или об ее священных текстах.

По меньшей мере со времен Просвещения ужасы покорения Ханаана израильтянами стали использоваться как важнейшее доказательство вины иудео-христианского Бога, который теперь предстал перед судом. А. А. Милн, которого мы лучше знаем как автора «Винни-Пуха», однажды высказал следующее не лишенное богословской мудрости мнение:

Не так давно авторы из числа так называемых новых атеистов насмешливо описывали абсурдный (как им казалось) аспект религии. Говоря о Ветхом Завете, Ричард Докинз, Кристофер Хитченс и Сэм Харрис единогласно утверждали: это вовсе не источник вдохновения и не образец поведения, но тексты, порождающие ужас и замешательство. Как, спрашивают они, человек со здравым умом может примирить все эти жестокости с верой в справедливого или любящего Бога?

Это отнюдь не новый вопрос. Хотя нынешние секуляристы говорят, что лишь недавно просвещенные люди, пользуясь орудиями исторической критики, стали замечать, что Библия ставит перед человеком нравственные проблемы, – это представление неверно. На протяжении двух тысячелетий читатели Библии не раз испытывали такое возмущение, что отвергали непонятные повеления Бога и порой при этом выходили за рамки ортодоксальной веры. На вопрос о том, как можно примирить столь разные образы Бога, которые мы находим в разных частях Библии, многие верующие в истории отвечали: быть может, никак.

Иудейский философ Мартин Бубер вспоминал, как он встретился с одним благочестивым евреем и признался ему в том, что не может принять историю Саула и Агага. «Ничто на свете, – писал Бубер, – не заставит меня поверить в Бога, который наказал Саула за то, что тот не убил его врага». Философ с удивлением обнаружил, что его куда более традиционный собеседник не только не осудил его за скептицизм, но и разделяет эти сомнения. «В итоге, – продолжал Бубер, – нет ровным счетом ничего удивительного в том, что этот благочестивый иудей, когда ему приходится выбирать между Богом и Библией, выбирает Бога: того Бога, в которого он верит, того, в которого он может верить»{277}. Как среди иудеев, так и среди христиан подобное стремление предпочесть священному тексту определенную концепцию Бога долгое время было той могущественной силой, которая искала альтернативные формы веры и в итоге повлияла на понимание религии большинством верующих.

Перед верующими любой эпохи, которые отвергали Бога Моисея и Иисуса Навина, лежало несколько открытых возможностей. Можно было отказаться ото всей Библии целиком и вместе с ней от любой религии, которая видит свои корни в подобных кровавых историях. Но в рамках христианской традиции некоторые сомневающиеся находили более утонченный подход: они отделяли отталкивающие и жуткие тексты Ветхого Завета от более приемлемых его книг. Таким образом – и это предвосхищало нынешние споры вокруг Корана, – по крайней мере, некоторые христиане хотели вырвать из своих священных книг кровожадные страницы и воссоздать религию на основе того, что от них осталось.

Радикалы даже утверждали, что поскольку разные библейские тексты так сильно противоречат друг другу, они относятся к двум разным писаниям, каждое из которых возвещает своего Бога. Жестокости в Библии обожают атеисты, секуляристы и противники религии западного человека, но они также питали представления гностиков, дуалистов и других влиятельных направлений, которые стремились остаться в рамках христианства. Кроме того, попытка примирить разные тексты подтолкнула некоторых к поиску иных решений, кроме создания еретических движений. Веками христиане, которые не желали изобретать новых богов, сталкиваясь с темными отрывками, задумывались о рамках авторитета Библии и о том, в чем здесь божественное откровение. Эти тексты вынуждали богословов отвечать на сложные вопросы своего времени, а потому были катализаторами глубоких изменений христианства.

Дарт Вейдер

Многие люди, которые отвергли Бога Иисуса Навина, продолжали называть себя христианами и пытались оставаться учениками Иисуса, и этот их подвиг удивлял как неверующих, так и ортодоксальных христиан. Но в истории такая позиция была достаточно широко распространена, так что мы здесь вправе говорить об альтернативной форме христианства. Эти нетипичные верующие считали, что Бог есть Доброта и Свет, но этого никак нельзя сказать о том божестве, которое истребляло народы Ханаана и Мадиана{278}.

Этих альтернативных христиан называли по-разному, и мы можем потеряться в перечне ересей, движений и доктрин, которые встречаются в книгах по истории церкви, – во всех разновидностях гностиков, каинитов, сифитов, дуалистов и прочих. По мере развития мейнстримной христианской церкви приверженцы ортодоксии, которая только что получила свое определение, видели в этих других верующих своих опаснейших конкурентов. В последние годы гностики начали привлекать немало внимания, и появилось много теорий, объясняющих их популярность, однако сила этих альтернативных видов христианства во многом лежала в их стремлении справиться с ужасающими противоречиями в Библии{279}.

Многие христиане первых веков, открыв для себя Новый Завет, приходили к убеждению, что он радикальным образом отличается от значительной части Ветхого Завета. Достаточно рано в истории движения Иисуса появились люди, которые решительно отделяли благого Бога Нового Завета, явленного во Христе, от низшего капризного божества Ветхого Завета, называвшего себя YHWH. Разные секты давали этому старому Богу разные имена: одни называли его Иалдаваофом, другие Демиургом (Мастером, Ремесленником). Конечно, в древности его никто не называл Дартом Вейдером, но этот образ из «Звездных войн» хорошо раскрывает его характер{280}.

Гностические секты создали сложные мифологические системы, чтобы объяснить происхождение этих разных богов. Подчеркивалось значение иллюзии или обмана, благодаря которым низшее божество перехитрило человечество, выдав себя за самого настоящего Единого Истинного Бога, так что его стали почитать таковым многие народы. Гностики – буквально: «знающие» – освободились от этого заблуждения. Обычно такая точка зрения была связана с глубоко пессимистичным отношением к материальному миру, который был творением низшего Бога.